Ученики Ворона. Черная весна - Васильев Андрей - Страница 19

Надо заметить, что Башня-на-Площади полностью соответствовала своему названию. Редко увидишь такое совпадение места и названия, которое его именует. Вот возьмем нашу раймилльскую Веселую площадь. Если верить наименованию, так там народ должен веселиться. Канатоходцев смотреть, жонглеров, пиво пить и так далее. Но нет. Там казни проводят, какое уж тут веселье. Ну разве если только кого-то из казначейских колесуют или судейских, тут да, тут народ очень радуется. Здесь же одно совпадало с другим.

Башня была высокая, с толстенными стенами, узкими лестницами внутри и крошечными камерами. И без окон. Я, по крайней мере, их не заметил. Из освещения — только факелы, потрескивающие на стенах.

Я слышал много легенд о том, как матерые воры умудрялись бежать из разных мест — и из тюрем, и с рудников. Большей частью это были, разумеется, сказки. Но даже в них не упоминались подобные места. Нет, один вариант мне сразу пришел в голову, но вот только и его мы использовать не смогли бы. Ни я, ни Гарольд не изучали магию разрушения. Есть такие заклинания, про них Ворон упоминал на занятиях. Да и при штурме Шлейцера кое-что из этого раздела практической магии я своими собственными глазами видел. Но где мы — и где магистры, что ее в ход пускали?

— Радуйтесь, — сообщил нам мордатый верзила-тюремщик, остановившись у одной из дверей, и брякнул связкой ключей. — Вдвоем будете сидеть. Красота, простор!

— Да уж. — Гарольд оглядел помещение, в котором практически все пространство занимали два узких топчана, придвинутых к стенам. — Прямо бальная зала.

— В соседней камере, точно такой же, шестеро сидят, — ответил на это ключник. — Дрыхнут по очереди. Двое спят, четверо стоят. По-другому никак. Руки вперед вытянули и без фокусов давайте. Мне только свистнуть — стража прибежит.

Он расстегнул кандалы, перекинул их через плечо и оставил нас, замкнув за собой толстую дверь, из-за которой к нам не проникал ни один звук.

Окна, хоть какого-нибудь, здесь тоже не было, в камере царил полумрак. Единственным источником света было небольшое отверстие у потолка. А еще тут было крайне душно. Яркое солнце Силистрии нагрело камни стены, а воздуха в камеру через все то же отверстие поступало очень немного.

А на дворе — только весна. Что же здесь летом творится?

— Жарковато. — Гарольд расстегнул камзол. — Уфф!

— Не без того. — Я последовал его примеру, а после и вовсе снял верхнюю одежду, да еще и сапоги стянул. — Но это ничего, ночью будет веселее. Ночью мы мерзнуть будем.

Высказав это предположение, я растянулся на топчане, подложив под голову свернутую одежду.

— Давай расценивать это как некий полезный опыт. Познавательный, скажем так, — предложил Гарольд, стягивая камзол и делая то же самое, что я. — Согласись, когда нам еще выпал бы шанс попасть в настоящую тюрьму? Вот ты такое предположить мог?

— Я? Никогда. С чего бы?

Произнося это, я даже не знал, плакать мне или смеяться. Кому-кому, а мне тюрьма, по идее, могла быть домом родным, поскольку как уличный вор я все равно туда рано или поздно загремел бы.

— Есть и другие хорошие стороны в нашем нынешнем положении, — жизнерадостно продолжил Гарольд.

— А ну-ка? — Я даже лег на бок и уставился на него. — Какие именно? Нет, мне правда интересно.

— Первое. — Монброн сжал пальцы в кулак, а после отогнул один из них. — Нам пока не надо гадать, что делать дальше. Мы уже находимся в некоей конечной точке, откуда сами выбраться не можем, а потому и голову над своей будущностью ломать нечего.

— Сомнительный плюс, — скептически скривился я. — Хотя… Да, отсюда не сбежишь, факт есть факт.

— Как вариант, мы, конечно, можем убить тюремщика, — заметил Гарольд. — Ты знаешь магию крови, я тоже кое-что могу, да и ремни у нас не отобрали, удавку можно смастерить, но что потом? Я считал — мы миновали восемь этажей и сейчас почти на самом верху башни. Нам не добраться до выхода живыми, даже если мы добудем оружие. Что до магии — ее и на один пролет не хватит.

— Можно выпустить друзей по несчастью, — возразил я. — Вон только в соседней камере шесть человек обитает. Двое спят, но четверо-то бодрствуют?

Сказав это, я повертел головой. Бывалый люд рассказывал, что в камерах есть такие специальные отверстия, слуховые трубы. Мол, сидельцы общаются, а люди из тюремной охраны, а то и городской стражи, их слушают. Ничего такого я не заметил, но червячок беспокойства у меня внутри остался.

— Вариант, — призадумался Гарольд. — Ладно, это мы еще обсудим. Итак, второе положительное обстоятельство — мы можем наконец-то выспаться в более-менее приличных условиях. Мне лично этот гамак на корабле до смерти надоел.

— Вот тут — да, — признал я. — Хоть и жарко, зато задница в воздухе не болтается. Что еще?

— Кое-кому придется пошевелить мозгами над тем, как нас выручить. — Гарольд широко улыбнулся, отгибая третий палец. — Знаешь, приятно иногда побыть чьей-то головной болью.

— Ой, ладно, — фыркнул я. — Есть у меня подозрения, что ты и до того кучу проблем окружающим создавал. В смысле, еще до нашего знакомства, когда дома жил.

— Ну и последнее. — Мой друг отогнул еще один палец. — Если все-таки дело дойдет до топора и плахи, я буду очень, очень красиво смотреться на эшафоте. Вот только представь, Эраст. Я в белой рубахе…

— В серой, — заметил я. — Как и у меня. Откуда им у нас взяться, белым? Мы в тюрьме, тут прачек нет. А если совсем честно, мои и до того не сильно белые были. То война, то корабль…

— Ну да, переодеться я не успел. — Гарольд с отвращением глянул на замызганные рукава сорочки. — Ладно, в почти белой рубахе, молодой, стройный, красивый. Еще волосы распущу! Все девицы помрут от восторга!

— Что да, то да, — даже не стал спорить я. — Особенно если волосы распустить. И знаешь, чтобы ветерок эдак их слегка развевал. Очень красиво будет смотреться. Аккурат до того момента, как палач тебе руку не отрубит. Или ногу? У вас с чего четвертование начинают? У нас с рук.

— Скотина ты, милейший фон Рут, — заявил Гарольд. — Такую картину испортил. Теперь ни малейшего желания нет на эшафот идти. Придется как-то выбираться отсюда.

— Крайний срок — понедельник, то есть через четыре дня, — заметил я. — Во вторник состоится суд, где нас приговорят к смерти.

— Думаешь?

— Уверен. — Я снова лег на спину. — Вот кабы тебя отвезли к королю, то, может, и нет. Тебя же король в лицо знает?

— Знает, — подтвердил Гарольд.

— Вот потому тебе туда и не попасть, — продолжил я. — Просто составят документ, по которому некий дворянин, возможно даже безымянный, чуть не прибил родных, и подсунут его на подпись королю, а тот его подмахнет. Или даже без этого обойдутся. Знаешь, в судебных канцеляриях и не такие странности бывают. Заверит приговор какой-нибудь бумагомарака, да и все.

Я сам в местах вроде королевской канцелярии не бывал, но вот беззубый Руфус, который частенько ночевал со мной в одной раймилльской ночлежке, много про подобные штуки рассказывал. Он сам лишился всего, чего имел, вот таким же образом, через поддельные бумаги, за большие деньги заверенные подлинными печатями и подписями. У нас ведь все решают связи и знакомства, у Руфуса их оказалось меньше, несмотря на его положение. Потому в какой-то момент его племянник стал жить-поживать в бывшем Руфусовом огромном доме и кататься в карете с золочеными спицами. Сам же Руфус спал в ночлежках и дрался с нищими за кусок хлеба до той поры, пока ему горло не перерезали.

Что уж говорить про нас? Дядюшка Тобиас отсыплет золота, кто-то где-то подпишет бумагу и поставит печать, а потом мы будем стоять на виду у всего города на Судной площади.

— Шутки шутками, но я не желаю подыхать от рук палача, — уже без иронии произнес Гарольд. — Лучше тогда уж наш первый план, с тюремщиком. По крайней мере, умрем от честной стали и в бою, все не стыдно у престола будет в глаза богам посмотреть. Да, жизнь оказалась бестолковая, зато смерть — красивая.