Цепи его души (СИ) - Эльденберт Марина - Страница 106

— Или ему помогли, — пробормотала я.

День за днем ужасные события в оранжерее понемногу забывались, благодаря магии жизни меня даже кошмары не мучили, но сейчас слова Аддингтона вдруг прозвучали весьма отчетливо:

— Когда он удерживал меня в оранжерее, он сказал что-то вроде: мне помогли прийти к этой мысли…

— Ты уверена? — Тереза вскинула брови.

— Да, после случившегося это напрочь вылетело у меня из головы, но…

В столовой неожиданно воцарилась тишина. Я огляделась: Миралинда сидела с открытым ртом, а мама слегка побледнела.

— Эм… — сказала я. — Простите, пожалуйста. Я вам не рассказывала, что… В общем, неважно, все это в прошлом. Еще рагу?

В подтверждение своих слов я взглянула на блюдо, где лежало горячее.

— Он что-то еще говорил? — переспросил Анри.

— Не думаю, что это лучшая тема для обеда, — резко произнес Эрик, накрывая мою руку своей.

В эту самую минуту малыш толкнулся так, что я дернулась.

— Ай…

Следом дернуло низ живота, неожиданно сильно.

— Ой…

— Лотте! — Эрик вскочил. — Все в порядке?

Я вцепилась в край стола и улыбнулась:

— Почти…

— Почти?!

— Да, — я сдавила руку мужа, глядя на него широко распахнутыми глазами. — Кажется, наш малыш собирается появиться на свет.

В главном зале королевской художественной галереи Вилль д’Оруа было не протолкнуться, а на меня было устремлено столько взглядов, что я не сразу услышала голос распорядителя, обращающегося ко мне:

— Ваша светлость… кхм, ваша светлость!

Когда он чуть повысил голос, я обернулась. Высокий лысеющий мужчина во фраке вырос рядом, как многолетнее дерево под влиянием магии жизни: быстро и очень неожиданно.

— Ваша светлость, одна мадемуазель спрашивает, можно ли с вами переговорить. Я бы, конечно, сразу ее отправил, но вы просили сообщать, если это по поводу искусства, и…

— Жиль, вы все правильно сделали, — ответила я. — Пригласите ее.

— Сию минуту.

Распорядитель исчез так же быстро, как появился, а я снова повернулась к картине. Над ней я работала чуть дольше, чем над остальными (временами приходилось прерываться, потому что слезы текли сами собой), но я все-таки закончила ее к открытию выставки. На огромном полотне раскинулось бескрайнее, пронзительно-высокое небо, а под ним — поле аламьены. Мужчина и женщина стояли, соединив руки, а рядом с ними маленькая девочка держала бабочку в раскрытых ладонях.

Эту историю я назвала «Бабочка», и именно возле нее собиралось больше всего людей. Выставка, открытие которой состоялось несколько часов назад, моя первая выставка в Ольвиже, на которой были представлены не только мои работы, но и работы многих молодых художников со всей Вэлеи. Изначально мы с Эриком хотели представить на ней и «Девушку» (он все-таки восстановил ее для меня), но потом отказались от этой идеи. Она нашла свое место в гостиной нашего городского дома в Ольвиже. Как символ того, что объединила нас во всех смыслах.

— Ваша светлость, — снова распорядитель.

За его спиной стояла худенькая темноволосая девушка, на вид не старше шестнадцати лет, а впрочем, возможно, дело было именно в ее телосложении. Одетая более чем просто, с зажатым под мышкой альбомом, она взволнованно и серьезно смотрела на меня, и на миг я словно перенеслась на четыре года назад, в Королевский музей искусств в Лигенбурге.

— Мадемуазель Жюстин Орини, ее светлость, герцогиня де ла Мер.

— Ваша светлость, — девушка сделала реверанс.

Альбом поехал вниз, и она едва успела его подхватить, заметно смутившись.

— Можно просто Шарлотта, — сказала я, когда распорядитель отошел. — О чем вы хотели со мной поговорить, Жюстин?

— О своей картине. Я написала ее недавно, но мне отказали, когда я пыталась подать ее на выставку. Знаю, что вы очень заняты, но возможно, кто-то из ваших помощников мог бы на нее посмотреть.

— Давно вы пишете? — спросила я.

— Несколько лет.

— Здесь ваши наброски? — я кивнула на альбом. — Могу я посмотреть?

— Разумеется, — она протянула мне свои работы, и я отметила, что ее руки слегка дрожат. — Но это только эскизы.

Я открыла альбом и улыбнулась: на первом же листе малыш тянул в рот огромное пирожное. Мать наклонилась к нему, чтобы вытереть перепачканную мордашку сына. На втором толстый добродушный мужчина выставлял на прилавок поднос с пышными плюшками, его круглое лицо лучилось счастьем — сразу видно, что он рад тому, что делает. Точно так же, как и Жюстин. Дальше можно было не смотреть, но я все равно не удержалась и очутилась на набережной Лане́. Перегнувшийся через парапет мальчишка болтал ногами, проходившие мимо девушки так тесно сплелись руками, что сразу видно — о чем-то секретничают.

Я закрыла альбом и вернула его Жюстин.

— Чудесные наброски.

Девушка слегка покраснела.

— Спасибо, ваша светлость.

— Та картина, о которой вы говорите… Это ваша единственная работа?

— Нет, конечно нет, — она улыбнулась, прижимая эскизы к груди. — Я пишу с утра до ночи, когда не занята в лавке булочника, я его помощница. Просто мне кажется, что это самое лучшее, что я когда-либо создавала.

— Ты знаешь о школе «Штрихи аламьены», Жюстин?

Ее глаза вспыхнули, но тут же погасли.

— Знаю, но пока у меня нет денег на обучение.

— Деньги на обучение тебе не потребуются. Приходи завтра, к десяти утра. Учебный год только начался, мы еще успеем поставить тебя в группу.

Девушка широко распахнула глаза.

— То есть… то есть мне просто прийти, и вы… возьмете меня учиться?

От волнения она снова чуть не выронила альбом, но тут же снова прижала его к груди.

— Да. Всем нашим ученикам полагается стипендия, — добавила я. — И жилье при пансионе, потому что совмещать серьезную работу и обучение будет достаточно сложно, у нас очень интенсивная программа.

Эта школа стала моим детищем. Сбылась моя мечта — писать сколько захочу и дарить такую возможность другим. В школе, которую я открыла в Ольвиже два года назад, обучались как девушки, так и юноши. «Штрихи аламьены» принимала подающих надежды детей и взрослых, всех, у кого не было возможности оплатить обучение, зато было искреннее желание серьезно заниматься искусством. Наш первый выпуск состоится только через год, но уже сейчас я видела, какие надежды подают наши ученики.

— То есть мне придется уйти от месье Вирана? — она, казалось, искренне расстроилась.

— На полный рабочий день выходить ты точно не сможешь, — я испытующе посмотрела на нее. — Но если захочешь, вполне сможешь продолжать ему помогать в свободные часы и по выходным.

Жюстин серьезно кивнула, сцепив руки на груди.

— Я согласна.

— Тогда жду тебя завтра в десять. И не забудь свою картину, я лично ее посмотрю.

На худеньком лице расцвела счастливая улыбка:

— Спасибо, ваше светлость! Я приду… приду обязательно!

Я знала, что она придет. И скорее всего, мне понравится ее картина, потому что горящие глаза девочки говорили о многом. Ра́вно как и ее эскизы, и то, что она не побоялась настоять на встрече со мной.

— Ты, кажется, нашла себе новую ученицу? — голос мужа раздался за спиной, и я улыбнулась.

Кто бы мог подумать, что гувернантку и художницу можно совместить. Преподавала я только утром, до полудня, а после бежала домой, или, точнее сказать, летела на крыльях. Пусть даже Эрик был очень занят и стал частым гостем во дворце у его величества или в ведомстве Анри (производством мобилей сейчас полностью управлял Тхай-Лао, а Фьет-Лао стал нашим бессменным дворецким), мы с ним всегда находили время друг для друга и никогда надолго не разлучались.

— Подслушивал? — я обернулась.

— Наблюдал.

Эрик подошел и встал рядом: под сводчатыми потолками, украшенными барельефом, в окружении многоголосой толпы и картин, рядом с ним я снова вспомнила Королевский музей искусств в доме графа Аддингтона. Тот музей казался мне гораздо менее уютным, чем Вилль д’Оруа, а еще тогда я даже представить не могла, что Эрик станет моим мужем. Всевидящий, да я бы пальцем у виска покрутила, если бы кто-то мне такое сказал.