Ночь Веды - Крапп Раиса - Страница 34

- ...видать сразу затянуло, ни разу и не вскинулся - вишь, края не обломаны...

- ...да где тепереча... до моря самого понесет...

- ...к Варваре идти кому?.. не знает... горе-то...

- ...горе, что и говорить... а только, можа, и к добру Бог прибрал...

- ...право слово, оно и так горе было, и так... како из них легше, еще подумаешь...

- ...отплачет, отгорюет да молиться станет за сынка беспутного... тако и легше матери станет...

- ...вот тоже стоит... ишшо такой же... а то и похлещще...

Ярин круто обернулся, отыскивая говоруна, но на лицах, к нему повернутых, было одинаковое осуждение и отчуждение. Ярин опять злобно оскалился в эти лица, с удовлетворением заметил, как переменились они. "Рыкнуть еще, так живо хвосты бы поджали", - подумал злорадно, отвернулся к ним спиной и пошел прочь.

Глава пятьдесят вторая,

в которой Алена не появляется,

в Ярине странные перемены идут

Вот с той ночи и затосковал Ярин. Не то чтобы страх его одолел, нет, бояться он не боялся, но вот ожиданием мучался. Слова-то Аленины помнились: "Твой черед - последний". Пока Филька живой был, он вроде как заслоном стоял между Ярином и Аленой, вроде чтоб до Ярина добраться, должна была Алена наперед с Филькой расправиться... И вот - нечем стало заслониться, остался с Аленой один на один, лицо к лицу. Ждал. А она никак себя не являла.

В то время начал Ярин замечать, что неладное вокруг него творится. Что - и не разобрать. Вот, к примеру сказать, люди стали избегать встречаться с ним. Ни раз и не два видел, как человек, встречь идущий, шагу прибавлял, чтоб спешно юркнуть в первый же проулок, а хоть и в чужие ворота.

А то другое еще: в смоляных кудрях вдруг стала обильно пробиваться седина. Да и кудри уж шелковыми никак не назовешь - жесткая сивая грива падала на плечи спутанным колтуном.

Смеяться Ярин как будто разучился совсем - скалился, как злобный кобель цепной...

Нет, и в голову никому теперь прийти не могло сказать об Ярине, красавчик, мол.

А на святки и вовсе ужасное что-то случилось. Неделя святочных гаданий всегда праздником для молодежи была. А уж смеху-то, шуток! Девки стайками пестрыми сбивались, шушукались, таясь от парней. Уговаривались, в чьем доме гадать соберутся. Парни их тайные уговоры подслушивали, да свои сговоры составляли. Про то, как нагрянуть в разгар гадания, переполошить гадалок, иль как в баню ворожить пойдут, гукнуть по-дурному под дверью...

Ну и, ясное дело, не сиделось вечерами молодым, собирались девки да парни веселыми стайками пройтись по деревне из конца в конец, песни попеть, а то и со снежками забаву учиняли, парни норовили в сугроб девок загнать, а те спуску не давали.

И вот Ярин, оставшись совсем один, слушал как-то задорные песни да смех за окошком. Вспомнилось, как ходил за околицу к костру, на игрища. Вроде и притворный вид тогда делал, что предоволен этими вечерами, за Аленкой хвостом таскался, а по правде если - ведь от души ото всей хохотал над чужими шутками, и сам шутил, и веселье всамделишное было... И так это потянуло Ярина туда, где было весело, легко, и решил он тоску развеять.

Вышел Ярин на крыльцо, натягивая варежки, прислушался, в какой стороне слышатся смех да голоса молодые, пошел туда, к ним. Время было вечернее, сумерки крепко загустели, потому Ярин не сразу увидал, что чуток впереди него девка какая-то оказалась и шла в ту же сторону что и он. У Ярина и мыслей-то даже насчет нее никаких таких не было. Ну, от скуки прикидывать, может, стал, чья такая; ну, приглядевшись, подумал: "Экая ладная! Что яблочко ненадкусанное. А надкусить, дак сладка поди..." Девка раз обернулась, другой - шагу прибавила. Ярину это не шибко поглянулось - каждая дура воображает себе невесть чего, да при случае его же и обвиноватит! Догнать да пугнуть в отместку? Тут-то девка, коротко за спину себе глянув, взвизгнула и припустила что есть моченьки к ближайшему дому. При этом орала что ни попадя.

Ярин уж почти поравнялся со двором, в который девка влетела, мимо пройти наладился. И тут ворота распахнулись настежь, и из них мужиков человек пять вывалило, кто с палкой, кто с топором: "Где волк?!" - и к Ярину. Он аж шарахнулся от них. Они же, толи пьяны, толи слепы - к нему. Слава Богу, один зрячий оказался, крикнул: "Стойте, то ж Ярин!" Остановились. Кто-то плюнул: "Тьфу ты, нечисть!" На том дело и кончилось. Только Ярину на душе тошнехонько стало и отбило всякую охоту в гулянку идти. Скрипнул зубами и повернул в другую сторону.

Дома тоже неладно в последнее время стало. Обычно дом многолюден был, шумлив. За столом соберутся все, - будто праздник: и разговоров, и рассказов про случаи смешные домашние, про деток, что тут же за столом сидят. Сроду промеж своих никакой вражды иль там обид, недомолвок не было, любили друг друга, крепко дружны были, а тем и сильны. И вот теперь - как будто в семье тяжело болен кто был, все тихие стали, какое там веселье - на ребят и то шикали: "Тихо вы, неслухи!"

Ярин догадывался, что причиной этим переменам он сам. А почему - понять не мог. Ведь не смутные догадки, что по селу про него бродили, виноваты. Оно и раньше случалось, что набедокурит Ярин, так родичи стеной вставали: "Доказы есть? А коль нету, не мели что ни попадя, пока язык не оторвали!" Болтуны и притихали. Что ж теперь? Не понимал Ярин.

...В то утро Ярин не в духе встал - он теперь нечасто в добром настроении пребывал. В доме лишь мать была. Собрала Ярину позавтракать, он зачерпнул щей ложку и подскочил, как ошпаренный - щи с пылу с жару были взяты, а он не постудил. И такое зло охватило Ярина, ложку прочь зашвырнул, к матери рывком повернулся... да и застыл. Матушка белее белого сделалась, крестилась и пятилась от него, а в глазах ее такая жуть смертная застыла...

- Ты чего, мамо?.. - растерянно проговорил Ярин.

- Ох, Боженька мой!.. За что?.. - вскинув руки к лицу, зарыдала мать.

- Да об чем ревешь? - опять начал сердиться Ярин.

- А то не знаешь?.. Вон, глянь иди...

В горнице, в простенке висела большая медная пластина, отполированная так, что в нее глядеться можно было как в неподвижную воду. Отец привез таку диковину, когда несколько лет назад к князю ездил. Тогда сельчане в дом к ним ходили, только чтоб глянуть в нее. Шибко Ярину эта глядельная пластина нравилась, любил он кудри чесать перед ней, аль так просто глянуть на себя. И теперь с удивлением и робостью подошел он к стене, заглянул в сияющую зеркальную гладь. Не закричал, не шарахнулся прочь от того, что увидел, смотрел долго и пристально.

Смотрел в желтые звериные глаза с маленькими черными зрачками. На сивую встопорщенную гриву глядел. Рассматривал с болезненным любопытством губы свои, зубы и удивлялся, как это они, человечьи, а удивительным образом напоминают волчью пасть. Клацнул зубами - в точности по-звериному получилось.

Мать всхлипнула сзади:

- Что творится с тобой, сыночек мой?

Ярин ухмыльнулся - волчье рыло исчезало на глазах, на месте его проступало человеческое лицо.

- Это все ведьма... Ее дела.

- Какая ведьма, сынок? - испуганно спросила мать.

- Аленка! Какая еще?

- Ее ведь нету... что ты... схоронили ведь ее...

Глянул Ярин на мать с хмурой усмешкой, ничего не ответил.

Глава пятьдесят третья,

последняя встреча на снежном целике

- Что ж это ты делаешь? Ведьмачка ты поганая... Что такое ты делаешь-то? - бормотал Ярин бредя по бездорожью. И дорога, и тропка давно выскользнули из-под ног, а он все шел и шел, упрямо месил рыхлый, убродный снег. И нес он в себе такую глухую тоску... волчью, от которой только и спасение, что завыть в полный голос.

Звонкий морозец красил щеки, солнце слепило глаза, снежная целина искрилась сахарной россыпью. А Ярину чернота глаза застила, весь свет в ней сгинул. Да он по сторонам и не глядел, взглядом под ноги себе уперся, но видел лишь злобность свою непомерную, оттого и черно ему было.