Семь кругов яда (СИ) - Юраш Кристина - Страница 21

- Кого рисуем? – спросил он возвышенно и пафосно, доставая кисти и мольберт. – Могу коллективный портрет! 

Я посмотрела на мрачную компанию, понимая, что если и вывешивать в тронном зале портрет передовиков производства, то чуть попозже.

- Мне нужно на вот такой бумажечке нарисовать лошадь и всадника! Вот тут! Здесь мне нужна, - я понюхала какой-то флакон со стойким сладким запахом, который судя по уверению некроманта, являлся неудачным результатом одного неудачного эксперимента. Судя по тому, как наш гениальный друг потирал костлявые ручки, лучше просто наслаждаться результатом, не вдаваясь в подробности. Но пахнет флакон вполне приятно - розами. «Ля кости», - написала я черновик этикетки. 

- Здесь нужно нарисовать красавицу, с таким видом, будто только что удачно вышла замуж, - я черкала пером на бумаге, составляя техническое задание к каждой этикетке. 

- Всем все понятно? – начальственным голосом уточнила я, пододвигая новым сотрудникам бумагу. – И таблички себе сделайте, чтобы я вас по именам знала. Вот образец. 

На бумажке было написано: «Лидер: Имярек». 

Пока меня накормили в фирменной столовой, а я сидела и выписывала приблизительную численность каждого населенного пункта, найдя какие-то старые записи «дочумной» переписи. Через два часа я решила навестить мою новую структуру. 

На меня смотрели недовольные лица, а с груди каждого отсвечивал «бейджик». 

- И где же мои лидеры? – бодренько спросила я, чтобы поднять командный дух. 

 Я присмотрелась к первому попавшемуся бейджику, а потом мельком взглянула на художника, который уже заканчивал свою работу над этикетками. Надо мной сопел тот самый бородатый детина с подтеками макияжа, а на груди у него красовалась небольшая табличка, вызывающая больше вопросов, чем ответов. Мучительно покраснев, я снова посмотрела на свой образец, где черным по белому было написано: «Лидер», а потом тоскливо осознала, что буква «л» и «п» бывают так чертовски похожи. «… идеры» посмотрели на меня, мол, так? Оставалось только грустно кивнуть. До «лидера» надо еще дослужиться! 

- Вот! – гордо заявил художник, демонстрируя мне образцы.  Ему только египетские пирамиды расписывать! Все, что было в профиль выглядело прилично. А вот в анфас… На меня смотрел загадочным коричневый блин с торчащими в хаотичном порядке конечностями с многострадальной мордой, на которой было написано: «Щито я такое?». 

- Это что? – осторожно, чтобы не ранить тонкую душевную организацию непризнанного по вполне понятным причинам гения, поинтересовалась я. 

- Это лошадь! – горделиво ответил творец. 

Зеленый, не менее унылый блин с аналогичной мордой и лишними запчастями умолял меня прекратить его мучения одним милосердным ударом. 

- Это дракон! – вздохнул гений, нанося контрольный штрих. 

Принципиальной разницы между страдающей живностью я не обнаружила. Они как бы переглядывались с соседних листков, лежа рядом. «Ты кто?» - грустно вопрошала лошадка. «А ты кто?» - смотрел на растерянный по частям дракон. Я мысленно пыталась найти не только отличия между рисунками, но и оправдания на случай, если оторву этому Ван Гогу ухо. 

- А вот -  принцесса! – поверх несчастного зверья легла девушка с четко обозначенной рабочей стороной. Легкое косоглазие вполне можно было списать на радость при виде прекрасного принца, а вот по поводу остального, даже матушка природа прикрыла лицо рукой. Камбала как бы слегка завидовала принцессе. Рядом появился ее брат-близнец – Принц. Если бы такой принц убегал, я бы его не догоняла! 

Художник явно ждал похвалы, пока я хотела закапать себе в глаза первое попавшееся под руку средство гигиены, чтобы набраться смелости и похвалить авторское видение. 

- Вы еще книгу не видели! – высокомерно заметил гений, пока я вспоминала некоторых мультипликаторов, от которых визжат от восторга дети, и седеют раньше времени родители. – Смотрите и преклоняйтесь перед великой силой искусства! 

Если когда-нибудь археологи раскопают могилу великого гения и обнаружат следы насильственной смерти, включая проломленный череп. И долго будут думать за что? Надо бы на всякий случай положить парочку его работ ему в гробницу, чтобы ни у кого не оставалось сомнений.

Перед моими глазами лежала книга с черной обложкой. Я прямо представила, как со строгим взглядом, единожды узревшим истину сквозь замочную щель небес, прижимая к груди сей опус, я кочую от порога к порогу, задавая вопрос: «Вы верите в возможность быстрого заработка?».

Обложка раскрылась, я даже сглотнуть не успела от неожиданности. На меня скорбно, с укором, как на матушку природу, смотрело создание ориентировочно женского пола, с сероватой кожей, с малюсенькими глазками поросенка, круглыми щечками и кудрявыми волосинками. Раз… два… три… четыре… Десятью, чтобы быть точнее! Нос – пятачок намекал на то, что Фунтик закабанел со временем, женился на Обезьянке, и они стали счастливыми родителями этого чуда. Это чудо умудрилось дожить до пенсии, выступая в цирке. А каждое выступление начиналось словами: «Родила царица в ночь…».

- Это кто? – спросила я, подозревая, что где-то бродят натурщики. Не хотелось бы лечь спать, а потом проснуться от того, что надо мной склонился тот самый принц – камбала с явным намерением облобызать меня.

- Не узнаете? – горделиво спросил гений, прищурившись.

- Светка? – прищурилась я, вспоминая более-менее знакомых девушек, до которых никак не могут дотянуться модельные параметры.

-  Это – вы! – выдал художник, всем своим видом показывая, что обидеть гения может каждый!

Ком тошноты подступал к горлу, холодная изморозь летним душем волной пробежала по всему телу, зеркало, оставшееся в далекой ванной, далекого города, далекого мира всячески протестовало.

- Я вас даже слегка приукрасил, между прочим! – поставил меня в известность непризнанный по понятным причинам гений, а перед глазами промелькнула биография этого, с позволения сказать, таланта. Комиссия Художественной Академии осторожно заметила, что такому дарованию нечего делать в их скучных и убогих стенах, а разобиженный портретист решил отомстить и перешел на темную сторону силы.

- Слушайте! – возмутилась я, понимая от такой живописи живообписялся бы любой натурщик. – Вам никогда не жаловались? Слово «непохоже» никогда не звучало в разговоре с клиентом?

- Нет! – захлебывался гневом художник так, словно его работы украшают местный Лувр.  – Как вы смеете критиковать то, в чем не разбираетесь! Сперва научитесь рисовать, а потом уже …

Что ж ты вгоняешь меня в пучины женской депрессии? Дайте мне шпатель, чтобы я могла осторожно отскрести свою раздавленную великой сила искусства самооценочку от пола!

- Дальше, - процедила я голосом, от которого должно замерзнуть все в радиусе километра. – Листай! Ой! Ай! Э! Нет! Хоспади! Это что за!

На меня смотрели грустные лица серо-зеленые и синеватые. Вокруг них были какие-то цветочные узоры. Весь каталог навевал ту самую экзистенциальную тоску о чем-то вечном, непостижимом и недостижимом.

- Это – ужас! Кошмар! – протестовала я,  снова листая страницы с набросками и ужасаясь все сильней. Синеватая, костлявая девушка  мутным взглядом смотрела на меня с очередной страницы, держа в руках флакон с новыми духами «Ля кости». «Нежный аромат с нотками розы подарит вам умопомрачительную улыбку на весь день!». Если от улыбки хмурый день светлей, то от ее оскала откуда-то вопреки всем прогнозам набегает грозовой фронт. Мужик на коне получился чуть лучше, почти полностью сливаясь к лошадкой. Если я и разбираюсь в пропорциях тел, то это  - не «кентавр», это – «понтавр». Эдакие понты на пони. Рядом с ним бы вполне искусно изображен флакон с бантиком и этикеткой: «Горлен».  У мужика был такой мятый вид, словно он уже с утра вкусил аромат, занюхивая рукавом и конем, а потом поскакал бороться с зеленым змием, который неожиданно возник на горизонте после пятого флакона. Остальные были не лучше. Я всегда искренне полагала, что выражение: «Великое искусство может выдавить слезу даже из самого черствого человека» - фигуральное. Но сейчас в уголке глаза затаилась та самая скупая слезинка, которая намекает на то, что ничего у меня не выйдет с такой командой.