Степень доверия
(Повесть о Вере Фигнер) - Войнович Владимир Николаевич - Страница 11

— Вы куда-то собираетесь? — спросил я.

— Домой, — сказал он. — Хватит, погуляли, пора и честь знать.

Мне показалось, что он был сердит.

— Ну, если у вас какое спешное дело… — сказал я. — А то бы погостили. Вы меня ничуть не стесняете и можете располагать моим домом сколько угодно.

— Да нет уж, спасибо! — пробормотал старик.

— Николай Александрович, — сказал я взволнованно, — По вашему тону я чувствую какую-то невысказанную обиду. Видит бог, что никогда ни в чем, питая к вам самые лучшие чувства, я не хотел вас обидеть. А ежели я, не зная того, поступил как-то оскорбительно по отношению к вашему самолюбию или вашей чести, то между интеллигентными людьми есть простая возможность объясниться и устранить недоразумение, коли таковое могло возникнуть.

— Никакого недоразумения нет, — сказал старик, уминая коленом огромный тюк. — Я очень благодарен вам за приют, однако в гостях хорошо, а дома лучше. Так что не обессудьте. — Он подобрал концы двух веревок и стянул узлом.

Оставив Николая Александровича, я побежал наверх и застал Веру уже одетой. Она была грустна и, кажется, недавно плакала.

— Вера Николаевна, — спросил я ее, — я все же не понимаю, что произошло. Ваш отъезд скорее напоминает бегство.

— Я сама ничего не понимаю, Алексей Викторович, — сказала она со вздохом. — Я сидела дома, читала, когда пришел папенька и сказал, чтобы я быстро собиралась, лошади ждут у подъезда. Я спросила, почему мы уезжаем так быстро. Он сказал: «Так нужно». И больше ни слова. Я знаю, что спрашивать его бесполезно, и не стала.

— И вы действительно не догадываетесь о причине?

Она вдруг смутилась и опустила голову.

— Догадываюсь, — тихо сказала она.

— Так в чем же дело?

Вера кинула на меня быстрый взгляд исподлобья.

— Вы сами знаете, — сказала она, краснея, и вдруг вздохнула. На пороге стоял Николай Александрович.

— Ты готова? — спросил он у дочери.

— Готова, — тихо сказала она.

— Тогда спускайся, мне надо переговорить с Алексеем Викторовичем.

Вера вышла. Николай Александрович подождал покуда она спустится вниз, и прикрыл дверь.

— Алексей Викторович, — несколько волнуясь, сказал он. — Мы с Верой уезжаем. Причиной нашего быстрого отъезда являетесь вы. Я сперва не хотел вам говорить, но не в моих правилах держать камень за пазухой. До меня дошло, что вы распространяете слух о том, что я якобы уговаривал вас жениться на моей дочери, обещав за ней какие-то миллионы. Подождите, не перебивайте меня. Должен вам сказать, что как отец я был бы рад Вериному счастью и, безусловно, не обидел бы ее по части приданого, но торговать своей дочерью на аукционе — кто больше даст, — извините великодушно, я не намерен. Мои понятия о чести человека и дворянина…

Господи, Николай Александрович! — сказал я. — И охота вам обращать внимание на всякие сплетни.

— Сплетни? — удивился он. — Вы можете дать мне слово, что не говорили Авдотье Семеновне Клемишевой о том, что будто бы я обещал дать за Верой восемьдесят тысяч, но что вы при этом готовы терять двадцать тысяч, ежели…

— Николай Александрович! — закричал я, сгорая от стыда. — Вы же умный человек! Неужели вы не понимаете, что это была шутка?

— Шутка?

— Ну не шутка, а глупая выходка. Наглая выходка…

— Выходка, — повторил он и покачал головой. — Ничего себе выходка. Знаете, Алексей Викторович, мы с вашим батюшкой тоже были молоды и тоже иногда озоровали, но чтоб до такой степени… извините-с. Я на вас зла не держу. Более того, я очень благодарен вам за гостеприимство и, ежели попадете в наши края, рад буду ответить вам тем же, однако сейчас задерживаться здесь долее не намерен. Велите вашему Семену снести вещи.

С этими словами он вышел.

Я был совершенно убит. «Это же надо, — думал я. — И дернул черт меня за язык с этими тысячами».

Я плюнул с досады; крикнув Семена, я велел ему снести вещи. Самому мне было стыдно выходить на улицу, совестно смотреть в глаза Вере. Приоткинув угол занавески, я посмотрел во двор. Николай Александрович с Верой стояли у крыльца, наблюдая за Дуняшей и Семеном, укладывавшими вещи. Черная кибитка, черные лошади и черные люди на белом снегу сверху были похожи на стаю грачей. Когда вещи были уложены, я накинул пальто, но шапку не надел и вышел. Увидев меня, Вера улыбнулась:

— Алексей Викторович, куда вы без шапки? Застудите голову.

Она держала руки в темной котиковой муфте.

— Не извольте беспокоиться, — сказал я. — Моя голова столь бесполезный предмет, что не стоит вашего внимания.

Слова эти были сказаны не столько для нее, сколько для ее батюшки, который, услыхав их, усмехнулся, но затем снова нахмурился и отвернулся.

— Вот, — сказала Вера. — Может, мы с вами больше никогда и не увидимся.

— Отчего же, — сказал я. — Ваше Никифорово не такой уж дальний свет. Да и в Казани у вас могут объявиться дела.

— Прощайте, Алексей Викторович, — сказала она, вынимая руку из муфточки.

— Прощайте, — сказал я и, поцеловав руку, задержал ее в своей.

— Долгое прощанье — лишние слезы, — по своему обыкновению хмуро заметил отец и, оттеснив дочь, подошел ко мне.

— Прощай, мой друг, — сказал он неожиданно на «ты». — Поклон и благодарность твоему батюшке, а ежели случится по надобности или без надобности проезжать мимо нашего захолустья, милости просим, всегда будем рады.

С этими словами он нырнул вслед за дочерью в кибитку и запахнул полог, больше не оглянувшись.

— Трогай! — донесся до меня его сиплый голос.

Ямщик разобрал вожжи, гикнул, и лошади с места рванули рысью.

Признаюсь, мне было грустно смотреть им вслед. Но, вернувшись в дом, я почувствовал облегчение.

В прихожей стоял Семен. По его виду я сразу понял, что он чем-то не то удивлен, не то взволнован и хочет поделиться со мной, но видимо, не решается.

— Ты что, Семен? — спросил я.

— Да нет, я вообще-то ничего, — сказал он. — Я только хотел сказать, что Гришка целковый-то мне отдал.

— Неужели? — удивился я.

— Вот тебе крест святой, — перекрестился Семен и посмотрел на меня с видом победителя.

— А, — понял я его радость. — Ты хочешь сказать, что божья воля проявилась!

— А то как же, — кивнул головой Семен.

— Ну, стало быть, заработал где или украл, — сказал я. — Может, отдал просто по совести и без всякой господней воли.

— Нет уж, барин, — покачал головой Семен, — так он не отдал бы. Уж я этого Гришку знаю.

На третий день рождества я к девяти часам утра был обязан повесткою явиться в здание дворянского собрания, где прибывший из Петербурга сенатор должен был ознакомить нас с задачами нового суда.

После заседания я встретил в коридоре Костю Баулина, который, как оказалось, давно приехал и дожидался меня. Костя сказал мне, что труп Правоторова эксгумирован и теперь находится в помещении анатомического театра, где я и могу произвести обследование вместе с медицинскими экспертами.

— Ну что, — спросил я по дороге. — Нашел что- нибудь интересное?

— Кажется, — усмехнулся Костя.

— Что именно?

— Приедешь — увидишь.

Анатомический театр представлял собой довольно большую залу с окнами, закрашенными до половины белой краской, на которой какие-то любители заборной литературы из студентов нацарапали свои имена и всяческие изречения. Посреди залы и у стен стояло несколько столов с тяжелыми мраморными крышками. На столах лежали трупы людей, обезображенные смертью и скальпелем студентов. Костя подвел меня к столу, на который я сначала не обратил никакого внимания. Там лежал скелет с налипшими на нем остатками разложившихся мяса и кожи.

— Вон он, твой извозчик Правоторов, — сказал Костя.

Со смешанным чувством грусти и омерзения смотрел я на эти жалкие останки.

— Что-нибудь видишь? — спросил Костя.

— Ничего интересного, — буркнул я.

— Следователю надо быть наблюдательней. Обрати-ка внимание на носовую кость. — И он протянул к носу скелета мизинец с длинным, остро отточенным ногтем.