Тогда ты молчал - фон Бернут Криста - Страница 27

Мальчик и дальше вел себя до крайности неумело, пребывая в своем эмоциональном мире, не понимая чувств других людей. Он ни с того ни с сего хватал девочек и удивлялся, если они его отталкивали, — некоторые со злостью, некоторые с выражением страха в глазах — и это возбуждало его так, что он снова и снова повторял свои попытки. Некоторые одноклассники заметили его странные поступки и с возмущением потребовали объяснений. Однажды его за это отлупили, но он даже не защищался. Он как будто не чувствовал ударов. В тот день он пришел домой с царапинами и синяками на теле, но побои были для него менее болезненными, чем возникшее после этого чувство полной растерянности. Раньше его сторонились и не обращали на него внимания. Сейчас же он стал в классе козлом отпущения, жертвой издевательских шуток и поневоле центром внимания, вокруг которого образовывалась аура ненависти.

Он не мог понять причин этого. Однако в нем пробудилась воля к выживанию — он понял: чтобы добиться успеха, необходимо присматриваться, как ведут себя другие. Его значительные успехи в учебе — а все предметы давались ему легко — до сих пор избавляли его от нападок. Его не трогали и потому, что он никого не раздражал своим поведением. Теперь же ситуация изменилась. Он обнаружил, что мальчики, которые обращались с девочками свысока или равнодушно, странным образом как раз и пользовались их повышенным вниманием. Он попытался имитировать такое же поведение. Но успех был равен нулю. Ночами он фантазировал о мягкой, гладкой, неповрежденной коже девочек. Он представлял себе острие ножа, осторожно проникающее в кожу, и пурпурно-красные капли крови, вытекающие из раны. Теперь никто уже не смог бы объяснить ему, на какую опасную дорожку он ступил. Ему стало жутко. Животные — это животные, но люди — совсем другое дело. Он каждую ночь, закрыв глаза, проделывал то, что окончательно отделяло его от остального мира. Видения его детства вернулись с новой силой. Черные фигуры с крыльями прилетали к нему и нашептывали слова искушения, говорили о крови и познании, о том, что скрывается за улыбчивыми масками, под шелковистой кожей. О правде. Он сопротивлялся недолго.

В выходные он снова вышел на охоту. Так он для себя это называл, хотя речь шла совсем не о том, чтобы принести домой какую-нибудь съедобную добычу.

Он подружился с одним стариком, жившим на самом краю лагуны, в доме, который стоял прямо перед густыми зарослями камыша и постоянно был сырым и затхлым. У старика имелось очень старое ружье и даже патроны к нему. И то, и другое было еще довоенного выпуска, но первоклассного качества. Старик научил мальчика стрелять. Иметь оружие частным лицам ни в коем случае не разрешалось, но в глухой провинции проживало много таких людей, как этот старик. Никто не переживал по поводу вкусного жаркого из кролика, не зная, откуда оно взялось.

Мальчик оказался ловким в стрельбе, и старик, глаза которого видели все хуже, в конце концов отдал ему свое оружие. Мальчик ходил на охоту и убивал косуль, цапель, диких кроликов, крыс. При виде убитых зверей его охватывало желание тут же вскрывать их совершенные тела и смотреть, что там, внутри. Дикое желание кромсать все подряд, овладевавшее им, как только нож попадал ему в руки, он со временем научился очень хорошо контролировать.

Ночью он вспоминал об этом и даже стонал от возбуждения. Воспоминания о животных перемешивались с видениями белой человеческой кожи. На следующий день он снова рыскал по лесу, чтобы отогнать эти ужасные картины. Они были не просто страшными, но казались настолько запретными, что об этом нельзя было даже говорить вслух. Ночью освободиться от условностей реального мира было просто, но днем все представлялось в ином свете. В моменты прозрения мальчика охватывал страх, притом с такой первобытной силой, что его всего трясло. Он знал, что его фантазии — это фантазии изгоя, но он не мог избавиться от них. Иногда ужас перед тем, что таилось в нем, охватывал его ночью, и тогда часа в два ночи он становился под холодный душ, после этого выбегал на улицу и валялся в колючей траве, пока все тело не начинало болеть. Иногда он пробегал сотню метров через селение к берегу тихого черного озера и бросался в ледяную воду.

Но он не тонул. Он снова и снова возвращался, выходил из воды. Потом шлепал по заболоченному берегу, усыпанному коварными острыми камешками, но боль была желанной, потому что она заставляла его забыться, загоняла его дикие, искушающие мысли на задворки сознания, как солдат загоняют в строй. Получив долгожданное облегчение, трясясь от холода, он несся в темный родительский дом, поспешными движениями вытирал свое тело, и только тогда ему наконец удавалось заснуть глубоким сном без сновидений. Как правило, на следующий день он чувствовал себя отдохнувшим и был рад достигнутому эффекту, понимая при этом, что таким способом ему удалось обуздать свои чувства лишь на какое-то время. Когда-нибудь они вернутся и в чем-то окажутся сильнее. Бледная рука с тонкими светлыми волосками, худая беззащитная шея, крепкие голые ноги под облегающими шортами — он казался очень хрупким, при этом нужно было совсем немного, чтобы пробудить спящего в нем зверя. Он выставит свои клыки, заполнит весь его мозг своим жадным рычанием. Он овладеет им полностью, и наступит момент, когда он, лишенный воли, поддастся ему, потому что он сильнее его разумного «Я».

Утро, одно из многих. Он еще лежал в постели, где чувствовал себя в относительной безопасности. Он закрыл глаза, понимая, что нужно вставать. Мальчик знал, что сейчас услышит голос матери, а затем начнется новый трудный день. Глубоко вздохнув, он представил: что будет, если перестать дышать? Он умрет. И это так легко сделать. Нужно лишь сейчас — вот сейчас — сейчас — задержать дыхание. Или выдохнуть и больше не вдыхать.

Он услышал шаги у своей кровати.

— Просыпайся, — сказала мать. — Пора в школу.

Он открыл глаза и снова начал дышать. Она стояла перед его кроватью, глядя на него усталым взглядом, полным отвращения. Он от всей души ответил ей таким же взглядом. Ее глаза заплыли, стали видны седые корни крашеных рыжих волос, а кожа у нее была как у горького пьяницы: дряблая, пятнистая и старая. Даже рот казался глубоко запавшим. Но через полчаса она будет выглядеть так, как привыкли ее видеть в клинике: стремительной и безжалостной к любой слабости или невнимательности.

Только его она не могла обмануть. Он хорошо знал, какой она была на самом деле. Он медленно стянул с себя одеяло, зная, что она ненавидит, когда он появляется перед ней голым, затем медленно встал и пошел прямо на нее, а ростом он был уже почти как она. Устланный темно-коричневым ковром деревянный пол скрипел под его ногами. Мать опустила голову, словно побежденная, и уступила ему дорогу, отойдя к спинке кровати. Очевидно, причиной этого был его рост. Скоро он будет смотреть на нее сверху вниз, и что может случиться, если она и дальше будет так обращаться с ним, нельзя было даже представить.

Он прошел мимо нее в ванную. Его тело еще горело от холодного купания прошлой ночью. У него возникла эрекция. Он закрыл за собой дверь на защелку и стал покорно тереть член, обреченно, словно осужденный к казни, ожидая болезненного семяизвержения, которое не принесет ему облегчения.

— Господин Герулайтис?

— Да?

— Это криминалгаупткомиссар Зайлер. Вы меня помните?

— Да, конечно. Но я уже не помню всего, о чем мы говорили. Поэтому я и не звонил.

— Ничего. Сейчас это уже неважно. У вас найдется время зайти к нам в отдел? Прямо сегодня?

— А зачем?

— Я потом вам расскажу. В семь у меня в кабинете?

— Э-э…

— В полвосьмого?

— Нет. В семь годится. Буду.

Она называла это камуфляжем. Здесь как в армии: решающим фактором успеха в их работе были подходящий вид и одежда. Маскировкой Яноша стала прическа, состоящая из множества мелких косичек, которые он связывал в одну, похожую на куст косу. Его наряд, соответственно, был пестрым и потрепанным. Поэтому его и назвали Бобби М. М. — как Марли. Густые черные волосы Давида были острижены коротко, до миллиметра, он носил широкие модные фирменные джинсы и футболки, на которых красовались надписи «Boss», «Armani» или «Dolce&Gabbana», а также кожаную куртку, уже вид которой говорил о ее высокой цене. Его звали Чико. Все работающие под прикрытием полицейские из их подразделения, насчитывавшего шесть человек, имели клички. Карате-Кид, Ковбой, Гринго, Тигр. Только сотрудники, работавшие в паре, называли друг друга настоящими именами. Семь ночей подряд они были обществом заговорщиков, а затем в связи с ночной службой по установленным правилам получали целую неделю отгулов, на протяжении которой чувствовали беспокойство, нервничали и не знали, куда себя деть.