Игра Люцифера - Биркенфельд Брэдли - Страница 4

Полагаю, что истинная мораль этой истории такова — неважно, сколько у тебя денег и насколько ты умен, ты все равно не сможешь оживить мертвого. Как говорит старая пословица, в мире нет ничего неизбежного, кроме смерти и налогов[3], и, как это ни иронично, Игорь убедился и в том и в другом.

Я вновь посмотрел на Дуга. На его губах появилась ухмылка. Я был уверен, что и он сейчас думает о том, какой неожиданный поворот совершила судьба Оленикоффа.

У нас, Биркенфельдов, есть свои особенности — мы жесткие, мы готовы к схватке, и мы прирожденные борцы. Наш отец — известный нейрохирург, и мы, трое братьев, выросли, играя в хоккей и футбол и занимаясь различной работой с тех пор, как научились ходить. С нами приятно иметь дело, но мы не поддаемся. Наша фамилия означает на немецком «березовое поле». Так и есть — мы высокие, твердые, порой мы гнемся под ветром, но никогда не ломаемся. И если вы хотите срубить нас, то вам лучше вооружиться чем-то покрепче.

Мы свернули с дороги под порывами бури, проехали немного по узкой тропинке, а затем я увидел Скулкилл (по-английски это название похоже на слова «школа» и «убивать» и звучит странным каламбуром, как будто попавший в это место ничему не научится). Тюрьма была окружена лесами, а ее площадь была не меньше десятка футбольных полей. Главный вход представлял собой невысокий бетонный прямоугольник с затемненными окнами и рядами колючей проволоки, натянутой по всей крыше. Американский флаг трясся под порывами ветра, а его веревочные шкивы с силой били по флагштоку. Мой желудок сжался. Пришла пора расплачиваться.

На улице перед входом стояло несколько телевизионных автобусов и автомобилей, в которых приехали журналисты. Рядом стояли собравшиеся со всего мира репортеры в пуховых куртках и пытались согреться, размахивая руками. Увидев нашу машину, они побросали чашки с кофе и принялись включать свои прожектора и микрофоны. Многим я заплатил, чтобы они приехали. Я собирался провести пресс-конференцию и сообщить правительству США все то, что я думал об его наглой лжи, которая привела меня в тюрьму.

И если вы еще не поняли, кто я такой, скажу, что я — молоток, который только и ждет, чтобы забить очередной попавшийся на пути гвоздь.

— Ну, началось, — сказал Дуг, припарковавшись рядом с другими машинами.

Я выбрался наружу и посмотрел на небо. Снег падал сверху крупными хлопьями. Это был мой последний взгляд на свободный мир, прежде чем я сяду в тюрьму на три года. Я был одет довольно просто — в клетчатую фланелевую рубашку и красную горнолыжную куртку, на голове у меня была черная бейсболка. Я заметил в толпе одно дружелюбное лицо.

Единственным адвокатом, который остался со мной, был Стивен Кон — притом что я не платил ему ни цента. Этот миниатюрный парень с копной вьющихся серых волос, в очках, всегда настроенный оптимистично, был невероятно умен и при этом мог быть злобным, как питбуль. Он был главным советником Национального центра помощи информаторам в Вашингтоне. Стив был убежден в том, что правительство должно заплатить мне немалую награду, и собирался приложить к этому все усилия. Я любил этого парня, но считал его мечтателем. Двинувшись в направлении тюрьмы в сопровождении Дуга, я поприветствовал Стива кивком.

Репортеры столпились вокруг меня. Я увидел, как в нашу сторону от главного входа топают двое тюремных стражей в черных куртках-парках, ухватившись за пистолеты и дубинки. Один из них панически помахал рукой в перчатке.

— Вы не можете проводить здесь пресс-конференцию! — закричал он. — Это частная территория!

Я ткнул пальцем в направлении дороги и ответил с нарочитым акцентом уроженца Новой Англии:

— Эта дорога принадлежит людям Америки, а не вам. Это федеральная собственность. Вы хотите сказать, что Первая поправка[4]в моем отношении уже не действует?

Стражники посмотрели друг на друга, чертыхнулись и отступили. Невысокая женщина-репортер сунула мне под нос микрофон.

— Мистер Биркенфельд, вы собираетесь сдаться федеральным властям, обвиняющим вас в заговоре с целью совершить налоговое мошенничество, — сказала она, приняв красивую позу перед камерой. — Вам есть, что сказать?

Я изо всех сил попытался изобразить из себя Клинта Иствуда.

— Я бы хотел сказать, как я горд тем, что мне хватило смелости выступить с разоблачением крупнейшего налогового мошенничества в мире. — Репортеры принялись писать в блокнотах и щелкать кнопками диктофонов.

— И вот что я получаю за это! — Я кивнул в сторону тюрьмы. — Обвинение от министерства юстиции!

Затем я попытался придать своему лицу максимально умудренный вид.

— Выводы вы можете сделать сами…

Из толпы послышались другие вопросы, однако я уже сделал главное — выпустил свою стрелу в направлении правительства. Стив Кон, не скрывавший своих эмоций, смог протиснуться ко мне.

— Вы хватаете изоблачителя, благодаря которому американским налогоплательщикам вернулась огромная сумма денег, и бросаете его в тюрьму? Это пародия на справедливость! Это ошибка! Это настоящий абсурд!

Я похлопал Стива по плечу, пожал руку брату, выбрался из толпы и поднялся ко входу по бетонным ступенькам. Стражники заломили мне руки за спину и сковали наручниками. Щелк.

Затем меня затащили внутрь через открывшиеся двери. Крики репортеров были почти не слышны на территории тюрьмы; никаких звуков, кроме завывания метели. Мы прошли через комнату, в которой принимали новых заключенных. На ее выбеленных стенах висели портреты довольных надзирателей. Линолеум в комнате пах, как в школьном спортзале, этот запах нравился мне с детства. В углу комнаты сидела за высоким столом дородная блондинка, такая же приветливая, как Гудвин, Великий и Ужасный. Она уже знала, кто я такой, однако я все равно попытался привлечь ее внимание.

— Биркенфельд, Брэдли C., — доложил я.

Она не оценила моего жеста.

— Мистер Биркенфельд, у вас есть с собой какие-то личные вещи?

Я снял часы, Audemars Piguet Royal Oak Offshore T3 — ту же самую модель, которую носил Арнольд Шварценеггер в фильме «Терминатор 3».

— Только это, — сказал я, передавая ей часы. — Не потеряйте. Они стоят 25 000 долларов.

Она замигала, глядя на меня, взяла часы — осторожно, как шипящую кобру, — и бросила их в конверт из плотной бумаги.

Надзиратели проводили меня в еще одну комнату — пустую, уставленную стальными шкафами с замками. В комнате отчетливо пахло грязными носками. Меня поставили у стены и сфотографировали. Когда сверкнула вспышка, я улыбнулся.

— Какого черта ты лыбишься? — оскалился один из охранников.

— Весело же, — сказал я.

Охранники напряглись и обменялись быстрыми взглядами. Один показал на мою ногу.

— Где твое следящее устройство?

— Я срезал его ножом прошлой ночью и вернул своему инспектору по надзору.

Охранники сняли с меня наручники и уставились на меня, как пара котят, запертых в камере вместе с шакалом. Я разделся и отдал им свою одежду.

Через несколько минут я уже был облачен в узкие белые штаны, серую футболку, оливково-серую куртку и рабочие ботинки на шнуровке. Такая одежда меня не смутила. Я уже знал, что меня поместят в крыло с минимальной степенью безопасности, напоминавшее армейские бараки. Именно там отбывали свой срок «белые воротнички».

В комнату вошел врач в белом халате, померил мое давление и заявил, что я в нормальной физической форме для того, чтобы носить наручники. Меня снова сковали и вернули к столу, за которым сидела и штамповала какие-то документы Мисс Приветливость.

— Так, и где спальный корпус? — спросил я. — Я бы не хотел пропустить обед.

Она уставилась на меня поверх очков.

— Сегодня вы туда не попадете, мистер Биркенфельд.

— Неужели? А куда же вы меня отправите?

— В одиночку, — ответила она и указала в потолок. — Приказ сверху.