Книга семи печатей
(Фантастика Серебряного века. Том VI) - Ярославец Василий - Страница 43

Через минуту за дверью что-то стукнуло. Зазвенела скоба.

— Антиоха Паганако можно видеть?

— Я и есть. Войдите.

Отвратительный трескучий голос и отвратительная фигура! Гном. Маленький и хромоногий, с белым, блестящим старческим лицом скопческого типа. На глазах выпуклые дымчатые очки, в фокусе которых сверкает блик света от висящей на стене и коптящей маленькой керосиновой лампочки, и этот блик совершенно скрывает направление его взгляда. Чудится, будто эти сверкающие точки — огоньки его собственных глаз, и что он глазами смеется в то время, как все его лицо серьезно и сложилось в пренебрежительные складки. На, очевидно, выбритой голове — феска-скуфеечка из коричневой шерстяной материи, и сухое тело облачено в худенький, порыжевший пиджак и зеленый шарф на шее. По тому, что он застегивается и оправляет шарф, похоже на то, что он был в «неглиже» и для нас специально примундирился и шарф накинул.

Протягиваю ему его карточку и говорю, что нам его рекомендовали, но он в ту же минуту карточку мне возвращает обратно и говорит:

— Знаю, знаю, — разденьтесь, пожалуйста, и — благоволите сюда.

И сам прошел в соседнюю комнатку, куда следом за ним, сняв шубы, вступили и мы.

Комнатка крошечная и, надо сказать правду, без всякого расчета на сценический эффект. Каких бы здесь можно было навешать крокодилов, чучел сов и летучих мышей, настраивающих картин и всякой банальной, но производящей впечатление бутафории чародейства. Ничего подобного, а вместо этого совершенно заурядная обстановка шаблонной мещанской комнаты, — разнокалиберные стулья, протертый клеенчатый диван, потрескавшийся комод. Единственная картинка на стене — какая-то старинная, в листок in octavo, пожелтевшая гравюрка, прикрепленная к стене просто четырьмя булавками и изображающая нечто достаточно сумбурное, — какого-то голого старца с крыльями и косой, опершегося на локоть и прислонившегося к земному шару, над которым парит ангел, указующий вперед, в высь, пылающим факелом. Аллегория во вкусе тех, которые любили масоны и которых немало рассеяно в старых мистических книжках двадцатых годов.

Старик прошел еще дальше, оставив нас наедине. Видимо, эта комната служила приемной. Мы сели. И опять чувство какого-то омерзения ко всему, — и к продранному, точно липкому дивану, и к аллегорической картинке, и к душному воздуху комнаты, в которой точно только что накурили чем-то приторным и слащавым, — поднялось и стало расти в душе.

Мы просидели минуты три и уже начали переглядываться не без недоумения. Но вот старик, ковыляя, вышел из своего кабинетика, подошел ко мне и положил передо мной разогнутую старинную книжку.

— Пока благоволите почитать, а вы (он протянул руку к моей спутнице) пожалуйте.

Сестра замялась.

— Но у нас нет секретов. Мы муж и жена. Может быть, можно вместе?

— Нет уж, я попрошу особо. Супруг ваш подождет. Вы не бойтесь. (Он скривил рот в противную усмешку.) Если хотите, мы и двери не закроем…

Она кивнула ему в знак согласия и вместе с ним скрылась в соседней конурке.

Прежде, чем начать чтение страницы, отмеченной большим красным крестом вверху, я взглянул на первый лист книги. Это был третий том знаменитого сочинения Эккартсгаузена «Ключ к таинствам натуры». Книга эта, изданная в 1804 году — очень большая библиографическая редкость. Чуть ли она в свое время не была сожжена, и у антиквариев считается albo corvo rarior[23]. У них она чуть ли не ходячий пример редкости и всегда предмет большого похваления, если к кому ее занесет случай. Вверху страницы стояло напечатанное вразрядку — «Глава, которую трижды прочесть должно».

Я начал читать, с трудом сосредоточиваясь и улавливая сокровенные цели старика. Случайно он занял этим мой ум или к чему-нибудь меня подготовляет? В главе говорилось о необходимости высокой осторожности в деле испытания мистики природы.

— «Нет ничего опаснее, как заниматься мистическими науками и ничего труднее, как не впасть при том в сумасбродство… Тысячи людей доведены были мистикой до умоисступления… Не праздность, но истинная деятельность любви есть наше назначение… Не должно забывать, что сила воображения имеет над человеком больше силы, нежели разум, и потому легко может его уродовать… Испытывать сокровенное с терпением есть упражнение разумного. Попускать себя увлекать мечтам есть свойство безумца…»

Что же это, — слегка, но чувствительно этот Терсит[24] из 12-й роты сечет праздного интеллигента, который от нечего делать силится подсмотреть от века утаенные таинства природы, к которым подходит с священным трепетом и благоговением мистик 18-го века, — или, наоборот, он верит в напряженность моей мистической пытливости и лишь предупреждает меня от крайности?

Я читал настолько тяжело и медленно, что едва успел кончить растянувшуюся на шесть небольших листков главу любопытной книги к тому времени, как у дверей стариковского кабинетика показалась и Вера, и хиромантик. Мельком я увидел ее побледневшее и совершенно серьезное лицо и перевел взгляд на сверкающие точки в очках ее спутника.

— Теперь попрошу вас.

В кабинетике — то же отсутствие атрибутов чародейского ремесла, но много книг, производящих действительно импонирующее впечатление. Перед ним на столе в углу разогнутая еврейская библия, которую, может быть, он до нашего прихода читал и отодвинул, а теперь он сидит у простого, покрытого черной клеенкой стола и нервно перебирает странички небольшой рукописной тетрадки с закруглившимися и скатавшимися уголками, письмо в которой, очевидно, не русское, а не то греческая вязь, не то еврейский усатый штрих.

Теперь он сидел не против огня, и сквозь мутное стекло его очков я видел его умный взгляд, пытливый и чуткий, скрывающий много наблюдательности и, может быть, еще больше проницательности. Лицо несомненного восточного склада носило отпечаток энергии и ума, но известковая белизна и блеск лба производили отталкивающее впечатление, точно это был не живой человек, а восковая фигура.

— Сполосните руки… Вот здесь… Оботрите платком… Позвольте левую. Покойная ладонь. Рука удовольствия. Кривая линия жизни — берегите здоровье… И разорванная, — лет в двадцать перенесли болезнь, едва не стоившую жизни… Берегитесь сорокового… Орел на головной линии — потеря глаза в старости… Полукруглая линия печени — склонны к предчувствиям. Кольцо Венеры разорвано, и остров на Юпитеровой линии — бурное прошлое… Крест на Юпитере — супружество по любви… Испорчен Марс — невоздержны и запальчивы… Луна царит на воде… Один… Два… Три несчастных знака, — бойтесь воды… Раз уже тонули… тринадцати-четырнадцати лет… Можете не бояться железа, тюрьмы и эшафота… Крест на Сатурне — мистицизм и, может быть, гибельный… Избегайте женщин с влажными руками… Две сестры, у головной линии — к счастью… И soror vitalis… Сестра у жизненной линии… Много друзей… Запомните две вещи — сороковой год и — луна царит на воде… Размышляйте над сказанным и обращайте ваши роковые знаки в счастливые предопределения… Нет ничего непреложного. Кресты печали обращаются в звезды радости. Только согласуйте жизнь с тем, что предуказывает природа. Homo sapiens dominabitur astris… И если угодно, уделите нечто от своих избытков бедным.

Передо мной звякнула копилочка с надписью: «на нищих». Я опустил в нее приготовленный полтинник и потянулся с рублем к другой копилке, стоявшей на подоконнике. Старик отвернулся, сделал шаг к двери, прикрыл ее и, понизив голос, сказал:

— Ваша спутница… Я ей не сказал… Но у нее ясный крест на конце линии жизни…Signum mortis… Крест смерти… Не пугайте ее, но блюдите осторожность… Если эта неделя пройдет, — пусть боится следующего седьмого года…

Как подобает любезному хозяину, он, ковыляя, проводил нас до вешалки, подождал, пока мы оделись, и глядя уже на одевшуюся Веру, улыбнулся и сказал: