Ночь Веды - Крапп Раиса - Страница 20

Онемело смотрела Алена на то, что разворачивалось пред нею. Знала она уже - омут, он живой. Но теперь на ее глазах пробуждалась, вызванная ею, сила невиданная, неслыханная, какой Алена и представить себе не могла. Но всем существом своим чувствовала ее, угадывала и в благоговении обмерла пред тем, что вздымалось прямо к ней.

Мерцание поднималось из глыби бездонной - ближе, ближе. И вот побежали чудные узоры звездных россыпей по зеркальной глади, и глаз едва успевал ловить их изящные начертания, как переливались они в другие формы. Расходились волнами, как круги на воде, вращались стремительными звездными спиралями, плелись кружевами умопомрачительной красоты...

Заблистали серебряные сполохи поверху, сам воздух над омутом осветился, и Алена, завороженная волшебством света, различила вдруг, как образовалось в нем некое сосредоточие, куда тянулась звездная пыль, кружилась в медленном вихре, как в танце. Туда же повлеклось с поверхности нерукотворное кружево, превратившись в переливчатые лучи. И такие же лучи заиграли, светясь сквозь толщу воды, устремились туда, где из света, из лунных кружев ткалась высокая тонкая женская фигура.

Перехватило дух у Алены, сердце затрепетало. Поднялась она быстро с колен, встала у самой кромки омута, который теперь уж и не омутом представлялся, а обширной чашей, до краев наполненной жидким, играющим серебром. И вдруг... Толи ветром злым хлестнуло, толи плеть черная рассекла звездные узоры...

Вздрогнула спокойная гладь, яростно метнулись по ней черные молнии. Провалами опало свечение над омутом, ввинтились черные воронки в текучее серебро, затягивали и гасили все, что только что играло самоцветным сиянием, жило в непередаваемой волшебной прелести своей...

- Ну, здравствуй, - вздрогнув, услыхала Алена голос и увидала у себя за спиной Ярина.

Глава двадцать пятая

томит Ивана ожиданием

длинною в целый день да еще в ночь

Ох, и долог был день Ивану... Знал он и прежде еще, что измучается ожиданием. Но что так тяжко будет ему на сердце - сгадать не мог. Впору взвыть по-волчьи от тоски. Да еще немочь эта проклятая! Хоть бы какой работой занял себя, и чем она тяжельше, тем на душе бы легче стало. Дак нету же силы ни в руках, ни в ногах. А хворому известное заделье - посидеть да полежать. Но ни сиделось, ни лежалось, ни ходилось. Тянуло и тянуло душу, и сердце порой так обмирало, что казалось, жизнь вся враз из него вышла.

И вел Иванко два нескончаемых разговора. То с Богом говорил, просил его о милосердии великом - укрыть Алену дланью Своей от лиха всякого, в каждый миг быть с нею рядом и не оставить покровительством Своим высоким. Прощал своих обидчиков, не храня зла в сердце своем, и просил прощения за собственные недобрые дела, что вольно или невольно совершал, за обиды им чинимые.

И приходили на память мгновения, которые открывались вдруг иной стороной, чем виделись прежде. То были минуты, когда Алена была с ним рядышком. Почему же тогда он не знал, какое это счастье - видеть свою Аленушку, слышать голос ее Почему забота ее стала обычным делом, когда следовало почитать за великую радость бережные прикосновения легких рук?

Теперь в мыслях своих говорил Иванко Алене множество несказанных еще слов, казнясь переживанием о том, чего уж не повернешь вспять. Зачем шутил и смеялся, когда Алена, может быть, ждала от него иных слов? Почему не думал, что ей может быть то обидно? Как многотерпелива она с ним, а он... грубиян бестолковый!

"Ох, Аленушка, да вертайся ты поскорее! Как много слов особенных нашел я для тебя! Оберну тебя в них, будто в одежды шелкотканные, в меха соболиные! Каждое - как маленькое теплое солнышко будет греть тебя и ласкать..."

Только бы поскорее пролетели остатьние часы! Да они не хотят лететь. Капают минутки, как вода из дырявого ведерка. А дырочка-то махонькая-примахонькая! Упадет капелька-минутка, и ждешь не дождешься, пока соберется вторая, сорвется прочь...

"Господи! Господи! Яви милость многогрешному дитю Своему! Дай мне сонного забытья!"

Но сон десятой стороной бежит, когда душа взбудоражена тревогой. Да еще бы знать, чего бояться! Стенает душа, а от чего? От того ли, что Алены не просто с ним рядом нету, а ушла в ночь странную, и что-то неизвестное сулит им та ночь?.. Иль беду вещует сердце, кручинится? С какой стороны и чего ждать?

Казнит Ивана незнание... И бессилен он этим незнанием...

Глава двадцать шестая.

...на дне омута

- А я уж заждался, заскучал, - хрипло выдавились слова сквозь вздрагивающую на губах ухмылку.

Был Ярин бледен, глаза рыскали в страхе и странном желании испытать опасную силу Алениного взгляда. Не знал еще Ярин, что время встречи выбрал самым наилучшим для себя образом: именно сегодня, сейчас застал он Алену беззащитной. Не могла она силу, обретенную сегодня, роскошный подарок дня, тут же обратить во зло и ударить в мир, который любила безмерно, который наполнял ее восторгом, раскрывшись в неповторимом многообразии и дивном совершенстве. В этот день не способна была Алена не то чтобы недоброе сотворить, но даже оборониться от зла, ей чинимого.

Обернулась она жалобно и растеряно к омуту... Последние слабые сполохи света гасли, умирали на поверхности темной воды, больше ничего не осталось от того, что предстало Алениным глазам мгновения назад.

Ярин тоже короткий взгляд на омут кинул - все так же плыли над холодной водой клочья тумана.

- Чего ждешь, Алена? Вранье все, про омут твой, - голос ободрился, налился привычной твердостью. - А если ты за чудесами сюда явилась, так мы сей момент тебе их устроим.

Алена голос Ярина слышала и не слышала. Она будто и с ним, на берегу была, но одновременно другая ее часть - большая, сильная, покидала ее сейчас, рассыпалась, распадалась. И это было страшно своей непонятностью, это было главным.

- Что, Аленка, сыграем теперь свадьбу? Глянь сколь женихов у тебя! А вот и венец невестин.

Сзади на глаза накинули тряпку, поспешно шкодливо вздрагивающими руками обмотали ее вкруг головы, хранясь от опасного зеленого огня. Разломился Аленин мир. Сегодня не смели являться в него злоба людская, хищная алчность и подлость, и трусливая жадная похоть, и боль. Но они вломились нежданно, когда нельзя и нечем было оборониться от них...

...Когда поднялась Алена c измятой травы, слепо шагнула по берегу и остановилась потеряно... пятеро остались за ее спиной. Федька вдруг назад шарахнулся, без толку шаря руками по сторонам, за кого уцепиться... Но у приятелей его, в ком Федька опоры искал, тоже ледяная змейка за шиворот шмыгнула, вниз по спине скользнула. Федька-то первый увидал, а уж потом и они, как узел, туго на тряпице затянутый, вдруг зашевелился и сам собой распадаться стал. Упала тряпка с Алениних глаз.

Оцепенели тати, ожидая, что обернется Алена, глянет на них. Но она еще к воде шагнула, и еще, будто слепая, будто не видала, что край уже, обрыв... Вот в омут ступила... Но не рухнула в бездну, а остановилась, и так, стоя недвижно, тихо-тихо в воду ушла, будто опускала ее большая сильная ладонь. Вот лишь легкое облако рыжих кудрей всплыло на воде, вот и оно утянулось вниз. Ничего. Неподвижно все и мертво. Даже кругов нету на тяжелой свинцовой воде... Рваные клочья тумана застыли, будто лютым холодом закованные...

Переглянулись пятеро. Тут только заметили, что тихая летняя ночь обернулась ненастьем лютым. И куда делось то мертвое оцепенение, которое только что представилось им? Обезумевший ветер метался, бился как непомерной величины птица, путами плененная, жалобно стонали деревья от лютых ударов неистовых крыл, низко над мятущимися верхушками неслись рваные облака, тусклый фонарь луны то и дело тонул в густой мути.

Вдруг вздрогнули все от лошадиного храпа. Хрипели кони смертным хрипом, как если б сдавливали им шеи тугие змеиные кольца. Бились в смертном страхе, ломая кусты, срывая привязь, ржали тонко и жалобно. Михась, про которого известно было, что коников он жалел куда больше, чем людей, туда, к ним бросился, про собственные страхи позабыв. Антипка ни с того, ни с сего тоже закричал тонко - так заяц-русак верещит от смертного страху - и, дороги не разбирая, в темноту кинулся. Федька вроде за ним дернулся остановить, да только промычал неразборчиво и к Ярину повернул бледное пятно лица. Да тому не до Федьки было. Сам того не замечая, отступал Ярин к деревьям, озирался, желая понять - отчего волосы на голове шевелятся? Отчего кожа колючими мурашками взялась, когда холода он не чует? Нету Аленки, нету! Все кончилось! Иль осталось что-то!? Иль омут проклятый свои каверзы казать начал? Так прочь отсюда! Прочь! Пусть остается в лесной глухомани со своими жутями, Ярину он больше не нужон - кончилась свиданка, и остался на этом свете один победитель, он - Ярин!