Вне сезона (сборник) - Аксенов Василий - Страница 20

На третий день к вечеру я вернулся в номер. Лодкина, к счастью, не застал и рухнул на кровать, как обессиленный колосс.

Смертельно я устал и думал, что сразу засну, но в голове у меня все крутилась карусель: старики, виолончели, бачки для полевой кухни, телефоны, квитанции, ордера и что делать с аморальным гримером Чашкиным.

Я уткнулся носом в подушку, когда вдруг рванули дверь и послышалось посвистывание Ивана Генриховича. Он хлопнул меня ладонью по одному месту и сказал:

– Эй ты, Попа Новый Год, вставай! Ирина приехала, ищет тебя по всему городу.

Я вскочил и дико посмотрел на Лодкина. Тот уже полулежал в кресле и ухаживал за своими ногтями.

– Цирк, – сказал он, – комедия дель арте.

– Где она?! – закричал я.

Лодкин пожал плечами. Я выбежал из гостиницы.

Был воскресный вечер, набережная наполнялась народом. Все были спокойны и веселы, один только я носился как бешеный из конца в конец, туда и обратно, от гостиницы до морского вокзала, по всем шашлычным, чебуречным, бульонным, пирожковым. Ирины нигде не было. Отчаяние охватывало меня.

Вдруг я увидел ее. Она сидела на гальке под парапетом. Она сидела одна, пляж был пустынен на всем протяжении, и перед ней было только неспокойное древнее море и чайки, она сидела там, как Ифигения в Авлиде.

«Как я мог так поступить с ней? Какой я скот! Почему я не смог понять ее? Почему я так ее унизил? Как я мог?» – думал я, проносясь над парапетом, над пляжем, кружа над ней и снижаясь.

– Миша, как вы могли? – тихо сказала она таким голосом, что у меня остановился в организме ток крови.

– Можете ли вы меня простить? – спросил я.

– О чем разговор? – сказала она, вставая. – Пойдемте гулять. Мне здесь нравится. Здесь чудесно. Какой вы чуткий…

Знаете, может быть, я излишне откровенничаю, но волосы у нее в этот момент развевались под ветром, глаза ее сияли, блестели зубы; готов поклясться, что она была счастлива в этот момент нашей встречи.

Мы поднялись на набережную и тихо пошли по ней. Я позволил себе взять ее под руку. Локтем она чуть прижала к себе мою руку.

По набережной шли изысканно элегантные греческие моряки, они вели за руки робких турецких туристов, напуганных воскресным шумом этого города.

Солнце все норовило сесть за гору, но каждый раз подскакивало, накалываясь на кипарисы. Наконец – бочком, бочком – оно закатилось, и сразу вспыхнули все огни огромного «Герострата» и всех судов помельче, и на башенных кранах, и на столбах, и витринах, и в открытых кафе загорелись лампионы.

Вскоре мы встретили моего родственника, второго мужа тети Ани. Я познакомил его с Ириной, и мы остановились возле парапета.

Старичок этот одобрительно подмигивал мне, а потом шепнул на ухо:

– А как же Сонечка? А, Миша?

– Соня оказалась непринципиальным человеком, – шепнул я в ответ.

Старичок удовлетворенно кивнул, полуотвернулся и, глядя на нас, быстро заработал ножницами. Через минуту он протянул нам наши профили.

– По полтинничку с носа, – сказал он, – итого рублик. Желаю счастья.

Море раскачивалось все сильнее, на верхушках волн вспыхивали багровые полосы и гасли, быстро стемнело, и из темной глубины стихии доносилось лишь глухое нарастающее животное урчанье, и во мраке плясали огоньки малых рыболовных сейнеров, и даже огни «Герострата» в порту чуть-чуть покачивались.

Рядом с нами остановились два паренька в бушлатах, посмотрели на пляску огней в темноте.

– Даст нам сегодня море свежести, – сказал один из пареньков, и они пошли к порту, помахивая чемоданчиками.

– Как это все удивительно, Миша! Как прекрасно! – сказала Ирина. – Вам не кажется, что жизнь иногда может быть прекрасной?

– Мне кажется, – ответил я.

Вскоре мы встретили Феликса Сидорых. Еще издали он широко, на полнабережной, раскинул руки.

– Познакомься, Феликс. Это мой друг Ирина, – сказал я.

– А-ха-ха! – захохотал Феликс, обнимая нас сразу вместе с Ириной. – Теперь мне все ясно! Ясно – и точка! Полная ясность. Абсолютная видимость!

Он быстро вырезал наши профили и протянул их нам.

– Что это значит, Феликс? – в некоторой растерянности пробормотал я. – Что все это значит?

– Это такая местная игра, – хохотал Феликс. – Мы здесь все вырезаем друг друга профили. Кто быстрее вырежет, тот и получает полтину. С вас рубль.

Мы простились с Феликсом и зашли в ресторан.

– Давай кутить, Миша, – предложила Ирина. – Кутнем как следует, а завтра я сниму деньги с аккредитива.

Мы заказали шампанского и кетовой икры. Икры кетовой не оказалось, и тогда мы заказали крабов. Крабы, как выяснилось, тоже кончились, но был мясной салат «ривьера», его мы и взяли.

– Та-ра-ра-ра, и в потолок вина кометы брызнул ток, – сказала Ирина и через стол протянула мне руку.

В ресторане играл джазик – трое молодых людей – труба, контрабас и аккордеон – и старик – рояль. Юношей все тянуло на импровизацию, а старик, воспитанный в строгой курортной манере, этого не любил, возмущался, когда они начали импровизировать, и бросал клавиши.

Наконец заиграли мелодию, которая, видимо, была по сердцу старику. Он забарабанил на своем инструменте и запел с большим энтузиазмом, подмигивая нам и улыбаясь.

– Пора настала, я пилотом стала, – пел старик во все горло. Мы смотрели на него с восхищением и, когда он кончил, пригласили его к столу. Старик мягко спрыгнул с эстрады. Видно, вся жизнь его прошла в ресторанах. При наличии галстука он был в войлочных домашних туфлях.

– А я для вас и пел, – сказал он, принимая бокал. – Вижу – интеллигентный человек сидит в иорданских брючках, дай, думаю, спою для него и для дамочки. И кроме того – сюрприз. Извольте, с вас рубль.

Он протянул нам наклеенные на белую бумагу два наших профиля носом к носу, а сверху еще были пририсованы два целующихся голубка. Как он мог смастерить эту шутку, играя на рояле и распевая, это осталось тайной.

Я очень смутился при виде этого нескромного намека, а Ирина положила его в сумочку, загадочно улыбаясь.

В это время под гром всех инструментов, исполнявших какой-то боп, в зал вошел Игорь Барков и вместе с ним широкоплечий медлительный человек, очень хорошо одетый. Они пошли к нам, подлаживая свою походку под ритм бопа.

– А, Ирка приехала, – сказал Барков.

– Я к Мише приехала, а не к вам, – возразила Ирина.

– Конечно, к Мише, – не стал спорить Барков. – Миша – мое золотце.

– Присаживайся, Игорек, – пригласил я, – и вы… – Я посмотрел на его спутника, не зная, как сказать: «товарищ», «гражданин» или «мистер». – И вы, синьор, присаживайтесь.

– Знакомьтесь, друзья, – сказал Барков, – это итальянский режиссер Рафаэль Баллоне. Мы с ним года два назад в Мар-дель-Плата мартини пили, а год назад на самолетном стыке в Дакаре по бокалу пива хлопнули. Большой мой друг, прогрессивный художник.

– Очень приятно. Рафик, – сказал тот и уставился на Ирину, а Ирина, как и полагается звезде, посмотрела на него, потом на кончик своего носа, а потом в сторону – проделала простейшую комбинацию глазами.

Очень это мне не понравилось.

Игорек пригласил Ирину на танец, и, пока они танцевали, Рафик, водрузив на нос очки, рассматривал ее.

– О, какая замечательная девица, – обратился он ко мне, – я хочу на ней жениться. Она будет мой жених. То есть нет. Женский жених, как это по-русски? Да, невеста, спасибо. Она будет моя невеста, а я жених. Вы обратили внимание на пропорции ее тела? Нет? Это интересно – абсолютно идеальный масштаб длины ног и рук и тела и также точная обрисовка корпуса. Только есть недостаток – немножко вот здесь, как это? Чиколотка, немножко чиколотка широковата.

– Вы подумайте насчет щиколотки, – язвительно сказал я ему, – все-таки жизнь ведь жить.

Сердце у меня заколотилось. Неужели она выйдет за него, за этого человека из мира капитализма?

Подошли Ирина и Барков. Рафик снял очки.

– Ирина, – сказал он торжественно, – я видел вас на всех экранах мира в черно-белом варианте и вот сейчас наблюдаю вас в объеме и цвете. Предлагаю вам стать моей женой. Я прогрессивный художник, но я владею четырьмя кинофирмами и пятью виллами в разных курортных районах мира.