Я - ведьма! - Лузина Лада (Кучерова Владислава) - Страница 16

— Любишь? — немного испуганно.

— Любишь? — на этот раз тревожно: «А любишь ли?»

— Люблю.

Он улыбнулся слабо и неуверенно — и я любила эти сомневающиеся губы недоласканного ребенка и эти глаза, безуспешно пытающиеся поверить мне. Юлий хотел верить мне, но не мог.

— Моей жене ты говоришь то же самое, — бессильно выдохнул он.

— Но я действительно люблю твою жену, — улыбнулась я.

Разве я виновата, что на все случаи жизни люди выдумали одно-единственное слово «любовь»?

— Как ты можешь любить женщину, муж которой твой любовник? — В его голосе была безнадежность.

— Но ведь ты любишь свою жену?

— Не знаю… — протянул он.

— Зато я знаю. Ты ее любишь. И меня тоже. Ведь так?

— Наверное… может быть… — В его глазах было извечное отчаяние мужчины, заблудившегося среди двух сосен — жены и любовницы.

— Если ты любишь и меня, и ее, почему ты отказываешь мне в праве любить и ее, и тебя? — пошутила я.

Моя безмятежность успокаивала его и в то же время тревожила, потому что казалась алогичной.

— Я люблю вас по-разному… — сказал он, помолчав.

— И я люблю вас по-разному, — рассмеялась я.

— Но это ведь невозможно! — взмолился он, упрашивая меня переубедить его в обратном.

Он не понял шутки. Ему хотелось гармонии, пусть и нелогичной.

— Каждый раз, когда я вижу тебя у нас дома, я думаю: как ты можешь так честно смотреть ей в глаза?

— Наверное, потому, что я ничего у нее не краду.

— Значит, я для тебя ничто? — напрягся Юлий.

— Нет, ты для меня — все! — ответила я честно. — Но мы с ней любим разного Юлия. С тем Юлием, которого люблю я, она даже не встречалась. Таким ты бываешь только со мной. А того человека, которого любит она, — любит только она. Ничего удивительного в этом нет. В каждом из нас живет несколько людей. И мало кто находит партнера, способного удовлетворить сразу все запросы. Хотя бы потому, что потребности эти часто взаимоисключающие. С одними тебе хочется быть крутым, а с другими — умным и чутким, с одной женщиной — Дон Жуаном, а с другой — Ромео. Поэтому одно «Я» удовлетворяется женой, другое — коллегами, третье — любовницей, четвертое — друзьями, не говоря уже о пятом, шестом и сорок первом.

— Это какая-то мудреная пафосная ложь. — Юлий отстранился и выговорил горестное и наболевшее: — Нам нужно что-то решать!

— Ради бога… — Немея от нежности, я поцеловала его в тревожные веки. — Я ничего не хочу решать. Я абсолютно счастлива.

— И ты не хочешь, чтобы я разошелся с Милой? — недоверчиво поинтересовался он.

Этот вопрос задали оба Юлика. Их голоса звучали хором. Но каждый спрашивал о своем. В интонациях Милиного звучала эгоистичная надежда. В интонациях моего — страх, что моя абсурдная толерантность объясняется только моим равнодушием к нему.

— Меньше всего на свете мне бы хотелось, чтобы ты разошелся с женой.

— Но Мила мне не жена, — вспомнил он.

— Какая разница? — отмахнулась я. — В конце концов ты все равно распишешься именно с ней.

— А ты хотела бы быть моей женой?

Милин Юлик хотел услышать «нет».

Мой мечтал о «да»!

— Нет. — Я грустно помотала головой. — Из меня получилась бы бездарная супруга. Я из породы любовниц.

Я все еще улыбалась. Все еще смотрела на него нежно. Но печаль уже коснулась моих губ, окрасила серым цветом улыбку. Наш разговор приближал конец. Неминуемый конец нашего лета, вслед за которым наступит зима. Нам не стоило говорить об этом.

— Если женщина любит мужчину, она хочет быть его женой, — упрямо повторил Юлий — мой Юлий.

— Ты путаешь любовь с эгоизмом, дорогой. Если женщина на самом деле любит мужчину, то прежде всего хочет, чтобы он был счастлив.

— Значит, ты не вышла бы за меня замуж? — с нарастающим сомнением уточнил он.

Но это был уже Милин Юлик, разобидевшийся, что какая-то женщина в мире осмелилась пренебрегать столь восхитительной партией.

— Нет, — повторила я глухо.

— Но почему? — взмолился Мой.

— Потому что… — Ах, до чего горькой стала моя нежность! — …тогда мне достанутся оба Юлия, и один из них никогда не сможет быть счастлив с такой женщиной, как я, я не смогу быть счастлива с ним, и твоя жена пострадает ни за что ни про что.

— И все же, как честный человек, я должен бросить Милу, — обреченно произнесли два Юлика.

Один злился на себя, за свою честность. Второй мечтал об этом решении, зная: стоит лишь его принять, он почувствует облегчение и снова сможет дышать незамутненной ничем радостью жизни.

— Глупый ты мой, маленький… — вздохнула я.

И сейчас не имело значения, что эти слова говорит девица ста шестидесяти сантиметров роста мужчине метр девяносто.

Я прижала его голову к своей груди:

— Остается только поражаться, как упрямо люди стремятся быть несчастными. Ради каких таких святых целей нужно обрекать на страдания трех счастливых людей?

— Ради правды! — О, это мог сказать только мой Юлик!

Но с каждой секундой наш разговор становился все более болезненным. Нестерпимо. И что самое обидное — ненужно.

— Правда мало кому приносила облегчение. Но если тебе так хочется правды, зачем обязательно уходить от жены, лучше уж иди в мормоны — они имеют право на двух жен. Будем жить все втроем долго и счастливо.

— Моя жена не согласится, — обиженно всхлипнул он.

— Тогда не нужно ничего менять, — подвела я печальный итог. — Пусть все остается как есть.

— Ты уверена, что можешь быть счастлива так… зная, что дома меня ждет другая женщина?

— О каком несчастье может идти речь, если твои губы для меня, как глоток воздуха, — произнесла я нараспев, зачаровывая ползущую из всех щелей и такую ненужную сейчас реальность. — По твоим жилам струится не кровь, а сверкающий солнечный свет! Твое тело сделано из мороженого, от него невозможно оторвать рта…

И заклинание помогло.

Заворожило. Нежность, испуганно сжавшаяся в углу, расправила крылья. Ударила в голову. Затопила все страхи, сомнения, мысли о будущем. Опьянила. Свела с ума.

— Это твоя песнь песней, да? — улыбнулся мой, только мой — золотой Юлий, без примеси инородных металлов.

Его глаза были похожи на два прозрачных озерца с голубоватой водой. Я потянулась к ним пересохшими губами. Юлий смотрел на меня. И, словно измученный голодный зверек, захлебываясь, лакал из моих глаз счастливый, умиротворяющий покой.

Он не верил мне. Но, вопреки всем доводам убогого человеческого рассудка, был счастлив.

— Это не лучшее стихотворение Евтушенко, — прокомментировала Карамазова.

— Зато точное, точнее не быва… Готова поклясться, — прервала я сама себя, — вон та фотография на полке была другой!

Я вскочила с кресла и попыталась дотянуться до каминной доски, украшенной десятком старинных снимков в серебряных рамках. Мне не хватило роста. Я просительно посмотрела на хозяйку. Она поднялась, сняла фото и без комментариев отдала его мне.

— Александр Блок и Люба Менделеева в костюмах Гамлета и Офелии, — со знанием дела заявила я. — Фотография сделана до их свадьбы, во время одного из любительских спектаклей.

— Мало кто в наше время способен узнать поэта, а тем паче его жену, — произнесла Карамазова.

— Заслуга невелика, — призналась я честно. — В институте я делала иллюстрации к «Гамлету» Шекспира и перерыла все снимки известных артистов, игравших когда-либо эту роль. Кстати, именно Блока я тогда и изобразила. Костюм придумала свои, а лицо — его. Но когда я пришла к вам, он стоял отвернувшись, а сейчас, видите, на коленях перед Любовь Дмитриевной. Я не могла ошибиться — у меня профессиональная память!

Я вопросительно уставилась на хозяйку, уповая на объяснение.