Святой (ЛП) - Райз Тиффани - Страница 12

- Я могу солгать. Это грех, но я ценю твое предложение.

- Вы не грешите?

- Пытаюсь.

- А я нет.

- Ты не грешишь? - Сорен спросил с таким сомнением, что она бы обиделась, если бы у него не было права быть скептичным на этот счет.

- Нет, я не пытаюсь не грешить.

Сорен закрыл глаза и покачал головой.

- Что? - спросила она.

Он поднял руку вверх, говоря о потребности в тишине.

- Что? - прошептала она.

- Ты это слышала?

Она наклонила голову и прислушалась.

- Нет. Я ничего не слышу. А вы слышите? - спросила она Сорена.

- Да.

- Что?

- Как Бог смеется надо мной.

Элеонор подперла рукой подбородок: - Вы слышите, как Бог смеется над вами?

- Громко. Удивлен, что ты не слышишь.

- Он смеется над вами, а не надо мной, - ответила она.

- Отличное замечание. И ты отлично подметила момент с управлением приходом. Я обдумаю твое предложение.

- Правда?

- Это мудрая и макиавеллианская стратегия.

- Это плохо?

- Нет. Это по-библейски. От Матфея 10:16 «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби».

- Овца среди волков. В таком свете приход выглядит опасным. Вы думаете, мы опасны.

- Я думаю, ты опасна.

Элеонор села на пятки. Они шутили все время, пока находились в храме, но то, что он сказал и как он сказал? Это не было шуткой.

- Я? Опасная? - повторила она.

- Да. Очень.

- Почему?

- Потому что хочешь такой быть. Это часть причины.

- А еще я хочу вырасти до шести футов и иметь прямые светлые волосы, но желать чего-то не значит иметь. Я не опасная.

- Я бы объяснил причины, по которым ты так говоришь, но мне нужно вернуться к упаковке вещей. Я пообещал сестре отца Грегори, что все его вещи будут собраны до завтра.

- Знаете, в приходе миллион старушек, которые упакуют весь кабинет за вас.

- Знаю, но я сказал, что сам сделаю, и считаю, что только другой священник должен прикасаться к его личным вещам.

- Очень мило с вашей стороны. - Она подмигнула. «Мило с вашей стороны?» Она могла выглядеть еще большей подлизой или идиоткой? - Думаю, мне пора домой. Мама может позвонить и будет волноваться, где я.

- Где твоя мать?

- Работает. - Элеонор пошла за ним из храма.

- Она часто работает допоздна?

- Это рано. Она часто берет поздние смены. За них больше платят.

- Твой отец не помогает вам финансово?

Элеонор снова остановилась в дверях кабинета, пока Сорен вернулся к наполнению коробок.

- Мама не примет от него ни цента, даже если он предложит, в чем я очень сомневаюсь. Он говорит, что на мели.

- Я так понимаю, развод не был мирным.

- Она ненавидит его.

- А ты?

- Ненавижу папу? Ни за что. Я люблю его.

- Почему твоя мать ненавидит его? И если эти вопросы слишком личные, ты не должна отвечать на них.

- Нет, все хорошо. - Ей нравилось отвечать на вопросы Сорена. Они были личными, но не смущающими. - Мама с папой поженились, когда она была на восьмом месяце беременности.

- Восьмом? А кто-то совсем не торопился.

Элеонор попыталась улыбнуться, но не смогла.

- Что такое? - спросил Сорен.

- Она так долго оттягивала, потому что надеялась на выкидыш.

Сорен с громким стуком уронил книгу на стол.

- Конечно же, нет.

- Это правда. Я подслушала однажды, как она говорила с бабушкой о каком-то парне по имени Томас Мартин. Она сказала, что ей стыдно думать об этом, но она желала, чтобы Бог завершил беременность так же, как и с Томасом Мартином, кем бы о ни был.

- Томас Мертон, - поправил Сорен.

- Вы знаете его?

- Он был монахом-траппистом в аббатстве Гефсимани в Бардстауне, штат Кентукки. Возможно, он самый известный католический писатель двадцатого века. Когда он был юношей, у него появился внебрачный ребенок, но мать и дитя были убиты во время воздушного налета во Вторую мировую войну, что и позволило ему стать монахом, без семейных обязательств отцовства.

- Думаю, теперь всю понятно. Она надеялась, что Бог убьет меня, чтобы она смогла стать монахиней.

Сорен с таким глубоким и проникновенным сочувствием посмотрел на нее, что она не смогла этого вынести.

- Элеонор... мне так...

- Жаль. Знаю. Не надо. Сейчас она меня любит. Я так думаю. - Элеонор усмехнулась. - Так или иначе, с папой это был порыв страсти. Ей было семнадцать. Через год после моего рождения, она узнала, чем отец зарабатывает на жизнь. И они развелись. Она не хотела его денег, потому что, как она сказала, они были грязными.

- Грязные деньги? И чем же зарабатывает твой отец?

- Он... - Элеонор замолчала и обдумывала, как лучше выразиться. - Он механик, вроде как. Работает с машинами.

- Здесь нечего стыдиться.

- Машины не всегда принадлежат ему.

Сорен кивнул: - Понимаю.

- Несколько раз он был в тюрьме.

- Это тебя беспокоит?

- Нет, - ответила она. - Во всяком случае, не сильно.

Мгновение они смотрели друг на друга в полном молчании. Это не было неловкое молчание, скорее, многозначительное.

- Так или иначе, оставлю вас с вашими сборами. - Элеонор хотела остаться и продолжать беседовать с ним. Но и навязываться не хотела, испытывать на прочность его гостеприимство.

- Я увижу тебя в воскресенье? - спросил он.

- А что в воскресенье?

- Месса? Церковь? День святого обязательства?

- Верно. Воскресенье. Я уточню у своего секретаря, - ответила она. - Свободна ли я буду.

- У тебя есть номер этого кабинета?

- Он на холодильнике.

- Набери его, когда будешь дома. Хочу удостовериться, что ты благополучно добралась до дома.

Она уставилась на него.

- Серьезно?

- Как долго тебе идти до дома?

- Не знаю. Минут двадцать.

- Тогда жду твоего звонка меньше, чем через полчаса. Пожалуйста, будь осторожна.

Она помахала ему и шагнула назад. Уходить было больно. Шнур, который она ощутила в прошлое воскресенье, возник опять, в его присутствии, она ощутила его даже сильнее, когда уходила от Сорена.

- Еще три просьбы, Элеанор, пока ты не ушла.

- Какие? - Она повернулась к нему. Он снова стоял в дверях своего кабинета.

- Первое. - Он поднял один палец. - Ты сказала, что хотела бы быть ростом под шесть футов и иметь светлые длинные прямые волосы. Никогда больше не желай этого. Бог создал тебя. Не оспаривай эстетику Создателя. Поняла?

- Да, наверное, - ответила она.

- Второе. - Он поднял второй палец. - Не переживай насчет того, что я назвал тебя опасной. Это было не оскорбление.

- Как скажете.

- Именно. И третье. - Он шагнул в кабинет. - Я уже четыре дня в «Пресвятом Сердце», и половина прихода дала ясно понять, что мне здесь не рады. Отца Грегори очень любили. Приход не готов его отпустить и принять нового проповедника. Ты не единственная, кто знает, каково это чувствовать себя нежеланным.

Элеонор ощутила что-то щекочущее в горле. Это обжигало, и она проглотила это. Но жжение осталось.

- Церковь не ваша собственная мать.

- Нет. Я и не преуменьшаю твою боль, притворяясь, что недоверие прихода ко мне сравнимо с беременностью тобой, напуганной семнадцатилетней матерью, отчаянно желающей, чтобы ее проблемы волшебным образом исчезли, и мечта, которую она утратила, вернулась к ней. Но я скажу, что сейчас не имеет значения, хотела тебя мама тогда или нет. Как и неважно, хочет меня эта церковь или нет. Мы здесь, ты и я. Мы не уйдем. Мы здесь, и если нет другой причины, кроме той, что Бог хочет чтобы мы были здесь, за Ним и будет последнее слово.

- Если вам станет чуточку легче, я хочу, чтобы вы были здесь.

Сорен опять взял одну из книг Отца Грегори.

- Мне стало легче.

- Спасибо... Сорен. - Она до сих пор не могла поверить, что обратилась к священнику по имени, без обращения «отец».

- Спокойной ночи.

Она развернулась и начала уходить.

- Тридцать минут, - крикнул Сорен, и Элеонор позволила себе улыбку от уха до уха, которую сдерживала последний час.