Когда звёзды падают (СИ) - "SashaXrom" - Страница 9

И в самом деле смешно.

Смешно до истерики.

До спазмов в горле.

Смешно до одного шага от нервного срыва.

Ян — ядовитая заноза в сердце.

Звезда, мать его, смерти.

Забыть, плюнуть и растереть?

Вот она, человеческая психология во всей своей неприглядной красе — дотянуться до недосягаемого, схватить ускользающее, взять то, что нельзя — как в детстве, когда так хочется чем-то острым и металлическим и в розетку.

«Не ходи, деточка, по тонкому льду — провалишься».

А деточка улыбается и прёт напролом.

Иван глухо матерится, сжимая кулаки до побелевших от напряжения пальцев.

Больше инфы, надо больше инфы. Кто может что-то знать об этом парне?

Артём.

Волошин раздумывает некоторое время, потом решительно набирает номер.

— Привет, — сухо, по-деловому.

— Привет, — голос по ту сторону недоверчиво радостный.

— Встретимся?

— Конечно, — радости в голосе становится на порядок больше.

— Кафе «Сакура» знаешь?

— Конечно.

— Подъезжай.

Каким-то неведомым образом Артём успевает добраться до места раньше Ивана.

— Тут неплохо кормят, — сообщает он, разглядывая меню.

— Заказывай, что хочешь, — предлагает Волошин.

— А ты?

— Я не голоден.

И в самом деле — кусок не полез бы в горло, даже если бы Ивану за это приплатили. Артём довольно кивает и водит пальцем по позициям.

— А откуда ты Яна знаешь?

— Баженова? — Артём хмыкает и тянется к стакану с водой. — Учимся мы с ним в одном универе, мелькает перед глазами.

— Ты сказал, что у него крыша протекает. Что это значит?

Артём прекращает есть и с подозрением косится на Ивана:

— Ты ради этого меня пригласил? Чтобы о нём потрепаться?

— Мне просто интересно, — Иван пожимает плечами.

— Ну, точно, так я и поверил, — Артём кривится, но, тем не менее, говорит.— Высокомерный, эгоистичный, с завышенным ЧСВ ублюдок. Корона ему не жмёт, как ни намекай. Ему плевать на людей, сегодня он тебе улыбнётся, а завтра пройдёт мимо и так посмотрит, будто ты не человек, а привокзальный бомж с последней стадией проказы.

— Не преувеличиваешь? — с сомнением в голосе спрашивает Волошин.

— Наоборот, это я ещё углы сглаживаю.

Иван постукивает черенком чайной ложки по столу — последний вопрос, самый главный вопрос.

— Он с девушкой ходит…

— А, ты про Рудакову, что ли? Ну да, говорят, они вместе. По крайней мере, они всегда рядом, — тут Артём тянется к Ивану и кладёт свою руку на его. — Может, хватит о посторонних, может, поговорим о нас?

— Хочешь в кино? — предлагает Иван первое, что приходит ему на ум.

Артём улыбается и покладисто кивает, не замечая задумчивого вида Волошина, не замечая, что мысли его где-то совсем далеко.

========== Часть 7 ==========

— Ах, кружи-и-и-те-е меня, кружи-и-и-те-е, — Самойленко вертится перед зеркалом, изгибаясь во все стороны и разглядывая себя. — Зеркало, зеркало на стене, кто всех красивее в этой стране?

Иван фыркает, сидя в глубоком кресле и пытаясь сосредоточиться на параграфе учебника.

— Что ты там фырчишь, мой Росинант? — Самойленко испытующе смотрит на друга. — Ну, как я тебе? Скажи.

Волошин поднимает глаза на Генку. Тот в картинно-выставочной позе замирает напротив, отставив в сторону руку с изысканно отведённым в сторону пальцем. Самойленко сейчас напоминает гламурную модель какого-нибудь экстравагантного модельного показа.

Ярко накрашенное кукольное личико Генки моргает подрисованными глазками и длинными ресничками, выставив вперёд алые губки. Стройные ножки затянуты в чулки-сеточку, а бедра чуть прикрывает короткая и пышная юбка. Выше юбки Генка бесстыдно гол, что совсем его не смущает.

— Ну что? — он вопросительно вглядывается в Ивана, ожидая ответа.

— Прости, — снова не может удержаться от смешка Волошин, — но ты похож на шлюху, причём не очень дорогую.

— Отлично, — удовлетворённо выдыхает Самойленко. — Как раз этого я и добивался. Сверху я надену такое, знаешь, с рукавчиками-фонариками, и корсет на шнуровке. Я заказал, мне завтра сошьют. И, вуаля, образ готов.

— Я никуда с тобой и твоим блядским образом не пойду, — категорически заявляет Иван и вновь утыкается в страницы параграфа.

Но учебник из его рук тут же выхватывают цепкие пальцы Самойленко, а сам он, чуть ли не усевшись сверху, нависает над другом и укоризненно выговаривает:

— Ты не посмеешь, я столько готовился к этому карнавалу. Придумал образ — раз, — Генка загибает один пальчик за другим, — потратился на костюм — два. Опять же салон: укладка, макияж, маникюр — это три. И после всего этого я пойду один, как какая-нибудь?

— Позвони кому-нибудь из своих почитателей.

— Ну, вот ещё, — Самойленко обиженно поджимает губки. — Чтобы они возомнили о себе невесть что? Чтобы подумали, что я… что это я за кем-то бегаю? Да никогда! Всё решено — ты идёшь со мной, и это не обсуждается.

— А можно мне другого лучшего друга? — вздыхает Волошин.

— Нельзя, милый, — Генка целует его в нос и снова поворачивается к зеркалу. — Ну, ты посмотри — какая конфетка, да я бы сам на себя запал.

— А то не так будто, — Иван качает головой.

Самовлюблённость друга порой немного раздражала, но Генка таким был всегда, с самого детства имел о своей персоне самое превосходное мнение, чем неимоверно бесил окружающих его людей, начиная от родителей и заканчивая учителями в школе. Очень часто Ивану, всегда выделявшемуся среди сверстников физической силой, ростом и шириной плеч, приходилось отбивать Самойленко от несогласных с его величием сторонников равноправия.

Генка был всегда рядом, как-то так вышло, что они, такие непохожие характерами, словно приросли друг к другу. Даже первый поцелуй, который в итоге определил ориентацию, вышел с ним, с лучшим другом.

Им было по шестнадцать, они с другими пацанами во дворе напились пива за гаражами, а потом забежали к Генке домой, чтобы отлить, и в коридоре, столкнувшись лбами, Иван вдруг оказался прижат губами к мягким и тёплым губам Самойленко. Дальше поцелуя дело не пошло — они как-то разом вдруг протрезвели, почувствовав неловкость, а Волошин был потом так благодарен этому отрезвлению, потому что чувство неправильности захлестнуло его, мигая в сознании красными буквами «Стоп».

Целовать Самойленко — это было всё равно, как целовать собственного брата, пусть его и не было никогда, но ощущение такое же. И Генка потом тоже признавался, что испытал подобные эмоции. Поэтому после пары недель избегания друг друга, после недомолвок и недопониманий, они набрались смелости, чтобы поговорить о том, что случилось. Затем, решив забыть о досадном приключении, будто его и не было, они стали жить дальше. А дружба их становилась всё крепче.