Инквизитор - Золотько Александр Карлович - Страница 2

— Нормальный я, — обиженно сказал Иван, подглядывая за священником сквозь пальцы. — У меня и справка есть. Меня иначе бы и в Конюшню не взяли бы…

— В том-то и беда. — Шестикрылый сел на стул верхом и положил подбородок на спинку. — Мы уж прикидывали объявить тебя чокнутым, но…

— Нельзя. — Иван поднял перевернутый стул, поставил его на ножки и тоже сел. — Бросит пятно на всех жеребцов. На систему в целом.

Отец Серафим потер лоб.

— Жозеф собирался зачитывать приговор? — спросил Иван. — Монастырь? Или в переработку?

Шестикрылый выдохнул, постучал себя пальцем по лбу, глядя в глаза Ивана. Молча постучал.

— Это что должно означать? — спросил тот. — Поцелуй меня сюда? Извините, святой отец, но эти дела в нашей конторе не приветствуются.

— Придурок, — сказал Шестикрылый. — Как есть — придурок. В курсе, что у тебя контракт закончился?

— В курсе. Само собой. И что?

— Ничего. Пункт тридцать пять десять тебе воспроизвести вслух? Или сам вспомнишь?

— Вот это я должен помнить всю эту ахинею наизусть, — хмыкнул Иван, чувствуя, как в желудок упало что-то холодное и липкое.

Выпендриваться можно сколько угодно, но этот пункт помнил каждый и молился, чтобы никогда не возникла у Церкви необходимость в его использовании.

— Не нужно передо мной выделываться, — с усталым видом произнес священник. — Все ты прекрасно помнишь и знаешь, что Церковь имеет право продлить твой контракт минимум на половину срока. И максимум… Максимум не оговорен.

— И я?..

— И ты только что лично оскорбил инквизитора при свидетелях, пребывая на службе. Ты много слышал о тех, кто себе такое позволял?

— Нет.

— Таких идиотов до тебя просто не было.

— Вы думаете, что он меня мобилизует и потом…

— Ты еще не понял? Тебя уже мобилизовали. Уже. И обожравшаяся…

— Объевшаяся.

— Что? Да, объевшаяся жаба как раз собиралась тебя поставить об этом в известность. И еще о том, что в связи с угрозой твоей бессмертной душе тебя выводят из оперативного состава и направляют в резерв. С сохранением жалованья и даже выплатой премиальных. И тут ты продемонстрировал свою независимость и высочайший интеллектуальный уровень. Молодец! Думаешь, легко было тянуть тебя из всего этого? Между прочим, Жозеф мне помогал изо всех сил. Эта самая обожравшаяся…

— Объевшаяся.

— Объевшаяся жаба. Еще десять минут назад эта самая жаба к тебе очень неплохо относилась. Десять минут назад.

— Мне пойти извиниться? — спросил Иван. — В задницу поцеловать?

— Ага, — улыбнулся невесело Шестикрылый, — как меня в лоб — ориентация не позволяет, а францисканца так можно и в задницу?

— Знаете, святой отец…

— Знаю. Все я знаю. Ты рассказал. И еще я знаю, что не все ты рассказал, утаил от комиссии. — Отец Серафим снова тяжко вздохнул.

Иван не ответил.

Нечего тут разговаривать, да еще перед камерами и микрофонами. Не рассказал и не рассказал. О чем тут говорить? О том, что Дьявол, если верить бывшему оперу Крулю, приказал охранять Ивана и беречь ему жизнь? То-то оживится народ в комиссии! А вопросов сколько новых возникнет. Нет уж, спасибо! Хватит и того, что поведал Иван о пожирании грехов. И того, что рассказал об отринувших. О последнем разговоре с Токаревым, правда, промолчал.

В конце концов, мало ли что мог рассказать Никита Токарев, отринувший в последние минуты своей жизни, когда демон уже ломал дверь, и было понятно, что нее, последняя остановка. И что нужно было Токареву решать — грохнуть пронырливую сволочь Александрова или дать ему последнее задание. Самое последнее, противоречащее всему, во что этот самый Александров верил, за что боролся и что полагал единственно верным.

— Ладно, Ваня. Как вышло — так вышло. Ни тебя не переделаешь, ни этот мир. Придется вам и дальше уживаться друг с другом. Ну, разве что, этому миру придется время от времени прогибаться под тебя и твои фантазии. — Серафим побарабанил пальцами по спинке стула. — Мир, в отличие от тебя, разумный и уступит, где сможет. А ты…

— А я куда? — спросил Иван, наконец.

Понятно, что спрашивать, насколько его мобилизовали, бессмысленно. Теперь важно — куда его зашлют. Могут ведь опером в исправительную колонию отправить. Или во внешний круг охраны какого-нибудь очень северного монастыря. Или очень южного.

— Есть одно забавное место, — немного подумав, сказал отец Серафим. — В средней полосе, не очень далеко от того места, где ты родился. Давно уже собирались открыть там пост Ордена Охранителей, а тут такая возможность…

— Какая? — прочувствовал что-то недоброе в голосе Иван.

— Понимаешь, там очень специфическое место… Район совместного проживания христиан и предавшихся, — Серафим кашлянул. — Церковь очень внимательно следит за тем районом.

— Стычки?

— Да нет, там все как раз спокойно. Почти все и почти спокойно. Некоторые из… — Шестикрылый быстро глянул на потолок. — В общем, полагают, что там вырабатывается новая форма… Как бы это сказать… Сосуществования, что ли… Без нарушения Соглашения и Акта о Свободе воли.

— Разграничением занимаются войска, — сказал Иван. — Где — Международный контингент, где — внутренние. При чем здесь Конюшня?

— Нет там никакого разграничения. Живут без этого.

— То есть?

Видел Иван в молодости, как живут предавшиеся и верующие в смешанных городах. Когда в спецназе служил — видел. И не верил, что есть у подобных экспериментов будущее. Светлое будущее, без сожженных офисов Службы Спасения, без убитых предавшихся и погромов.

— Ты слышал об Автономных районах? — спросил отец Серафим.

— Нет. То есть что-то слышал, конечно, но ничего такого, что бы запомнилось.

— Ну и ладно, на месте посмотришь. Отправляешься ты завтра. Сегодня переночуешь в камере изолятора, уж извини, твоя келья занята. Вещи твои уже привезли. — Отец Серафим набрал воздуха в грудь, словно собираясь еще что-то сказать, но в самый последний момент решил промолчать.

— Что там еще? — Ивану надоели недомолвки.

Чего тут уже молчать, когда все и так настолько плохо, что дальше просто некуда.

— Ничего. Ничего особенного.

— В глаза мне смотреть, батюшка! — приказал Иван. — И не отводить взгляд. Ну? Что там еще в кармане? Какая фигня меня ждет впереди?

— Какая фигня? Не знаю я, что там тебя ждет. Предсказывать будущее — не богоугодное дело. Это тебе не ко мне нужно, а сам знаешь куда.

— Батюшка, я человек простой, не усложненный. Я же вижу, что вам так хочется мне еще кое-что поведать, что аж в носу чешется. На месте усидеть не можете, ерзаете, как школьник перед первым свиданием. Я завтра уеду, и, может быть, больше и не свидимся. И то, что сейчас лезет из вас, как, извиняюсь, дерьмо при расстройстве желудка, я ведь так или иначе все равно узнаю. Ведь узнаю же?

— Узнаешь, — кивнул отец Серафим.

— И лучше, чтобы от вас? Или все равно?

— Честно?

— Честно.

— Без разницы. Не сегодня узнаешь, так завтра.

— Давайте сегодня, батюшка, честное слово! — Иван засмеялся, надеясь, что смех получился естественным. — По старой памяти.

— По старой памяти? Хорошо, — словно решившись на что-то неприятное, сказал отец Серафим. — Позавчера комиссия пришла по твоему вопросу к общему мнению. К единогласному мнению. Светил тебе монастырь на пять лет с последующим определением на поселение.

— Единогласное, говорите?

— Единогласное. — Отец Серафим твердо смотрел в глаза Ивана. — Сверху пришло пожелание изолировать тебя навсегда.

— В смысле — изолировать? — Иван постарался придать голосу двусмысленность.

— Да. Вплоть до несчастного случая.

— Почему решили пожалеть? — спросил Иван. — И с каких хренов эти парни сверху прислушались к мнению комиссии? Только не нужно мне говорить о свободе совести в данном конкретном случае. Если кто-то может причинить вред, то…

— Они и не прислушались. Вначале пришло пожелание, потом указание. Затем — распоряжение с предупреждением. Стефан пригрозил отставкой — ему напомнили о бессрочном контракте. Я попытался прощупать варианты через свои старые связи — связи даже слушать не захотели. Жестко так все, резко и однозначно. Кстати, в этом деле вполне достаточно оснований для совершенно законного наказания. Ты человека похитил?