Вельтаншаунг. Уровень первый (СИ) - "Нико-Ра" - Страница 9

– И ни в коем случае не говори своим, что общалась со мной. Это ясно?

– Конечно. – незнакомка присела в полупоклоне. – Спасибо!

Немка, сделав шаг навстречу, вложила мне в протянутую ладонь ключ и бегом кинулась туда, откуда вышла. Она верила, что я не выстрелю.

За решеткой оказалась белая крашеная дверь. Я решил не заходить на кухню, просто трижды повернул ключ в скважине и оставил его в дверях. Пусть немцы, когда вернутся, освободят пленниц. Мне очень хотелось верить, что у них нет внутреннего телефона, и что женщин не расстреляют за пособничество врагу.

Но не успел я сделать и пары шагов, как в столовую вошли двое. Они не видели меня за решеткой и болтали. Похоже, они спустились поесть откуда-то сверху, где еще не знали о тревоге и сбежавшем пленнике.

– Якоб, неужели ты никогда не был в Дрездене? Это же колыбель нашей нации! Там собраны лучшие в мире картины. И это не пустое бахвальство. Итальянцы думают музыкой, нотами; русские – словами, стихами да романами; англичане – верны туманам и вековым традициям, а мы, австрийцы, баварцы, швейцарцы – видим мир в красках и полотнах. Мы, немцы, воспринимаем красоту как отражение отражения Великой Картины Мироздания, и наш бог – Живопись. Именно Живое письмо!

– Вилли, если до начальства дойдут твои речи, тебя разжалуют и сошлют на гауптвахту картошку чистить. Будь осторожнее в высказываниях! Вообще не поминай русских и евреев. Помни: концлагерь недалеко.

– Якоб, но ведь ты ведь не выдашь меня? А больше никто об этом не узнает.

– Вилли, ты как ребенок, ей богу! И у стен есть уши! Если на тебя настрочат донос, я первым подпишусь под ним и стану свидетельствовать против тебя, потому что ты – балбес и сумасброд.

– Якоб, да неужели ты не чувствуешь, что душу Германии полонили демоны гордыни и презрения? Наши предки ходили Крестовыми походами вызволять Гроб Господень, а ныне Христос – обманщик. Как же так? Впору вспомнить «Великого Кофту»! Знаешь ли, Лафатер был лично знаком с Калиостро. После встречи с итальянским авантюристом в Страсбурге Лафатер послал ему записку: «Откуда ваши знания? Как вы их приобрели? В чем они заключаются?» Калиостро ответил «In verbis, herbis et lapidibus».[2] Мне кажется, что мы сами скатились до подобных профанаций. Зачинать детей ночью на могилах павших героев – это ли не святотатство? Помнишь, друг, что Гете писал в своем знаменитом «Гец фон Берлихингене»? Да, «мы, люди, действуем не сами, – мы отданы во власть злым духам. Это их адская злоба ведет нас к погибели». Разве ты не согласен с этим?

– Вилли, завязывай уже со своим гностическим софизмом! Ты уже всем весь мозг съел. По мне: все хорошо. И фюрер знает, что делает. И в генштабе собрались отнюдь не люмпены. Молчи, Вилли, вдруг услышит кто из прислуги – греха не оберешься. И крест тебе твой не поможет.

Я осторожно выглянул.

Враги были молоды, им было от силы лет по двадцать. Судя по нашивкам и шевронам, выслужиться они не успели: младший офицерский состав. Наверное, им погоны после «учебки» налепили.

У одного из них, действительно, был железный крест на шее. Он был худощав и белокур, с расхристанными волосами. Он явно принадлежал к богеме. Не попасть под бритву и не лишиться в армии таких роскошных волос – это нужно иметь большие связи. Наверное, это и был Вилли. Он стоял ко мне боком и напоминал идола английского романтизма – Байрона.

Второй был приземист и упитан. Живот его нависал над ремнем. Черный ершик волос, горящие угли глаз и изящные модные усики. Этот внешне косил под Гитлера, правда в нем не было одержимости, лишь деревенская смекалистость и желание выжить.

И тут толстяк увидел меня:

– Вилли, бежим! Привиде-е-ение!!!

Белокурый ариец обернулся, глаза его расширились от ужаса:

– Это призрак Кроули! У них все получилось!

Я опешил.

По их мнению, я не живой, а восставший из мертвых чернокнижник прошлого? Похоже, нацисты в своей твердыне совсем разумом двинулись!

Немцы рванули так, что пятки засверкали. Я даже выстрелить не успел. Вот же засада: сейчас тревогу поднимут этажом выше. Свезло, так свезло!

Похоже, пристрелят меня здесь, и никто не узнает где могилка моя. Эх, «ты не вейся черный ворон над моею головой! Черный ворон, черный ворон, черный ворон – я не твой!»

Я мрачно усмехнулся: «Ну да, та курица, что носится со свастикой как со списанной торбой – похоже, не гордый орел, а чернокнижный, трехсотлетний ворон».

Я рванулся за фрицами, ориентируясь на шум шагов.

Они убегали в последний неизученный коридор. И это было хорошо. Хотелось верить, что позади никто за мной не крадется.

Коридор переходил в винтовую лестницу без перил, ведущую наверх. Судя по высоте стремящихся ввысь ступеней, тут можно было выбраться наверх башни. На самую крышу. Да что толку? Мне нужно не место для любования пейзажами, а черный ход, через который выносят за территорию замка мусор. И он не может быть в подземных этажах. Вот если бы столовая находилась повыше, шанс удрать через нее уже был.

Над головой мелькали каблуки удирающих. Я даже слышал, как один из фрицев отчетливо сопел и клацал зубами. Похоже, это был толстяк.

– Господа курсанты! Стоять! – раздался сверху властный голос. Значит, я не ошибся – эти «зеленые салаги» потому и рванули от меня, что погоны им налепили пару дней назад и ничего они в жизни не видели. – Что за беготня на территории секретных лабораторий? Вы что, до сих пор инструктаж не прошли?

Вот и настоящие соперники нарисовались: фиг смоешь! Этот крикун драпать не станет. Начнет стрелять, не вынимая «Вальтера» из кобуры, прямо с бедра. Прожженный вояка.

– Там, там… – это явно басил толстяк. – Там призрак!

– Вилли, стыдитесь! Ну ладно, Якоб – деревенский увалень, но вы же – из приличной семьи!

– Homo sum et nihil humani a me alienum puto![3]– отчетливо простучал зубами второй немец. – Клянусь, там – нежить! Она нас преследует!

– А стрелять, господа, вы не пробовали? Или этому больше в спецшколе не учат? – наставник «желторотиков» презрительно усмехнулся. – Ignorantia nоn est argumentum![4] Внимайте, пока я жив!

Я успел сообразить, что сейчас произойдет что-то ужасное. На мое счастье в двух шагах оказался открытый арочный проем на новый этаж башни, а нацисты были много выше. Я метнулся в эту нишу, упал на пол, прикрыл голову руками.

Предчувствие меня не обмануло: рвануло так, что штукатурка посыпалась с потолка. Это сверху кинули гранату.

– Эй, идиоты! – заорали уже из глубины того самого прохода, что спас меня от неминуемой смерти. – Вы там совсем нюх потеряли?! Забыли, чем пахнет кулак руководителя практики? Так я вам напомню!

Что теперь? Бежать внутрь этажа, зная, что сверху непременно спустятся посмотреть на обезображенный труп «призрака»? Или, наоборот, рвануть вверх по ступеням и прикончить сначала студентов?

– Для полноты картины антропологического измерения черепов, помимо узников Аушвица и русских комиссаров, думается, Вилли и Якоб, я отвинчу еще и ваши пустые арийские головы! – гремел между тем голос из уводящего в неизвестность коридора. – И какой это недоносок оставил включенным хронометр на отметке «откат» вместо наблюдения за системой, я вас спрашиваю?!

Пока невидимый руководитель практики разорялся по поводу «гениальности» присланных ему на практику студентов, я преодолел коридор этажа и высунулся из-за угла в очередной арочный проход.

Передо мной высился странный аппарат, смахивающий на гибрид электроники и алхимического сооружения. Немец в белом халате был поглощен щелканьем разноцветных счетчиков, он стоял за крутящимися шестеренками и отталкивающимися друг от друга железными шариками, вздернутыми на лесках. Фашист был за всем этим фантасмагорическим нагромождением микросхем, мигающих диодов, запитанных от четырех автомобильных аккумуляторов, стоящих здесь же, на полу.

Убить нациста ничего не стоило. Но я замешкался. Было противно стрелять, пусть и в преступника, но в безоружного, играющего в изобретение новых технологий.