Соседи по квартире (ЛП) - Лорен Кристина - Страница 33

Может, мне пора искать другую работу? Эта мысль меня смешит, потому что та «пора» настала еще два года назад. Если не начну писать роман летом — и это еще оптимистичная цель, поскольку идеи у меня по-прежнему нет, — то, возможно, смогу устроиться стажером в какой-нибудь журнал? Перебирая в уме все полезные связи, которые у меня имеются, я гадаю, стоит ли уже отправлять пробное резюме.

Оказалось, что Брайан несколько преувеличил объем работы, и коробок всего четыре, плюс ко всему они небольшие. Наверное, там брелоки и вязаные шапки с нашивками. Даже с одной здоровой рукой мне понадобится минут десять, чтобы все разобрать.

Раздается низкий свист, и, обернувшись, я вижу Келвина, изучающего содержимое стеклянной витрины.

— Я и забыл, сколько всего тут продается.

Униженная тем, что он увидел, как я тут стою и распаковываю всю эту переоцененную ерунду, да еще и своими бесталанными руками, которые не нужно беречь, я говорю:

— Привет.

Взяв брелок, Келвин крутит его на указательном пальце.

— Тебе никогда не приходило в голову продать все это на eBay?

Я тут же смотрю по сторонам, чтобы убедиться, не слышал ли кто нас. Для меня недопустимо говорить о таком, пусть даже не всерьез.

— О боже. Нет.

— Я пошутил. Просто всегда готов поддержать тебя в любой диверсии против Брайана, — сложив руки, он опирается ими на столик, чтобы посмотреть мне в лицо. Келвин не из тех, кто торопится высказаться. Окинув меня внимательным взглядом зеленых глаз, он наконец спрашивает: — Ты в порядке?

Делаю вид, будто сильно занята коробками.

— Конечно. А что?

— Выглядишь немного напряженной.

Пытаясь разорвать не собирающуюся поддаваться упаковочную ленту, я рычу:

— И с чего бы мне напрягаться?

Келвин кладет руки на коробку, чтобы та не качалась.

— Например, из-за того, что твой босс мудак.

Чувствуя одновременно и смущение, и благодарность, я поднимаю на него взгляд:

— Он отвратительный, да.

— А тебе нравится эта работа? — спрашивает Келвин и оглядывает стеклянные витрины.

Отсутствие зрительного контакта помогает ответить честно:

— Мне нравится музыка. И фотографировать. Но когда занимаюсь чем-то подобным… мне кажется, что я впустую трачу свой ум.

— Знаешь, тем вечером, когда Джефф сказал…

Слова Джеффа назойливо звучат в моей памяти: «Она видит себя второстепенным персонажем даже в своей собственной истории».

Келвин тем временем продолжает:

— Просто мы много говорили о том, что любим делать, и совсем не обсуждали то, что ты изучала в университете и как планируешь устроить свою жизнь.

Его слова заставляют задуматься.

— Да нет же, говорили.

Но когда Келвин, прищурившись, смотрит на меня, я понимаю, что он прав.

— Я магистр изящных искусств. Изучала писательское мастерство, — под его внимательным взглядом я кусаю губы и убираю прядь с лица. — Хочу писать романы.

— Ого, — явно опешив, говорит Келвин. — А я решил, что ты хочешь связать свою жизнь с музыкой.

— Почему?

Он смотрит на меня, будто я туго соображаю.

— Но я не музыкант. Честное слово, — отвечаю я.

— Ну ладно, писательство тоже круто. Как и степень магистра. Очень впечатляет, Холлэнд.

Обычно я стараюсь не говорить о своих планах, потому что они вызывают именно такую реакцию: люди удивлены и впечатлены. Трудно сказать, причина их реакции в том, что им нравится эта идея, или же просто ни у кого даже в мыслях нет, что голова этой девушки может быть полна историй.

Окончив универ, я мечтала написать что-нибудь веселое и интересное, и что нашло бы свою нишу на рынке. А сейчас мне двадцать пять, я знаменита только продажей мерча и не написала ни одного романа или стихотворения — черт возьми, да за многие месяцы не накарябала ни единого предложения. Если бы мне давали двадцатипятицентовик каждый раз, когда говорили что-то вроде «Единственный способ написать роман — это просто сесть и сделать это», то я бы уже давно смогла позволить себе пентхаус с видом на Центральный парк. Иногда умные советы совершенно бесполезны.

— Впечатляет, если с этой степенью что-то сделать.

— Так сделай.

— Сказать, конечно, легко, — ворчу я. — Я хочу писать, но мой мозг как будто пустеет, едва начинаю думать о будущей истории. В последнее время мне кажется, что я не способна на что-то значимое — в отличие от тебя или Роберта.

Вместо того, чтобы как-то среагировать на мою неприкрытую беззащитность, Келвин — к счастью — смеется.

— Если попросишь меня написать какое-нибудь эссе или решить задачку по математике, я тебя сильно разочарую, — говорит он, а потом уже серьезно добавляет: — Все мы хороши в чем-то своем, mo stóirín. Думаю, ты недооцениваешь свои способности, — глядя куда-то вниз, Келвин протягивает руку и сплетает наши мизинцы. — Ты сделала это лишь для меня и Роберта — не ради себя. Это большая щедрость. А еще мне кажется, что ты разбираешься в музыке куда лучше, чем большинство людей здесь, — имея в виду театр, он наклоняет голову. — Так что твой ум уже работает в творческом направлении. Просто доверься своей музе.

Келвин попал в мое самое уязвимое место.

— А что, если у меня нет музы? Иногда я беспокоюсь, что просто любить писать недостаточно, чтобы заниматься этим весь день или всю жизнь, — я еще никому этого не говорила, и суровая откровенность собственных слов заставляет меня почувствовать себя обнаженной. — И я сдерживаю сама себя из страха, что не смогу писать и в итоге останусь с дипломом, который некуда применить, и без дальнейших перспектив.

Проблема в том, что ему это не понять, я уверена. Взяв гитару в руки в четыре года, Келвин с тех пор играл из чистейшей любви к музыке. Я обожаю читать, но всякий раз, когда передо мной оказывается книга, сражающая наповал, ко мне приходят мысли из разряда «Ничего подобного я никогда не напишу». Так значит, Джефф прав? Я не могу писать, потому что вижу себя второстепенным персонажем? Девушкой, обреченной быть другом и дочерью — опорой для других?

Словно поняв, что ответить ему нечего, Келвин показывает на коллекционную программку с изображением Луиса и Сета на сцене, широко улыбающихся после первого совместного спектакля, принесшего им оглушительный успех.

— Это фото сделала ты?

Вообще-то, да, но меня удивляет его вопрос. Как будто Келвин еще не ужился с мыслью, что станет новой звездой Бродвея. И что скоро на программках юбилейных спектаклей по двадцать долларов за штуку будут красоваться фото с ним и Рамоном, ликующе улыбающихся друг другу.

— Ага, я.

Келвин с гордостью смотрит на меня и улыбается.

— Отличный снимок. У тебя есть полно талантов, которые ты еще не реализовала.

***

Репетиция окончена, и вместе с толпой Келвин выходит наружу, придерживая мне дверь, после чего мы поворачиваем направо, на 47-ю улицу. Поскольку, наряду с остальными спектаклями, он проработал неимоверное количество часов еще и с Келвином и Рамоном, Роберт передал бразды правления на сегодня помощнику режиссера.

Подозреваю, что Джефф запрыгал от восторга и потребовал, чтобы его супруг несколько вечеров провел дома и отдохнул.

На улице морозно. Потуже завязав шарф, я надеваю перчатки. Келвин же — все еще под действием адреналина после репетиции — видимо, холод не чувствует.

— Как прошел конец дня? — повернувшись ко мне, пока мы стоим на светофоре, спрашивает он.

От моего смеха изо рта вырывается облачко пара.

— Планировала убийство Брайана…

— Отличная идея для книги, кстати, — перебивает меня Келвин.

— Распаковывала мерч…

— И, если мне можно заметить, витрина выглядит просто потрясающе.

Я смотрю на него краем глаза.

— Ты не большой мастер на комплименты.

— Просто я впечатлен, как много всего ты делаешь для театра, вот и все, — прижав руку к своей груди, говорит Келвин. — Ты как будто рождена для этого.