Тогда ты услышал - фон Бернут Криста - Страница 27

Бергхаммеру не противоречат. Но, по крайней мере, ей нужно знать, что означает его распоряжение: понижение или повышение. Забыл ли он о ее должности (что равнозначно понижению — да еще перед всеми коллегами и сотрудниками).

— Ты проделала действительно хорошую работу в Иссинге, — сказал Бергхаммер, и в комнате послышался тихий гул голосов. — Я хочу, чтобы ты продолжила расследование на месте. В помощники я назначаю тебе Ганса Фишера, если он тебе подходит.

— Конечно, — отозвалась Мона.

Это была первая похвала от вышестоящего лица с тех самых пор, как ее повысили. Это могло означать в своем роде прорыв. Даже можно было смириться с присутствием Фишера с его неприятными манерами. Взгляд ее упал на недоуменно уставившегося на нее Армбрюстера, который еще десять дней назад очернил Мону перед Крюгером, и она улыбнулась ему прямо в лицо.

Ректор не отрываясь смотрел на игравших в хоккей — сборную из учеников девятого, десятого и одиннадцатого классов. Они тренировались перед предстоящей в субботу игрой с Нойбойерном. Холодно, срывается первый снег. На игроках леггинсы, шорты, свитера с логотипом Иссинга. Лица покраснели, волосы прилипли ко лбам. Кроме их пыхтения слышен только топот ног по прорезиненному тартановому покрытию и сухое щелканье клюшек. Учитель физкультуры выкрикивает короткие команды.

— Давайте пройдемся немного, — предложил Михаэль Даннер, стоявший рядом с ректором.

Ректор взглянул на Даннера, на его волнистые светлые волосы, классический мужественный профиль с длинным прямым носом и тонкими губами и проклял свою нерешительность. Вообще-то Даннеру нельзя было находиться здесь, даже если он невиновен. Ведь никуда не деться от того ужасного факта, что он склонил своих учеников ко лжи. Не говоря уже об истории с его женой.

— Как хочешь, — сказал он, хотя ему все же необходимо было как-то дистанцироваться от Даннера, особенно в присутствии учеников.

— Я полагаю, что меня временно отстранили от должности, — произнес Даннер как бы между прочим, когда они шли по направлению к лесу.

— Конечно же, так и есть.

Застегивая пальто на все пуговицы и поправляя шарф, ректор задумался, стоит ли передавать Даннеру разговор с Рози Тессен, говорить, что она вообще не собирается оплачивать ему адвоката. Даже частично. Тогда он острее осознает всю сложность своего положения, не сомневаясь: здесь его никто не поддержит.

— Все еще не закончилось, да? Я имею в виду, с полицией.

— Нет, — признался Даннер. — Наверное, нет.

— То есть, они продолжают собирать против тебя улики?

— У них нет другого подозреваемого. В этом-то и проблема. Против меня у них недостаточно улик, чтобы содержать меня под стражей, но нет других подозреваемых, никого, кто знал бы всех убитых. Нет, он, конечно, есть, — он коротко и горько усмехнулся, — но вот они не знают, кто это может быть.

— Я даже не хочу у тебя спрашивать, ты ли это был…

— Ну почему же! — воскликнул Даннер и внезапно остановился.

Воздухе был свеж и прозрачен и его глаза казались темнее, а черты лица — резче, чем обычно. Возможно, даже за короткое время пребывания под стражей он похудел.

Внезапно он схватил ректора за плечи и впился в него в буквальном смысле горящим взглядом. Никогда еще они не были друг к другу так близко, как сейчас.

— Я хочу, чтобы ты меня спросил. Боже ты мой, спроси меня, пожалуйста! Все ходят вокруг да около. А ты можешь меня спросить. Я уже не так чувствителен. Они выбили это из меня.

Ректор увидел пару веснушек возле его носа, ресницы, необычно длинные для мужчины, — то, что замечаешь в женщине, в которую влюблен. Он отстранился. Только теперь он понял, насколько симпатизировал Даннеру. И тем тяжелее было разочарование. Теперь многое разрушено — и неважно, что даст дальнейшее расследование.

— Ну хорошо, — безразличным тоном сказал он. — Это был ты?

Даннер слабо улыбнулся и опустил руки, как будто испытал облегчение.

— Нет. Честно, действительно нет. Тех двоих — Штайера и Амондсена — я уже долгие годы не видел.

— Ты избивал Саскию, — вырвалось у ректора не только от возмущения. Он чувствовал угрызения совести.

— Ох, Боже мой, Томас! Это только наше с Саскией, это было… Я не знаю. Она сама выбрала роль жертвы.

— Это отвратительно, нездорово — то, что ты говоришь. Ты бы послушал себя со стороны.

— Никто не может понять этого, никто не знает наших отношений. Никто, даже ты, и это неудивительно.

Нет таких отношений, которые оправдывают насилие. Ректору это казалось настолько банальным, что он решил промолчать. Они пошли быстрее и вскоре оказались возле еловой рощицы, окаймлявшей часть озера. Довольно ухабистая дорога, с выступавшими корнями, вела к купальне, принадлежавшей интернату, закрытой почти круглый год из соображений безопасности. Необходим был учитель, который взялся бы наблюдать за непослушными учениками, и пока такого не удалось найти. Слишком близко к Альпам, и купаться можно только в августе — холодно. А в августе — летние каникулы.

— И что же было такого особенного в ваших отношениях? Настолько особенного, что ты… — Он не смог это выговорить.

Перед его глазами стали возникать картинки, большинство, наверное, из виденного по телевизору: женщины со спутанными волосами и безумными взглядами, в порванных блузках, слишком сексуально выглядящие для невинных жертв. Он попытался представить себе в этой роли порядочную неприметную Саскию, постоянно носившую одни и те же длинные свитера коричневого и бежевого цвета, и у него, конечно же, ничего не вышло. Даннер — сумасшедший, поэтому бил ее? Тоже не выходило.

Ветви над ними зашумели от легкого холодного северного ветра.

— Я любил ее, — сказал Даннер, помолчав. — Она была такой мягкой, такой понимающей, такой умной. Она одна понимала меня.

— Я сомневаюсь в этом.

Тем временем они шли, почти бежали по веткам и камням, и Даннер взглянул на ректора сбоку.

— Это правда. Я не знаю, как это объяснить, но я попытаюсь, потому что мне очень важно, чтобы хотя бы ты понял меня.

Но ректор смотрел только вперед. Отмежеваться. Нужно отмежеваться от всего этого. Даннер кажется милым и достойным понимания как никогда. Но если это не так? Может быть, он всего лишь одаренный актер, который снимает маску, только когда падает занавес?

— Слушай, честно говоря, можешь не стараться. Я просто не хочу тебя слушать. Мы с тобой всегда друг друга хорошо понимали. Ты был первоклассным преподавателем. Твои ученики боготворили тебя. Ты не просто держал их под контролем, ты был для них примером. — Ректор шел все быстрее, отталкивая влажные ветки. Один раз споткнулся о корень, торчавший из-под земли, как огромная вена. Даннер едва поспевал за ним. — Это же ты пел песню о силе желания договориться, о понимании без насилия, именно ты!

— И что? — Даннер пыхтел у него за спиной. — Это что, неправда?

— Это было лживо! Ты даже с собственной женой не мог договориться без насилия!

— Да, у меня не вышло. Но это не значит, что я не хотел. Я хотел. Я был в отчаянии, когда не получилось.

— Это же чушь. Если бы ты действительно хотел, ты нашел бы возможность.

— Извини, но ты совершенно не понимаешь.

— Нет, видимо, не понимаю. И, пожалуй, вовсе не хочу понимать. Это вообще-то твоя проблема, не моя. Ты должен с этим справиться, а не я. Я должен подумать о том, как я объясню это родителям, ученикам.

Они подошли к купальне. Была видна всего лишь деревянная дверь, которая вела, очевидно, в высокий тростник.

— У тебя есть с собой ключ? — спросил Даннер.

Ректор нехотя кивнул, все еще негодующий. Собственно говоря, он с удовольствием оставил бы Даннера здесь одного. С другой стороны, ему казалось, что он должен с ним поговорить. Он вынул большую связку ключей из кармана пальто и открыл примитивный навесной замок. Они прошли по мосткам через камыши до конца, прямо к месту, где обычно загорали. Отсюда хорошо было видно все тихое серое озеро.