Выбери любимый жанр

Вечная жизнь - Бегбедер Фредерик - Страница 3


Изменить размер шрифта:

3

В такси, которое везло нас вокруг озера, Роми спала. Солнце обжигало заснеженные вершины Юрá[29], и они потели прозрачным туманом. Этот белый пейзаж вдохновил Мэри Шелли на создание «Франкенштейна»[30]. Наверное, неслучайно профессор Антонаракис колдует над ДНК именно в этом городе. В Швейцарии, стране самых педантичных часовщиков, вообще нет ничего случайного. В 1816 году, на вилле Диодати, писательница Шелли (тогда еще Мэри Годвин) прочувствовала всю его готичность. Покой и мир возлежат на внешнем рационализме, но лично я никогда не верил в клишированный образ «благопристойно-тихой Швейцарии», особенно после нескольких потасовок в Baroque Club после энного количества бутылок шампанского.

Женева – это добрый дикарь Руссо[31], одомашненный Кальвином[32]: каждый гельвет[33] знает, что рискует свалиться в пропасть, замерзнуть в расщелине или утонуть в горном озере. В моих детских воспоминаниях Швейцария осталась страной буйных сочельников на главной площади Вербье, странных развалюх, роскошных шале, пустых особняков и туманных долин, где только Вильямина[34] защищает от холода. Женева, этот «протестантский Рим», скорбящий по своей банковской тайне, кажется мне идеальной иллюстрацией поговорки принца де Линя[35]: «Причиною бед зачастую служит неразделенная страсть». Что мне нравится в Швейцарии, так это огонь, тлеющий под снегом, тайное безумие, направленная истерия. И в таком цивилизованном мире жизнь может опрокинуться в любое мгновение. Повторюсь (уж простите!), но присутствие слова «ген» (gène) в названии города Женева (Genève) тоже не cлучайность! Добро пожаловать в страну, всегда желавшую контролировать человечество. Берег вокруг озера украшали афиши выставки «Франкенштейн, порождение мрака» в фонде Мартина Бодмера[36] в Колоньи. Я смотрел на бесшумно скользившие вокруг фонтана «бентли» и не сомневался, что внутри сидят тихие чудища.

– Сходим на выставку, пап?

– У нас есть дела поважнее.

Грюйерно-вашренское[37] фондю в Café du Soleil было почти легким. Ничего общего с жирными желтыми брусками, которыми кормят в Париже. Моя дочь аж пищала от удовольствия, макая туда хлеб.

– О-о-о-ей! Как ше дафно я этого не ела!

Ммммм!

– Не говори с полным ртом.

– Я не говорю, а звукоподражаю.

У Роми великолепные гены: по отцовской линии – род беарнских врачей; от матери она унаследовала весьма оригинальный запас слов и творческий подход к лексике родного языка. Пока мы жили вместе, Каролина часто переделывала существительные в глаголы и каждый день создавала слова: «после обеда буду пилатировать»[38], «вечером киношничаем». Однажды некоторые неологизмы моей бывшей жены попадут в словари, «чипстерить» и «инстаграмничать» уж точно. Бросая меня, Каролина сказала не «я ухожу», а «пора сплитничать»[39].

Всемирная организация здравоохранения (1211, Женева 27, авеню Аппиа, 20) точно не рекомендует есть фондю на завтрак, но радость Роми была важнее нашего бессмертия. Мы «приземлились» в La Réserve, гостинице на берегу Женевского озера. Я лениво проглядывал спа-меню, предлагающее программу «против старения» с генетической диагностикой «биоиндивидуальности», а моя малышка уснула на бархатном диванчике, выбранном самим Жаком Гарсиа[40].

В холле Университетской клиники Женевы стояли старые «радиоактивные» аппараты – странные допотопные предки медицинских ультразвуковых сканеров. Ядерная наука 1960-х уступила место менее громоздким микроманипуляциям. Снаружи сидели на газонах студенты-медики, а в здании молодые интерны в белых халатах суетились вокруг пузырьков, колб, пробирок и гистологических стекол. Здесь занимались одомашниванием человека, пытались исправить дефекты Homo sapiens, улучшить старину-позвоночного. Швейцария не опасалась постчеловечества, зная, что человек по природе своей несовершенен. Счастье напоминало этакий симпатичный кампус, будущее обещало стать молодежным кино о медицинской среде. Роми просто булькала от возбуждения: в примыкающем к клинике саду она заметила крытую галерею с качелями, трапецией, кольцами и турникетом.

Отдел медицинской генетики медицинского факультета Университета Женевы «дислоцировался» на десятом этаже. Профессор Антонаракис, одетый в поло бутылочно-зеленого цвета, напоминал не доктора Фауста, а помесь Коэльо с Хопкинсом. Такой же доброжелательный, как Пауло, и магнетически обаятельный, как Энтони. Президент Human Genome organization (HUGO) оглаживал седую бородку и протирал очки в металлической оправе, на манер витающего в облаках профессора Турнесоля[41], и рассказывал, как человечество будет мутировать, радуясь и веселясь. Роми сразу влюбилась в этот его облик new age[42]: теплый взгляд, дружелюбная улыбка, счастливое будущее. В кабинете профессора царил неописуемый беспорядок, настоящий хаос алхимика-биотехнолога, но хаос организованный. На козлах стояла гигантская пластиковая модель ДНК. Я читал название книг на полках: «История генетики» – том 1, том 2, том 3, том 4, том 5… Новизна геномных открытий успела стать историей для этого специалиста международного масштаба. Компьютер превратился в цветочный горшок. Постатомный флорист «посадил» в него стальные штыри с капсулами Nespresso на концах. Да уж, такой букет никогда не завянет…

– Мы очень вам благодарны за то, что уделили нам толику вашего бесценного времени, профессор.

– У нас впереди вечность…

Глаза у Антонаракиса были голубые, как горные ледники или небо над Швейцарией.

– Можете объяснить моей дочери, что такое ДНК?

– Мы рождаемся с индивидуальным геномом – все, без исключения. Это гигантский текст на три миллиарда «букв», помноженный на два (ваш отец, ваша мать). Все мы уникальны, потому что наш геном уникален, у всех, кроме монозиготных близнецов. Позже добавляются соматические мутации, связанные с внешним воздействием: солнце, пища, лекарства, загрязнение воздуха, гигиена жизни и т. д. Последствия влияния внешних факторов изучает эпигенетика[43]. Старение тоже персональный фенотип, некоторые стареют быстрее других.

Профессор говорил на прекрасном французском с теплым греческим акцентом. Нам будет уютно в постчеловеческом мире, населенном клонами доктора Антонаракиса.

– Клетка бессмертна, – продолжил он. – Первые люди появились в Марокко 300 000 лет назад. До них существовал другой вид, а до него – еще один. А их most common ancestor – общим предком – была клетка. Она есть во мне и в вас обоих. Я передаю ее новому поколению со спермой, а вы, мадемуазель, сделаете это однажды через яйцеклетку.

Мне показалось, что Роми еще мала для курса репродукции человека, и я в спешном порядке сменил тему:

– Значит, во всех нас есть частица бессмертия?

– Конечно! Нельзя создать новую клетку, но можно перепрограммировать существующие, ввести в них новые гены и стереть некоторые старые, чтобы изменить судьбу. Сегодня нам не под силу изготовить новую бактерию, хотя не исключено, что через два-три года мы это сумеем.

– Расскажите о секвенировании[44].

3
Перейти на страницу:
Мир литературы