Завтра будет вчера (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 42

"Запомни, дочка, петух потому и кричит громко, что ему никогда не взлететь так высоко, как взмывает орел".

Иногда я ловила себя на мысли, что всего несколько лет назад эту женщину мы даже не позволили бы мыть полы в своем доме — побрезговали бы.

Опустила взгляд на конверт, и ледяные мурашки поползли по позвоночнику вверх. Закрыла глаза, собираясь с силами, чувствуя, как схватила горло невидимая ледяная рука и начала медленно сжимать, не давая возможности сделать даже вздох.

Дрожащей рукой провести по белой бумаге, не запачканной словами — ни имени отправителя, ни адреса доставки… Но зачем тратить свое время на такие формальности, если я и так узнала бы, от кого оно. Первое и непреодолимо сильное желание — выкинуть это письмо в окно и смотреть, как порыв ветра уносит его прочь вместе с сухими осенними листьями. Или же сжечь, чтобы не оставить ни одного упоминания о нем. Уничтожить навсегда… И я бы отдала все, что угодно, чтобы суметь уничтожить не только его письма, но и свои чувства к нему. Атавизм чудовищно уродливой формы, который причинял только нечеловеческую боль.

Я подошла к кровати, снимая с себя пальто и чувствуя, как бумага обжигает кожу. Кинула письмо на кровать и села рядом. Больно. Больно так, что, кажется, сейчас заполыхают пальцы от той ненависти, которой пропиталась бумага. Мне не нужно вскрывать конверт, чтобы знать, что ОН написал. Иногда я могла предугадать каждое написанное им слово. Единственное, чего я не понимала, — это почему он так упорно продолжал мучить меня своими письмами. Весь последний год, где бы я ни была, в какой бы город ни переехала, какое имя бы себе ни взяла, наивно полагая, что смогла избавиться от преследования… через некоторое время он присылал мне их, будто давая знать, что найдет везде, что мне не спрятаться от него нигде, как бы я ни скрывалась. И самое ужасное — я понимала, что он не лгал. Впервые он был со мной честен. И тогда я собирала свой нехитрый багаж и уезжала навсегда из города. Меняла не только место жительства, но и внешность, имя и документы. Все же не все папины знакомые отказались от нас и за определенную плату обеспечивали необходимыми бумагами.

Это не была игра в кошки-мышки. Это была единственная возможность выжить и не сойти с ума окончательно. Да, пусть он снова меня найдет, но, по крайней мере, первое время я смогу снова дышать свободно, полной грудью вдыхая отравленный воздух собственной ядовитой боли. А он… мне казалось, он получал удовольствие, каждый раз начиная охоту на меня. Каждый раз ломая мою жизнь, нет в ней больше целого места, одни заломы и щемящее душе понимание — если неосторожно коснуться хотя бы одного из них, сломается окончательно, рассыплется черным песком к подошвам его ботинок.

Я не знаю, зачем вообще читаю эти письма. Почему не могу избавиться от этой зависимости увидеть хотя бы слово, написанное его почерком. Его издевательское "Мышка"…да, когда — то он называл так с любовью. Сейчас каждая его строчка дышала, скорее, издевательской злостью. Но я снова и снова закрываю глаза и собираюсь с мыслями, прежде чем в очередной раз открыть нараспашку душу для той боли, которой он щедро приправил очередное свое послание мне.

"Знаешь, Мышка, я повидал в жизни много дерьма. Так много, что другой, пожалуй, в нем утонул бы уже давно, но я всегда выдирался на поверхность, хватал воздух широко открытым ртом и жил… Потому что ты была моим воздухом. Наверное, это страшно, когда человек живет без кислорода так много лет и медленно гниет изнутри, превращаясь в зловонный труп, но я жду того мгновения, когда воскресну.

Я ненавижу себя за это. Ненавижу, что моя жизнь зависит от тебя. У меня ведь никого не осталось. Я всегда был одиночкой. Я не нуждался в чьей-то любви, признании, в славе или деньгах. Я мог одинаково существовать как в полной нищете, так и в безобразной роскоши, потому что мне было на все наплевать… На все, кроме тебя. Люди верят в Бога, в Дьявола, в Ад и Рай, а я верил только в тебя. Ты была моим Богом, моей молитвой и моим проклятием.

Ты отобрала у меня веру, маленькая. Ты меня убила. Душу мою уничтожила. А ведь я продолжаю жить. Даже сдохнуть не могу, пока ты где-то существуешь. Потому что я должен забрать тебя с собой. Ты мечтала о светлой любви, о красивых чувствах, о нежности и о ярких красках. Я никогда не мог дать тебе ничего из вышеперечисленного. Но ведь именно ты заставила меня поверить, что это не имеет никакого значения. Что ради тебя я могу измениться и выползти из мрака на свет. И ты же погрузила меня обратно в мрак с головой.

Ты не учла только одного — я слишком одержим тобой, чтобы оставаться в этой тьме одному.

Ты ведь чувствуешь, что я уже близко? Ты хорошо спряталась, мышка? Ты боишься спать по ночам, зная, что я найду тебя? Правильно — бойся. Потому что я уже начал искать.

Бойся, что однажды завтра у тебя не наступит, потому что твое завтра было только вчера. Я отберу его у тебя намного быстрее, чем ты думаешь. Оно принадлежит мне. Ты дала это право, когда поклялась стать моей.

Как поступают с клятвопреступниками в твоем мире? В моем их казнят.

Нет… не потому, что ты предала меня. А потому что я слишком люблю тебя, чтобы позволить жить дальше без меня. Да, моя любовь жуткая… но по-другому я не умею. Ты сама виновата в том, что разбудила во мне эту лють.

Ты ведь ждешь меня? Я знаю, что ждешь. Молись, Нари. Ты ждешь не напрасно".

Перечитывать и второй, и третий раз, заучивая наизусть, чтобы повторять себе его обещания, его клятвы каждый день. До следующего письма. Повторять, чтобы не позволить себе вспомнить что-то другое, кроме ненависти. Потому что и в них он лжет. Нет в нем никакой любви. Такие, как он, не умеют любить и не умеют прощать. Его мир — мир лицемерия и холодных масок со злобными оскалами, и я больше не хочу снимать их одну за другой, чтобы найти его истинное лицо.

Я никогда не думала, что можно любить и ненавидеть одновременно. Не думала, что можно желать увидеть человека, хотя бы раз, хотя бы издали… и до одури желать забыть его навсегда. Но он научил меня.

Он, как всегда прав. Не было у нас с ним никакого завтра. Все осталось в том нашем с ним вчера. И мне страшно даже оглянуться в него. Там, сзади, затаилась самая настоящая тьма с редкими всполохами света. Но ведь это он…

С ним даже свет не согревает, а режет лучами, будто лезвиями. Наживую. Без наркоза. Так, чтобы каждый шрам тянулся до самого сердца. Он продолжает писать мне, чтобы не дать зарубцеваться этим ранам. Ему нравится острыми словами вскрывать неровные швы и смотреть, как они кровоточат. Что он чувствует в этот момент? Что он вообще умеет чувствовать, кроме жгучей ненависти, которой заразил и меня. Я так надеялась, что она окажется сильнее… что она проникнет вирусом в мою кровь и выжжет из нее эту больную одержимость его именем. Но моя любовь к нему… Эта дрянь мутирует каждый день, становясь только сильнее, обрастает клыками, которыми вгрызается изнутри, не желая отпускать, вечным напоминанием о собственном предательстве… Я сопротивляюсь. Я сопротивляюсь ей изо всех сил. Бьюсь бескрылой птицей в клетке собственного безумия, натыкаясь только на стены с металлическими шипами. Он отобрал мои крылья. Выдрал их и выкинул себе под ноги, а потом с изощренным садизмом топтал их, глядя, как я истекаю кровью.

Клятвы нельзя нарушать безнаказанно. И он прав, я жду. Я боюсь, но подсознательно жду его. Я хочу, чтобы он поставил, наконец, точку. Чтобы перестал писать мне, каждым словом снова и снова выворачивая мою душу наизнанку. Я устала от вечного страха. Я жду его, чтобы он прекратил эту пытку. И даже если он не захочет, я сделаю это сама. Я не знаю, какими силами, не знаю, чего мне это будет стоить… Но мне есть, ради чего жить. И я зубами выгрызу себе жизнь. Вырвав из сердца ту смерть, которую он в него поселил. Да, я нарушила клятвы, данные ему. И я несу свое наказание за это каждый божий день. Ему даже не нужно возвращаться за мной, за своей местью. Он и так настолько глубоко во мне… там, где уже закончилась я сама, но все еще продолжается он. Но он никогда не узнает этого. И это будет уже моя месть ему. И единственная возможность не сойти с ума окончательно.