Оно. Том 2. Воссоединение - Кинг Стивен - Страница 27

– Нет, я не могу, – чуть ли не шепотом ответила Беверли, но чувствовала, что побледнела, словно запотевшее стекло, через которое ничего не разглядишь. И да, она не отказалась бы от чая и от стула, сидя на котором и выпила бы этот чай.

– Вы можете и пройдете, – мягко возразила миссис Керш. – Это самое меньшее, чем я могу компенсировать вам печальную весть, которую сообщила.

И прежде чем Беверли успела запротестовать, она обнаружила, что ее уже ведут по полутемному подъезду в прежнюю квартиру, которая вроде бы стала меньше размером, но не вызывала отрицательных эмоций, возможно потому, что в ней все переменилось. Место пластикового стола с розовым верхом и приставленных к нему трех стульев занял маленький круглый стол, чуть больше приставного столика, с искусственными цветами в керамической вазе. Вместо старенького холодильника «Келвинатор» с круглым компрессором на верхней крышке (отец постоянно его чинил) она увидела «Фриджидейр» цвета меди. Над маленькой и определенно экономичной плитой крепилась микроволновка «Амана радар рендж». На окнах висели синие занавески, за окнами стояли цветочные ящики. Линолеум, настеленный прежде, содрали, открыв исходный деревянный пол. Многократно навощенный, он тускло поблескивал.

Миссис Керш – она уже поставила на плиту чайник – повернулась к Беверли:

– Вы здесь выросли?

– Да, – ответила Беверли. – Но теперь все по-другому… аккуратно… уютно… потрясающе!

– Какая вы добрая. – И от ослепительной улыбки миссис Керш разом помолодела. – У меня есть немного денег, видите ли. Немного, но с пенсией по старости мне вполне хватает. Выросла я в Швеции. В эту страну приехала в 1920-м, четырнадцатилетней девочкой без гроша в кармане… а это лучший способ узнать цену деньгам, вы согласны?

– Да, – кивнула Бев.

– Я работала в больнице, – продолжила миссис Керш. – Много лет – с двадцать пятого года я там работала. Доросла до должности старшей сестры-хозяйки. Все ключи были у меня. Мой муж очень удачно инвестировал наши деньги. А теперь я прибыла в тихую гавань. Пройдитесь по квартире, мисс, пока закипает вода.

– Нет, я не могу…

– Пожалуйста… я по-прежнему чувствую себя виноватой. Пройдитесь, если хотите!

И она прошлась. Спальня ее родителей теперь стала спальней миссис Керш, и разница бросалась в глаза. Выглядела комната светлее и просторней. Большой комод из кедра, с вырезанными инициалами «РГ», казалось, наполнял воздух ароматом смолы. Огромное пикейное покрывало лежало на кровати. С изображением женщин, несущих воду, мальчиков, погоняющих коров, мужчин, скирдующих сено. Отличное покрывало.

Ее спальня стала швейной комнатой. Черная швейная машинка «Зингер» стояла на металлическом столике под двумя яркими лампами «Тензор». Одну стену украшало изображение Иисуса, другую – фотография Джона Ф. Кеннеди. Красивая горка стояла под фотографией Кеннеди – заставленная книгами, а не фарфором, но смотрелась от этого ничуть не хуже.

Наконец, Беверли добралась до ванной.

Ее выдержали в розовом цвете, но такого приятного глазу оттенка, что она не казалась вульгарной. Всю сантехнику поменяли, и тем не менее к раковине Беверли приближалась с опаской, чувствуя, как захватывают ее воспоминания о давнем кошмаре: боялась, что заглянет в черное, без крышки, сливное отверстие, услышит шепот, а потом кровь…

Беверли наклонилась над раковиной, поймав в зеркале отражение своего бледного лица и темных глаз, а потом уставилась в сливное отверстие, ожидая голоса, смех, стоны, кровь.

Как долго она могла бы простоять там, согнувшись над раковиной, ожидая того же, что произошло двадцать семь лет назад, Беверли не знала; оторваться от раковины ее заставил только голос миссис Керш:

– Чай, мисс!

Она отпрянула, вырвавшись из пут самогипноза, ретировалась из ванной. Если в этой раковине и была черная магия, теперь она ушла… или не пробудилась.

– Ой, ну зачем все это!

Миссис Керш, улыбаясь, радостно посмотрела на нее.

– Мисс, если б вы знали, как редко нынче кто-нибудь заходит в гости, то не стали бы так говорить. Да я ставлю на стол гораздо больше для мужчины из «Бангор гидро», который приходит, чтобы снять показания счетчика! Моими стараниями он толстеет!

Фарфоровые чашки и блюдца стояли на круглом столе, белые, с синей каймой. На тарелке лежали маленькие пирожные и ломтики торта. Над заварочным чайником, что дымился паркóм рядом со сладостями, поднимался приятный аромат. Улыбнувшись, Бев подумала, что не хватает только миниатюрных сандвичей со срезанной корочкой: тетисандвичей, так она их называла, всегда в одно слово. Тетисандвичи бывали трех видов: со сливочным сыром и оливками, с кресс-салатом и с яичным салатом.

– Присядьте, – предложила миссис Керш. – Присядьте, мисс, и я налью вам чай.

– Я – не мисс. – И Беверли подняла левую руку, чтобы показать обручальное кольцо.

Миссис Керш улыбнулась и взмахнула рукой: какая ерунда, говорил этот жест.

– Я всех красивых молодых женщин называю «мисс». По привычке. Не обижайтесь.

– Я не обижаюсь, – ответила Беверли, но по какой-то причине ей вдруг стало чуточку не по себе: что-то в улыбке старухи показалось ей… каким? Неприятным? Фальшивым? Коварным? Но это же нелепо, так?

– Мне нравится, как вы тут все переделали.

– Правда? – Миссис Керш наливала чай. Темный, мутный. Беверли определенно не хотела его пить… и внезапно у нее возникли сомнения, а хотелось ли ей вообще тут находиться.

«Под дверным звонком было написано «МАРШ», – внезапно прошептал внутренний голос, и Беверли испугалась.

Миссис Керш передала ей полную чашку.

– Благодарю вас. – Беверли вновь посмотрела на чай. Да, мутноватый, но аромат замечательный. Она сделала маленький глоток. И вкус чудесный. «Хватит шарахаться от тени», – сказала она себе. – Этот кедровый комод такой красивый.

– Антикварная вещь, этот комод, – ответила миссис Керш и рассмеялась. Беверли заметила, что старуха сохранила красоту во всем, кроме одного – такое часто встречалось в северных краях. Зубы у нее были очень плохие, крепкие, но все равно плохие. Желтые, и передние два налезали друг на друга. А клыки казались такими длинными, почти бивнями.

«Но они были белыми… она улыбнулась, когда открыла дверь, и ты подумала, какие белые у нее зубы».

Внезапно Беверли не на шутку перепугалась. Внезапно ей захотелось – потребовалось – убраться отсюда.

– Очень старая, да! – воскликнула миссис Керш, и выпила свою чашку в один присест, с неожиданным, шокирующим чавканьем. Улыбнулась Беверли – ухмыльнулась ей – и Беверли заметила, что глаза старухи тоже изменились. Белки пожелтели, пошли красными прожилками. Волосы стали тоньше, коса ужалась, серебро, перемежаемое золотыми прядями, исчезло, уступив место тусклой серости.

– Очень старая, – повторила миссис Керш над пустой чашкой, озорно глядя на Беверли этими пожелтевшими глазами. Торчащие зубы вновь показались в отвратительной, почти что похотливой улыбке. – Из дома со мной он прибыл. На нем вырезана монограмма «РГ». Вы заметили?

– Да. – Собственный голос донесся откуда-то издалека, а часть рассудка верещала: «Если она не знает, что ты заметила все эти изменения, может, ты выкрутишься. Если она не знает, не видит…»

– Мой отец. – Слово это она произнесла, как «отьец», и Беверли увидела, что изменилось и платье. Стало чешуйчатым, зашелушилось черным. Камея превратилась в череп с отвисшей челюстью. – Его звали Роберт Грей, но он больше известен как Боб Грей, больше известен как Пеннивайз, Танцующий клоун. Хотя и это не его имя. Но он любил пошутить, мой отьец.

Она вновь рассмеялась. Некоторые зубы почернели, как и платье. Морщины на коже углубились. Сама кожа, раньше молочно-розовая, стала болезненно-желтой. Пальцы превратились в когти. Она ухмыльнулась Беверли.

– Съешьте что-нибудь, дорогая. – Голос поднялся на пол-октавы, но в нем прибавилось скрипучести, и теперь он звучал, как дверца склепа, поворачивающаяся на петлях, забитых сырой землей.