Спящие красавицы - Кинг Стивен - Страница 3

Антон вскинул голову, улыбнулся под поблескивающими стеклами «вайфареров». Свободной рукой помахал Клинтону, который смотрел на него из окна расположенной на втором этаже хозяйской ванной.

– Господи Иисусе, чувак, – тихо сказал себе Клинт и помахал в ответ. – Имей совесть.

Клинтон отошел от окна. В зеркале на закрытой двери в спальню увидел белого мужчину сорока восьми лет, бакалавра Корнеллского университета, доктора медицины – Нью-Йоркского, у которого имелись жировые складки от «Гранд мокко» из «Старбакса». Его тронутая сединой борода больше подходила не пышущему здоровьем лесорубу, а опустившемуся одноногому морскому капитану.

Клинт воспринимал свое отражение в зеркале с иронией. Раньше он терпеть не мог мужское тщеславие, особенно разновидность, свойственную среднему возрасту, а накопленный профессиональный опыт только усилил эту нетерпимость. По сути, событие, которое Клинт считал главным поворотным пунктом своей медицинской карьеры, произошло восемнадцать лет тому назад, в 1999 году, когда потенциальный пациент по имени Пол Монпелье пришел к молодому доктору с жалобами на «кризис сексуальных амбиций».

Клинт спросил Монпелье: «Когда вы говорите «сексуальные амбиции», что вы под этим подразумеваете?»

Амбициозные люди стремились продвинуться по службе. Но не мог же человек стать вице-президентом секса. Странный эвфемизм.

«Я подразумеваю… – Судя по всему, Монпелье взвешивал разные варианты. Наконец, определившись, откашлялся. – Я по-прежнему хочу это делать. Я по-прежнему хочу этим заниматься».

«Но я не вижу тут ничего амбициозного, – заметил Клинт. – По-моему, это нормально».

Клинт только окончил резидентуру[5] по психиатрии и еще не избавился от резкости. Он вел прием только второй день, и Монпелье был его вторым пациентом.

(Первым стала девушка-подросток, которую тревожили перспективы поступления в колледж. Правда, довольно скоро выяснилось, что девушка набрала 1570 баллов[6] при сдаче стандартизованного теста. Клинт заявил, что это прекрасный результат и нет никакой необходимости ни в лечении, ни даже во втором визите к нему. Излечена! – написал он у нижней кромки первого листа линованного блокнота, который обычно использовал для записей.)

В тот день Пол Монпелье пришел на прием в белом свитере-безрукавке и брюках с защипами. Он сидел напротив Клинта в дерматиновом кресле, сгорбившись, положив щиколотку одной ноги на колено другой, держась рукой за модельную туфлю. Клинт видел, как он парковал леденцово-красный спортивный автомобиль на стоянке у приземистого офисного здания. Пол занимал высокий пост в угольной промышленности и мог позволить себе такой автомобиль, но своим длинным, измученным заботами лицом напоминал Клинту братьев Гавс, что досаждали Скруджу Макдаку в старых комиксах.

«Моя жена говорит… ну, не в таких выражениях, но, сами понимаете, смысл ясен. Подтекст, так сказать. Она хочет, чтобы я завязал. Расстался со своими сексуальными амбициями». – Он вскинул подбородок.

Клинт проследил за его взглядом. Под потолком вращался вентилятор. Если бы сексуальные амбиции Монпелье поднялись так высоко, лопасти порубили бы их в капусту.

«Давайте сдадим назад, Пол. Почему вы с женой вообще стали это обсуждать? С чего все началось?»

«У меня был роман. Я словно прыгнул в омут. И Рода, моя жена, вышвырнула меня вон! Я объяснял, что дело не в ней, просто… у мужчин есть потребности, знаете ли. У мужчин есть потребности, которые женщины не всегда могут понять. – Монпелье покрутил головой и раздраженно зашипел. – Я не хочу разводиться. В глубине души я чувствую, что именно она должна смириться с этим. Со мной».

Грусть и отчаяние были искренними, и Клинт представил себе боль, вызванную столь внезапной переменой: жить на чемоданах, в одиночестве есть в забегаловке водянистый омлет. Это была не клиническая депрессия, но депрессия, заслуживающая внимания и заботы, пусть даже Монпелье сам навлек на себя эту напасть.

Пациент наклонился над своим намечающимся животом.

«Будем откровенны. Доктор Норкросс, мне уже под пятьдесят. Мои лучшие сексуальные дни позади. Я отдал их ей. Пожертвовал ими ради нее. Я менял подгузники. Ездил на все игры и конкурсы, откладывал деньги на колледж. Выполнил все пункты брачного соглашения. Так почему мы не можем договориться? Почему должны спорить и не соглашаться?»

Клинт не ответил – просто ждал продолжения.

«На прошлой неделе я был у Миранды. Это женщина, с которой я сплю. Мы сделали это на кухне. Мы сделали это в ее спальне. Почти сделали третий раз, в душе. Давно я не был так счастлив! Эндорфины! Потом я поехал домой. У нас был семейный ужин, мы сыграли в «Эрудита», и все пребывали в прекрасном настроении! Где проблема? Это надуманная проблема, вот как я считаю. Почему я не могу получить в этом мире чуть-чуть свободы? Неужели я прошу слишком многого? Неужели это так возмутительно?»

Несколько секунд оба молчали. Монпелье вглядывался в Клинта. Умные слова кружили в голове доктора, как головастики. Поймать их не составляло труда, но он продолжал молчать.

За спиной пациента, у стены, стояла рамка с эстампом Дэвида Хокни, который Лайла подарила мужу, чтобы «согреть» кабинет. В этот день Клинт как раз собирался его повесить. С эстампом соседствовали наполовину распакованные коробки с книгами по медицине.

Кто-то должен помочь этому человеку, промелькнуло в голове молодого доктора, и сделать это можно как раз в такой милой, тихой комнате. Но должен ли этим заняться Клинтон Р. Норкросс, доктор медицины?

В конце концов, он из кожи лез вон, чтобы стать врачом, и в этом ему не помогал ни один колледжский фонд. Жизнь никогда его не баловала, и за все приходилось платить, иной раз не только деньгами. Чтобы добраться до цели, он делал такое, о чем никогда не рассказывал жене – и никогда не расскажет. Но ради чего? Чтобы лечить сексуально амбициозного Пола Монпелье?

Широкое лицо Монпелье исказила немного виноватая гримаса.

«Да ладно. Выкладывайте. Я все делаю неправильно, да?»

«Вы все делаете очень даже правильно», – ответил Клинт и на следующие тридцать минут осознанно задвинул свои сомнения в дальний ящик. Они обсудили проблему со всех сторон и во всех подробностях. Они выяснили разницу между желанием и потребностью. Они поговорили о миссис Монпелье и ее заурядных (по мнению Монпелье) предпочтениях в сексе. Они отклонились от темы, на удивление откровенно обсудив сексуальный опыт совсем еще юного Пола Монпелье, а именно мастурбацию при помощи челюстей плюшевого крокодила, игрушки младшего брата.

Клинт, в рамках профессионального долга, спросил Монпелье, ощущал ли тот когда-нибудь желание причинить себе вред. (Нет.) Поинтересовался, какие бы тот испытывал чувства, если бы роли поменялись. (Он всегда говорил ей: если тебе чего-то хочется, сделай.) Спросил, каким видит себя Монпелье через пять лет. (И тогда мужчина в белом свитере-безрукавке заплакал.)

В конце сессии Монпелье сказал, что уже с нетерпением ждет следующей, а как только за ним закрылась дверь, Клинт позвонил в свою телефонную службу и попросил переводить всех желающих записаться к нему на прием к психотерапевту в Мейлоке, соседнем городке. Секретарь-телефонистка спросила: как долго?

«Пока в аду не пойдет снег», – ответил Клинт, наблюдая в окно, как Монпелье разворачивает свой леденцово-красный автомобиль и выезжает со стоянки. И водителя, и автомобиль он видел в последний раз.

Потом позвонил Лайле.

«Привет, доктор Норкросс». – Слыша ее голос, он понимал, что подразумевали люди – или должны были подразумевать, – когда говорили, что у них поет сердце. Она спросила, как проходит его второй рабочий день.

«Сегодня ко мне заглянул человек, даже не слышавший о самоанализе», – ответил он.

«Да? Мой отец заходил к тебе? Готова спорить, эстамп Хокни его смутил».