Пертурабо: Молот Олимпии - Хейли Гай - Страница 40

Пертурабо глубоко вздохнул, чувствуя, как спадает гнев.

Негромкий звук дерзким эхом разлетелся по залу. Грохот разрушений снаружи — от хлопков снарядов до уханья воздуха, вытесненного разрядами энергетического оружия, — почти не проникал сквозь толстые стены дворца. Здесь царила тишина, не сдающаяся просто так ни бомбам, ни порывам ярости. У примарха вполне хватало и того, и другого, но он слишком долго полагался на них. Шум войны притуплял гениальные способности Пертурабо. Безмолвие, пусть и пронизанное приглушенной симфонией истребления, радовало его.

— Отец, — произнес Железный Владыка и закрыл глаза. — Как же до такого дошло?

— Пока он был жив, ты никогда его так не называл. Что изменилось?

Примарх уловил знакомые нотки в хриплом от старости шепоте.

Каллифона.

Пертурабо поднял взгляд. Его названая сестра восседала на троне Лохоса, установленном между статуями богов-близнецов. Времена изменились, и теперь короли-боги стали нелепыми, старомодными. Сгорбленная под тяжестью лет Каллифона выглядела намного дряхлее Даммекоса. Ее облик буквально ошеломил примарха. Лукавая, многогранная и умная девушка, которую Пертурабо едва не полюбил — подобное чувство он испытывал только к Императору — превратилась в омерзительную каргу.

— Сестра, — сорвалось с его губ.

— Значит, теперь я — «сестра», а он — «отец»? Потребовалось восстание, чтобы вытянуть из тебя эти слова. Какая жалость.

Далекие болтерные выстрелы казались хлопками шутих.

— Восстание, — повторил примарх. — Мне не следовало доверять вам управление планетой.

— Я тебя умоляю! — Каллифона судорожно вздыхала между фразами: ее изношенным легким не хватало сил для громкой речи. — По-твоему, в этом виноват отец?

— Он многие годы негласно выступал против меня.

— Он пытался выцарапать себе частичку власти, которую считал своей. Ему не хватало отваги признать, что правил он благодаря тебе.

Пертурабо посмотрел в лицо мертвеца, который пытался стать ему отцом.

— Принимая пост имперского губернатора собственного мира, он руководствовался прагматизмом, — сказал Железный Владыка. — Он был слишком циничен, чтобы искренне поверить в мечты Императора. Я и не ждал от него полной честности.

— Ты знал, чем занимался отец, но не остановил его.

— Зачем? Он не представлял угрозы. Никто, включая его самого, всерьез не относился к идее бунта. Думаю, он просто носил такую маску. Не мог отказаться от роли правителя. — Примарх улыбнулся своим воспоминаниям.

— Его поступки обернулись для нас погибелью, — возразила Каллифона. — Он побуждал в других мысли о возвращении к свободе. И в этом твоя вина.

— А ты? Ты считаешь, что Олимпии нужна свобода? — поинтересовался Пертурабо и, лязгнув броней, на два шага приблизился к сестре.

Из-за тебя мне приходилось так думать. Тебя считали даром богов. Возможно, на самом деле ты был их карой. Ты — бич нашего мира.

— Богов не существует, — разлетелся по пустому залу шепот примарха.

— Ты слишком настойчиво твердишь это, брат.

— Любой человек сам выбирает свою судьбу. — Он указал на Каллифону. — Не бывает полубогов, ткущих гобелены нашей жизни. В понимании древних катериков Терры, все мы грешники и обитаем в аду.

— Презренный нигилизм, брат, — отозвалась старуха. — Впрочем, мне кажется, дело не только в нем. Возможно, ты не прерывал игры отца потому, что сочувствовал ему и хотел сохранить его гордость.

Пертурабо опустил глаза, не зная, права она или нет.

— Теперь он мертв, а его мир разрушен.

— Не переусердствуй со скорбью. У Даммекоса было черное сердце. Он утопил моего брата Геракона в бочке с вином, когда тот попытался свергнуть его. Не могу сказать, что меня это удивило… Тот был опрометчивым глупцом. И все же я бы предпочла для него что-то помягче, вроде изгнания.

— Даммекос утопил его?

— В вине, — подчеркнула Каллифона. — Будучи в крестовом походе, ты не спрашивал себя, что творится здесь?

— А что с Андосом? Он всегда был лучшим из вас.

В глубине души примарх считал, что Андос лучше и его самого. Не в объективном смысле, поскольку Пертурабо превосходил всех людей, но Андос обладал гармоничностью, недоступной для Железного Владыки, и тот завидовал ему.

— Андос отказался от императорской терапии, удалился в свои мастерские и умер девяносто лет назад. Если бы не ты, его считали бы величайшим творцом. Ты затмевал его во всех делах, но он не сетовал на это.

— Мне жаль.

— Почему? Тебя же заботят лишь твои мечты об утопии. Что тебе до настоящих людей? Они преграждают путь к совершенству.

— Недавно я кое-что осознал, — внезапно произнес Пертурабо. Слова сестры подтолкнули его к признанию. — Даммекос и я сходимся в одном: из Империума ничего не выйдет. — Примарх горько усмехнулся. — Тиран обычно называл мои работы — чертежи, трактаты, все, над чем я так яро трудился, — «причудами». Меня это бесило. Честно говоря, бесит до сих пор. Но мне начинает казаться, что он был прав. Вероятно, я унаследовал склонность к составлению грандиозных планов от настоящего отца.

Железный Владыка посмотрел сестре прямо в глаза, хотя ему больно было видеть ее морщинистое лицо.

— Империум — причуда моего отца, — продолжил Пертурабо. — Я старался поверить в нее, поскольку хотел увидеть наяву — так же, как мои великие здания и идеальные общества, которые бы ими пользовались. Но они невозможны. Совершенства не существует. Человечество слишком хаотично, чтобы принять истинный порядок.

Его железная маска раскололась.

Все муки, испытанные примархом, — вечная обособленность; чувство заброшенности, терзавшее всю жизнь; мерзкое понимание того, что он подобен ястребу среди кур и должен постоянно сдерживать себя; отстраненность братьев; невнимание отца — сосредоточились в единственном миге. По щеке Пертурабо скатилась одинокая слеза, и он мгновенно возненавидел ее: не только за то, что показал слабость, но и за то, что хотел оплакать погубленную мечту, но мог оплакивать только самого себя.

Если ты чего-то хочешь, еще не значит, что это появится, — пробормотал он.

Каллифона кивнула.

— Ты слаб. Плохо выкованное железо кажется крепким, но ломается, как сухой тростник. Ты никогда не понимал, что людей нельзя подгонять к идеалу — их нужно вести. Они беспорядочны и более сложны, чем самые трудные твои расчеты. Создав совершенный мир, ты в последний момент понял, что его главный изъян — люди, живущие в нем, и теперь хочешь уничтожить их, чтобы спасти свое творение. Ты отрешенное божество, Бо, повелитель гробниц. Ты не можешь достичь невозможного и поэтому злишься, как ребенок. Ты обрушил на нас этот кошмар, потому что не приемлешь компромиссов.

Возле дворца разорвался тяжелый снаряд. Оконные стекла задрожали.

— Люди не слушают меня, — сказал Пертурабо. — Сами не знают, что для них хорошо.

— Люди не склонятся перед тобой без любви и уважения! Великие тираны правили с благословления своего народа, умелые полагались на страх. Но еще ни один не добился успеха безразличием. Угрюмость стала твоим проклятием. Ты отказался принять любовь подданных. Тебя восславили, как бога, тебе дали армию для покорения звезд, а ты первым же своим указом подверг легион децимации.

Примарх сжал кулак.

— Они подвели.

— Подвели в чем? Не были лучшими? Ты разбрасываешься людьми, чтобы доказать нечто бессмысленное, а потом злишься, что никто не замечает и не восхваляет твоей жертвенности. Целые поколения юношей Олимпии сгинули, пока ты потакал своим капризам, снова и снова восстанавливая численность легиона. Ты правил издалека и не видел пустых школ, страдающих матерей, вдов.

— Мой брат Кёрз поступил хуже, — ответил Пертурабо. — Я пришел все исправить, а не уничтожить, как он. Изменники будут наказаны, но затем я восстановлю Олимпию.

— Ты сравниваешь себя с худшим из братьев, чтобы оправдать свои чудовищные преступления, — произнесла Каллифона. — Послушай себя! Чтобы «все исправить», тебе следовало покончить с рекрутированием и милосердно внять жалобам народа, а не устраивать эту… бойню! Брат, ты перебил пришедших к тебе послов. В тот момент ты проиграл. Потерял все. Когда-то у нас был хороший мир: воинственный и несправедливый, но не лишенный красоты и благородства. Ты уничтожил все это — зачем, брат?