Белоснежный роман - Алюшина Татьяна - Страница 11

По крайней мере назвать его лицо откровенно бандитской рожей уже решительно было невозможно, правда и причислить к писаным красавцам никак не получалось – все же криминальный налет в несколько суровых чертах лица определенно просматривался, потому как никаким душем и бритьем убрать с лица такие детали, как борцовские уши, перебитый нос и шрам на брови при всем желании не получилось бы. Хотя сейчас, надо признать, все эти детали в совокупности добавляли его внешности скорее благородство пожившего мужчины с намеком на бурное прошлое.

Эдакий браток на пенсии с почти добрыми глазами.

– А что вы не открывали? – с намеком на легкое возмущение поинтересовался Максим Романович. – Я тарабаню уже минут пять.

– Я сушила волосы феном, – объяснила Настя и спросила: – А что, я как-то обязана открывать всем, кто стучит?

– Не обязаны, конечно, но мне лучше открывать, чтобы я не нервничал, – как нечто само собой разумеющееся заявил господин Вольский.

– Да чего вам нервничать? – слегка возмутилась Настя.

– Идемте завтракать, – не ответил он на ее вопрос.

– Завтракать можно и одному, как и обедать, и ужинать, совершенно не обязательно для этого тарабанить в дверь к соседям, – напомнила Настя.

– Можно, – кивнул он. – Но я предпочту делать это в компании красивой девушки.

– Тогда вам точно не ко мне, – заверила его Настасья, улыбаясь, словно выиграла в лотерею, всученную почти насильно в булочной на сдачу.

– Насть, – обратился он примирительным тоном, – давайте так, чтобы между нами не возникало недопонимания с самого начала: я собираюсь всячески за вами ухаживать и оказывать всевозможное внимание. Вы мне очень нравитесь, и я нахожу вас по-настоящему красивой и привлекательной девушкой, – и попросил, изобразив несчастное лицо: – Пошли завтракать. Есть хочется зверски.

Подумав и несколько секунд посверлив его изучающим взглядом, она легко рассмеялась и согласилась:

– Идемте! Я только переоденусь.

В номер он проходить не стал, чтобы не мешать ей одеваться, потоптался в коридоре, а когда она выскочила из дверей номера, Вольский снова почувствовал, как замерло сердце, а где-то в солнечном сплетении разлилось тепло, и он застыл на несколько мгновений, очарованно разглядывая ее.

На этот раз она была не в платье, но в юбочке!

Не в джинсах или брюках, а в широкой юбочке из какой-то летящей, легкой ткани, открывавшей ее прекрасные ножки, обутые в туфли без каблуков, а сверху тонкая такая штука с рукавами и вырезом на груди – фиг знает, как она у них, у женщин, называется, наверняка же как-то особенно, но шла она ей необычайно, обтягивая и демонстрируя все достоинства. А на боку у нее болталась маленькая сумочка на длинном ремешке, перекинутом наискось через голову.

– Что-то не так у меня? – заметив его странный взгляд, быстренько осмотрела себя Настя.

– Нет, – хрипло ответил он и кашлянул: – Вы очень здорово выглядите.

– Спасибо, – лучезарно улыбнулась она его комплименту.

– Красавица, – добавил Вольский.

– Да бросьте вы, Максим Романович, – отмахнулась Настена и негромко рассмеялась. – Грубая лесть меня только расстраивает.

– Вам придется смириться, Настя, с тем, что я буду вам часто напоминать о том, что вы красивая девушка, – самым серьезным тоном предупредил он ее.

Практически все места в ресторане были заняты, им с трудом удалось рассмотреть в левом дальнем от входа углу возле стены только что освободившийся столик на двоих, который они и поспешили занять.

– Я как-то упустила из виду и забыла совсем, что люди здесь застряли из-за погоды, – призналась Настя, указав жестом руки на полный зал.

– Для большинства тех, кто собирался лететь, эта гостиница все же дороговата, – пояснил Вольский и, увидев официанта, махнул ему призывно и снова перевел взгляд на нее: – Местные жители по домам, понятное дело, разъехались, кто в пансионах остановился, но большинство в «Паломнике».

Настя заказала себе два разных фруктовых смузи и чайничек полюбившегося ягодно-травяного отвара. Вольский же заказал глазунью из четырех яиц, овощной салат, ржаной горячий хлеб местной выпечки и капучино.

Она смотрела, как он ест, полностью отдаваясь этому процессу, прикрывая глаза от удовольствия, иногда даже тихо урча и покручивая головой, как оголодавший кот, дорвавшийся до миски жирной сметаны, оставленной хозяйкой по недосмотру, и улыбалась, отчего-то умиляясь, чувствуя, как непонятное, странное тепло растекается в груди.

Когда Максим Романович покончил с яичницей и салатом, утолив первый, самый неприятный голод, он отодвинул тарелки от себя, взял в руку кружку с капучино, откинулся на спинку стула и, посмотрев на нее довольным, «урчащим» взглядом, спросил:

– А чем вы занимаетесь, Настя? Кажется, Александра Николавна упоминала, что вы здесь в командировке?

Настя медленно глубоко вздохнула, выдохнула, не торопясь с ответом, обвела взглядом зал, заметила вчерашнюю парочку – Василису-красу длинную косу и леопардовую «этуаль» – звезда, звезда, не отнимешь, провинциального разлива. Правда, сегодня не в леопарде, а в насыщенно-розовом. Тоже ничего себе. Свежо.

Через два столика от них разместилась та шумная группа из пяти человек, сегодня они не спорили, а тихо-мирно ели и, кажется, даже не разговаривали друг с другом. А вон и Гарик Тропа, даже помахал ей приветливо, заметив, что она его увидела. Махать в ответ Настя не стала, обошлась легкой улыбкой и кивком головы.

А вот еще один интересный новый типаж. Девушка. Вчера за ужином Настя ее не видела. Вряд ли она поселилась вечером, никакой транспорт временно не ходит, об этом несколько раз сообщали утром по местному телевидению, да и администрация вывесила объявление и в холле гостинице, и на своем сайте. Значит, девушка эта поселилась вместе со всеми, скорее всего, ужинала у себя в номере.

Не суть. Интересна она была совсем другим – сидела одна за столиком на четверых, явно не позволив никого к себе подсаживать, хотя людей было много. И выглядела совершенно однозначно столичной скандальной штучкой.

Это как-то сразу становилось ясно по многим признакам: по одежде, явно не по сезону легкой и слишком дорогой и стильной для небольшого северного городка, по новомодной прическе, по маникюру, по смартфону последнего поколения – да по всему.

На вид ей можно было бы дать и двадцать лет, и двадцать пять, и заподозрить тридцать. Ее вполне можно было бы назвать изысканно привлекательной, если бы не портившее всю эту столичную красоту выражение глубокого брезгливого усталого недовольства всем вокруг, что выдавало в ней склонность к скандальности.

Настя задержалась на девушке взглядом, рассматривая незнакомку, и Максим Романович, повернув голову, проследил за ее направлением взгляда, но отвернулся, не заинтересовавшись барышней, и напомнил о себе:

– Я озадачил вас вопросом? Или вы занимаетесь чем-то трудным и секретным?

– Я садовод, – ответила Настена, прервав свое затянувшееся молчание. И еще разок заранее вздохнула, совершенно точно зная, что последует дальше.

– В том смысле, что разводите сады? – приподнял он брови, откровенно удивившись. – Дачница, что ли?

– Удачница, – буркнула в ответ Настя.

Вот поэтому она старалась избегать разговоров о своей профессии с незнакомыми или малознакомыми людьми.

Почему все так стандартно ограниченно мыслят какими-то тупыми стереотипами: если садовод, то непременно мужик в рваной соломенной шляпе, поливающий на своем участке из железной лейки тщедушную яблоньку и попой в выгоревших семейных труселях к солнцу с утра до ночи пропалывающий грядки.

– Я что-то не так сказал? – Вольский даже выпрямился, заподозрив, что чем-то обидел девушку.

– Не так, – спокойно подтвердила она и принялась разъяснять: – Садовод – это профессия такая. Не дачник-любитель, а именно профессия, как агроном или врач. И да, я действительно, как вы выразились, развожу сады. Хотя это настолько примитивное высказывание, что даже как-то неловко за вас, Максим Романович, – не удержавшись, попеняла она ему.