Витязь Железный Бивень - Чешко Федор Федорович - Страница 60
- Предыдущая
- 60/62
- Следующая
– Боятся, – мягко улыбнулась старуха.
– Кого?!
– Не кого, а чего. Боятся потревожить тебя. Но не уходят. Мы их уж и добром просили, и чуть ли не силком гнали – без толку, каждое утро опять все тут. Спасибо, хоть едят много, Кутю нынче прямо раздолье… Но как они пристают ко всем – никаких сил не хватает терпеть! Ларду вон, когда выскочила она от тебя, едва до погибели не довели приставаниями. Тоже дурни: видят, что девка чуть не плачет, что не трогать бы ее, так нет, лезут… Разве умно этак-то? Вовсе глупо: у меня лекарской мороки повыше темечка и без их битых рож.
Парень привстал на локте:
– Ларда была здесь? Выскочила, чуть не плачет – почему?
Старуха сразу помрачнела.
– Ты в беспамятстве эту звал… Ну, которая с той стороны…
Парень снова опустился на шуршащее ложе, закрыл глаза. Вот так-то. Звал, значит. А там, по ту сторону, не то что в беспамятстве – в обычных снах будешь звать Ларду. Будешь ведь. Будешь.
Гуфа придвинулась ближе, вслушиваясь в его невнятный шепот, и он поторопился спросить первое, что пришло ему в голову:
– Почему корчма? Почему не домой принесли?
– А думаешь он есть, дом-то? Нету больше у Хона дома, серые сожгли. И огород вытоптали, не поленились. И у Торка та же беда. Мы все пока у Кутя живем, при корчме.
«Так вот, наверное, к какому дружку ходил охотник узнавать новости», – мельком подумалось парню. Ай да корчмарь! Ни Истовых, ни самой Мглы Бездонной не убоялся… Впрочем, тут, верно, не в одной смелости дело. Корчмарь – он по роду своего занятия должен предугадывать будущее ловчей Огнеухих тварей. Но это, конечно, Кутю не в упрек. Он же мог (причем, наверное, с куда большей выгодой для себя) обернуть дело и другим боком: подарил бы Истовым Торка, а через него и прочих…
А Гуфа, присев на утоптанный земляной пол и безотрывно глядя на огонек нелепой лучины, рассказывала о том, чего парень не знал и о чем не успел спросить.
Ведунья не могла толком помочь ему справиться с уцелевшим Истовым – у нее оказалось слишком много непредвиденных хлопот.
Вначале вроде бы все складывалось удачно. Нурд и Торк быстро расправились с послушническими засадами; потом ловко и незаметно для серых латников прикопали тюки с взрывчатым зельем под заимочной стеной, насыпали запальную пороховую дорожку и укрылись в поросшей развесистыми кустами колдобине. В этой колдобине их поджидала Гуфа и валялся скованный заклятием послушник, прихваченный ими на всякий случай из второй засады. (Кстати сказать, ведунья, знавшая, что да как собираются делать охотник и Витязь, сумела разглядеть их обоих, лишь когда они вползли в укрытие и очутились прямо перед старухиными глазами.)
Самой Гуфе тоже как нельзя лучше удалось затеять сумятицу среди послушников, напустив на них якобы хмельного собрата. А за несколько мгновений до того, как пришла пора поджигать гремучее зелье, Нурда скрутила внезапная боль в груди. Гуфа еле успела сообразить, что происходит, – еще миг, и было бы поздно. Пока она занималась Витязем, приключилась беда с охотником.
Как ни малоопытны были в обращении с взрывчатым зельем Нурд и ведунья, Торк понимал в этом деле еще меньше их. Он сумел запалить порох, но не сумел уберечься. Взрыв швырнул его обратно в кусты – захлебнувшегося горячим дымом, полуослепшего… Некоторое время он сидел на земле, бормоча какую-то невнятицу и размазывая по лицу вонючую жирную копоть. А потом вдруг неторопливо поднялся во весь рост и целеустремленно полез вверх по склону, причем Гуфиного яростного шипения то ли не слышал, то ли не понимал. Огромного труда стоило ведунье возвратить его, но едва она, переведя дух, снова занялась Нурдом, охотник сызнова решил куда-то отправиться. Так повторялось раз за разом, причем заклятие послушания на Торка почему-то не действовало.
Парень слушал плохо, а понимал Гуфины слова еще хуже.
В голове гудело, очень хотелось спать, смутные тени непрошеных воспоминаний мешались с рассказом о том, как Гуфа, Ларда, подоспевший Хон и несколько общинников, прежде других разобравшихся в происходящем, грузили на телегу бесчувственного Лефа, еле шевелящегося Витязя и связанного Торка; как немилосердно гнали захлебывающуюся пеной упряжку; как в Сырой Луговине Хон и Ларда расправились с четырьмя послушниками, пытавшимися преградить путь…
Послышалось парню, или он впрямь провалялся без памяти целых двенадцать дней? Наверное, не послышалось, потому что после этих то ли сказанных, то ли не сказанных Гуфой слов к нему как-то толчком возвратилось сознание. А старуха, словно бы и не ему, а самой себе продолжала рассказывать о послушниках, которые разбегаются с заимок и просятся в общины; о Нурде, который, едва успев оправиться от страшной своей хвори, помчался в Жирные Земли, да еще и Хона с собой прихватил; о сходе всех общинных старост, которые должны выбрать из своего числа нового Предстоятеля…
Потом он вдруг осознал, что в каморке стало гораздо светлее, – это Гуфа зажгла от нелепой ветки настоящую толстую лучину.
– …а потом опять появились исчадия с гремучками на хвостах – в один день аж пять. Вот, погляди…
Она протянула парню листок папируса.
Все-таки при мерцающем свете лучин очень трудно читать – особенно едва оправившись от двенадцатидневного беспамятства. С трудом разбирая неряшливые прыгающие строки, парень чувствовал, как по его щекам стекают холодные ручейки. Вот только от напряжения ли он взмок?
– Когда они появились? Ну, исчадия – когда?
– Два дня назад. – Гуфа явно заподозрила неладное. – Солнышко тогда едва народилось, как вот нынешнее…
– Бесы адовы! – Нор отшвырнул чудодейственную шкуру и вскочил на трясущиеся ноги.
Любит, ох любит подлянка-судьба выворачивать душу негаданными щемящими напоминаниями!
Грохот копыт и вихляющихся колес; буроватые, поросшие дрянной колючкой обрывы, стискивающие извилистую ленту каменистой дороги внизу и извилистую ленту синевы над головой… А расхлябанные тележные борта немилосердно избивают спину и плечи, пыль выедает глаза, и сквозь досадные слезы иногда не видать даже Ларду, которая – вот она, только руку протяни – ухитряется стоять во весь рост на тележном передке, держась лишь за нетуго натянутые вожжи, и злыми пронзительными воплями погоняет вьючное, несущееся неуклюжим тяжелым скоком. А встречный неласковый ветер одинаково треплет гриву вьючного и Лардину гриву, рвет с девчонки подол и накидку, оголяя узкую гибкую спину, стройные крепкие ноги в неизменных синяках да царапинах…
Было это, это все уже было – в тот давний-давний день, когда воины Галечной Долины мчались на помощь братьям-людям, гибнущим в разоряемых Шести Горбах.
Было…
Это, да не совсем.
Вон на Лардиной спине шрам прибавился (короткий и прямой, розовый, еще свежий) – память о возвращении из Мглы, когда девчонка скатилась с осыпи и еще ногу сломала. Надо же – ведь несметно у нее шрамов да рубцов всяких, а каждый помнится. И еще помнится горячая тугая округлость, которая так уютно помещалась в твоей ладони; плечи, ухитряющиеся быть и крепкими, и какими-то подкупающе беззащитными… Да, помнится и будет помниться – куда ты ни забеги, а эта боль твоя навсегда.
Впервые за нынешнее безумное утро у него появилась возможность думать, потому что покамест никуда не надо было спешить (вьючное за него спешило), да и недовыбитые Фурстовым письмом остатки муторной одури выдул из головы радостный встречный ветер. Ветер-то радостный, ему-то хорошо – дуй себе да посвистывай, и думать ему ни о чем не надо, и не надо ему прятать глаза от угрюмо сутулящихся в этой же телеге Гуфы и Торка, и отрывать от накидки сведенные судорогой отчаяния пальцы воющей Рахи тоже пришлось не ему, а тебе. Нехорошим получилось твое прощание со здешней матерью, а вот со здешним отцом и с Нурдом, учителем твоим, даже так попрощаться не удалось. Далеко они; они еще не скоро узнают, до чего внезапно, нелепо и зло вывернулась твоя судьба. Нет, не вывернулась, а тебя вывернула с корнями из здешней кремнистой земли.
- Предыдущая
- 60/62
- Следующая
