Лабиринт (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 4

— Ничего себе. И с каких это пор Ефимов перестал бояться своего грозного папашу?

— Каринаааа, наверное ему надоело плакать в углу от того, как все его называют… — Танька заливисто засмеялась, так искренне, что даже мне захотелось улыбнуться.

— А как его называют?

— Ты что, реально не знаешь? — она продолжала хихикать, оглядываясь по сторонам, и тогда прислонилась к моему уху, — его называют "Да, мой господин."

Теперь засмеялась я, вспоминая, как каждый раз, когда Ефимов заходил в класс, парни подрывались с места, приседая в реверансе и снимая с головы воображаемую шляпу, чтобы поприветствовать нашего заучку словами "Да, мой господин". Он настолько боялся своего отца, что даже один его вид заставлял Ефимова бледнеть, краснеть, зеленеть — и все это то по очереди, то одновременно. Слабаков никто не любит. Их даже не жалеют — потому что они не способны вызвать уважение. И, видимо, пришел момент, когда папенькин мальчик решил доказать, что он повзрослел, не подозревая, что дает всем шакалам, которые его окружают, очередной повод для злорадных шуток.

— Вы ненормальные… Но да, такое зрелище я не могу пропустить. Ты только это… возьми с собой валидол, нашатырь, или что там еще нужно — будем Ефимова в сознание приводить после того, как вся наша арава завалится в его элитный особняк.

— Ты не волнуйся, Каринка, он будет за нами с веничком и тряпочкой бегать…

— Нет-нет, Танька, придется позвонить тете Фаине, одолжить у нее дефибриллятор…

— Если твоя тетя Фаина узнает, где ты зависаешь по вечерам вместо библиотеки — дефибриллятор понадобится ей…

Мы подшучивали друг над другом и сами не заметили, как подошли к школьным воротам, за которыми всегда стояли самые шикарные тачки, которые только можно было представить. Водители ожидали, протирая мерседесы и бентли своих хозяев чистенькими тряпочками, чтоб ни одно пятно не уродовало идеально отполированную поверхность.

Я села на заднее сидение и, встретившись взглядом с водителем, сказала:

— Ну что, поехали?

Леша — хороший парень, молчаливый, он присматривал за мной, но никогда не говорил ничего лишнего. Не знаю, почему — то ли понимал меня в чем-то, то ли не привык вмешиваться, а может, решил насобирать козырей на будущее — но ни одна моя тайная "вылазка" из дома пока не раскрылась.

— Домой?

— Конечно, домой, Леша. Куда еще может ехать хорошая послушная девочка после окончания уроков… — я отвернулась к окну, дав понять, что разговор на этом окончен. Набрала номер Дарины. Как хорошо, что в этом пустом мертвом особняке, который мне еще пару лет придется считать своим домом, есть она. Самы родной человек на всем свете. Наверное, нам нужно кого-то любить, чтобы чувствовать, что внутри осталось что-то живое. А Дарина — простая, открытая, искренняя… я тянулась к ней, и она понимала меня с полуслова, и она единственная, кто помогал мне держаться.

— Даринка, привет… Как ты?

— Привет, Карин… Я в универе еще… Все в порядке?

— Да, ты когда будешь? Я сейчас домой еду. Хочу вечером к Таньке смотаться… — услышала, как на том конце провода воцарилось молчание.

— Карина, отец вот-вот приедет. Зачем ты усложняешь? Я же знаю, куда ты собралась…

— Дашкаааа, он даже если и приедет, все равно меня не заметит. А вообще его самолет только завтра в 8 утра прилетает — я узнала все. Ну пожалуйста, ты же знаешь, как мне сложно усидеть в этом могильнике…

— Хорошо, только я потом тебя заберу. И ты должна отзваниваться каждый час. Обещай…

— Обещаю… Спасибо, я тебя обожаю…

Андрей

Мы ехали уже около часа, и возникало ощущение, что именно так выглядит ад, вернее его преддверие. Жара, настолько сильная, что казалось, машина вот-вот начнет плавиться, и если прикоснуться рукой к металлу — он останется на пальцах, въедаясь в кожу и оставляя на ней глубокие раны и ожоги. Горячий воздух вперемешку с пылью проникал в ноздри и горло, иссушая их изнутри и заставляя судорожно сглатывать остатки слюны, ощущая, как немеет язык. Даже кондиционер, который работал на полную мощность, не давал желаемой прохлады. В который раз оглянулся, осмотрев пейзаж сквозь тонированные стекла бронированного автомобиля — вокруг один песок, океан из песка, которому не видно ни конца, ни края. Но если стихия воды пугает нас своей мощью и необузданной силой, то здесь жутко становилось от мертвой тишины, от этого безмолвного покоя. Потому что здесь тебя никто не найдет. Никогда.

Услышал, как завибрировал сотовый и, рассмотрев на дисплее имя звонящего, ответил:

— У меня мало времени, говори быстрее.

— Граф, тут такое дело… в общем, я не уверен, но…

— Послушай, Серега, не тяни кота за… — чертыхнулся, едва сдерживаясь от словесного потока откровений, насколько сообразительны отдельные личности, — случилось что?

— Мы нашли наркоту у нескольких наших пацанов…

— Ты какого хрена звонишь мне, если есть конкретные инструкции?

— А если их подставили?

— Меня это не интересует. Попались — заплатят… Действуй.

Наказывать нужно не за последствия, а за намерения. Пусть другие боятся и знают, что ждет каждого, кто посмеет нарушить правила. Чертова гуманность — всего лишь миф. Дай людям волю — и они вылезут тебе на голову, а хорошее отношение примут за слабость. Язык силы и жестких решений куда эффективнее. Несколько лет назад я попытался бы разобраться в ситуации, тогда человеческая жизнь представляла для меня хоть какую-то ценность. Сейчас же эта валюта резко девальвировала…

Нажав на кнопку отбоя, сразу же набрал Макса. Мы, хоть и виделись крайне редко, но были в курсе всех дел. Семейный бизнес, мать его так. Да и объединило нас то, что в считанные секунды делает людей близкими — это горе и общая месть.

— Макс, я прилетел уже, в машине еду сейчас к пункту назначения. Как у тебя там?

— Здарова, Граф. Да вот, подъезжаю к обители зла и порока…

— А что, ты еще и в других местах бываешь?

— Не завидуй так громко, братец. В следующий раз вместе поедем. Сам-то как?

— По идее, на подъезде уже, если не подохну среди этого песка. Завтра вернусь…

— Вот и обмоем это дело, сто лет не виделись. Глядишь, и скучать скоро начну.

— Обмоем, конечно. Есть повод. До связи, Макс…

Прошло три года, но мы ни разу не вспоминали тот день. Говорили о делах, мелочах, отце — о чем и о ком угодно, но только не о Лене. Ни слова, ни намека. Словно построили стену, которая разделила жизнь на до и после. И оба тщательно следили за тем, чтобы она не дала ни одной трещины. Слишком больно. И будет так же. И через год, и через десять. Есть боль, которая походит на неизлечимую болезнь — с ней уживаешься, сосуществуешь, и со временем она становится твоей частью. Ты привыкаешь к ней и знаешь, что ваш союз, словно скрепленный данной самому себе клятвой, продлится до самой смерти.

Большой роскошный особняк появился настолько неожиданно, что казался каким-то нереальным посреди этой пустыни, которая не давала шанса ничему живому. Как оазис. Только и это было иллюзией. Потому что дом стоял здесь для того, чтобы сеять смерть — именно там я должен заключить сделку насчет регулярных поставок оружия. Люди будут убивать, они будут стрелять друг другу в затылки и спины, пока будут существовать, и на этом всегда кто-то будет зарабатывать. Я давно избавился от иллюзий, выбросив их остатки в выгребную яму — ту самую, где гниет наша вера во что-то хорошее. Источая зловонный запах, отказываясь умирать, время от времени поднимая голову, но яма настолько глубокая, что тот, кто наверху, никогда этого не увидит. Потому что не хочет, отказывается, отворачивается, выстраивая вокруг себя стены из равнодушия и жестокости.

Я знал, что законы общества не меняются — оставалось лишь урвать от них то, на что хватит сил. Главное — делать это с умом и самым выгодным расчетом. Черный рынок оружия мы отбросили сразу — слишком большие риски, слишком сомнительный контингент и слишком много грязи. Да и уровень нас интересовал абсолютно другой. Двинуть стволы и прочий арсенал дальше, по завышеным ценам — не наша забота. Мы разработали схему, мы через свои каналы организовали полулегальные перевозки — и теперь оставалось собрать сливки и получить свою долю от навара.