Чудо. Встреча в поезде - Уэст Кэтрин - Страница 6

— Не очень-то ты сопротивлялась. Ты что, рассердилась, что я потом тебе не позвонил?

— Можешь сказать это судье.

— Не глупи. Здесь тебе не Миссисипи.

— При чем тут Миссисипи?

— В Миссисипи мы обычно ходили на танцы в женский колледж. И то и дело какой-нибудь пьяный ублюдок называл меня черномазым и затевал драку из-за того, что я танцевал с белой девицей. Тут не так.

— Да, тут не так. И мы говорим совсем не о танцах.

— Если бы там девица выдвинула против меня ложное обвинение, я бы испугался. А здесь это меня не колышет.

— О, конечно, космополитический Нью-Йорк, сады Академы, столица либерального истеблишмента… Ты хоть что-нибудь понимаешь в этой стране, Али?

— А что надо понимать?

— Ты только и понимаешь, что либералы не будут поддерживать всякий там бред типа «черномазые хапают наших женщин».

— Именно.

— Но ты не понимаешь, что тех же самых либералов оскорбляют до глубины души преступления против женщин. Особенно преступления, совершаемые богатыми и образованными белыми самцами, которым следовало бы вести себя поумнее.

— Какое это имеет отношение ко мне?

— Да, ты не совсем белый, Али, но все-таки белее, чем когда ты прикидываешься с помощью своего дутого британского акцента. Как раз типичный случай, во вкусе феминисток. Именно они здесь и кушают на завтрак таких вот богатых мальчиков, как ты. — Я почти убедила себя собственными аргументами и начала даже испытывать удовольствие.

Али в упор смотрел на меня.

— Вижу, ты это все хорошо раскрутила, — сказал он с холодным презрением. — Ладно. Сколько ты хочешь?

Я не ответила. Я почувствовала, что все у меня внутри застыло.

— Сколько ты хочешь? — нетерпеливо повторил он. — Давай, дорогуша, у меня мало времени. Я заплачу за твой шантаж, если ты запросишь не слишком много. Называй цену.

— Сколько я стою, Али? — спокойно спросила я.

— Ты и ржавого цента не стоишь. Видали мы шваль вроде тебя, не впервой. Обязательно кто-нибудь заявится, чтобы порастрясти богатого араба.

— Десять тысяч долларов, — сказала я. Для меня это была куча денег, огромная, невероятная сумма. Мое обучение, комната и питание в колледже оплачивались из моей стипендии, из студенческих займов, из моей временной работы. Я никогда не получала на свое имя больше двухсот долларов.

Али презрительно усмехнулся и достал чековую книжку. Я поняла, что могла бы попросить больше. Гораздо больше. Он полностью заполнил чек, не вписав только мое имя.

— Неплохие денежки за то, что слегка перепихнулись в сауне, — сказал он. — Как твоя фамилия по буквам?

Я услышала свой голос как бы со стороны:

— Пиши: «Совет по еврейским поселениям».

Али уставился на меня:

— Не понял…

— Это израильская организация, которая занимается еврейскими поселениями на оккупированных территориях. Они устраивают там советских евреев. Как раз сейчас они начали в Штатах кампанию по сбору денег. Несколько дней назад я получила от них письмо с просьбой о денежном пожертвовании. Твои десять тысяч — для них.

— Что ты мелешь?

— Али, мне не нужно ни одного пенни из твоих денег. У меня и в мыслях никогда не было «порастрясти» тебя, как ты это называешь. Ты сам это решил.

— Если это не шантаж, тогда зачем ты пришла? Почему сразу не пошла в полицию?

— Я хотела посмотреть, чувствуешь ли ты себя виноватым. Сознаешь ли, что натворил. Но у тебя нет и намека на раскаяние. Ты только снова стал меня оскорблять, да еще денег предложил. Простого извинения, Али, было бы достаточно. Но теперь слишком поздно. Я возьму твои деньги. Они для хорошего дела.

— Ты называешь хорошим делом, когда евреи отнимают то немногое, что осталось у наших людей в Палестине, когда они выгоняют женщин и детей из домов предков, когда они убивают людей во время молитвы?

— Заполни чек до конца, — ровно сказала я. — Твоя пропаганда меня не интересует.

Он заколебался.

— Я выпишу чек на твое имя, — сказал он. — Мне наплевать, как ты распорядишься платой за шантаж. Можешь кормить бешеных собак, мне все равно.

— Мы, Али, не бешеные собаки. И ты заплатишь непосредственно самому Совету. Иначе ты будешь считать, что я, шваль этакая, потратила их на себя. — Я позволила себе улыбнуться. — Не сомневаюсь, что Совет пришлет тебе письмецо с благодарностью. Не каждый день они получают такие большие подарки от арабов.

Али слегка побледнел:

— Я скорее сдохну, чем дам им хотя бы пенни. Убирайся!

— Отлично. Поищи для себя хорошего адвоката. Увидимся на суде, — сказала я и повернулась, чтобы уйти. В дверях я оглянулась: — Ты закончишь свои дни на острове Рикер. У них там как раз был еще один бунт. Ты разве не знаешь, что случается в тюрьме с хорошенькими мальчиками? Ты считаешь, я получила удовольствие от того, что меня изнасиловали. Будем надеяться, что и ты его получишь. — Я взялась за круглую дверную ручку.

— Постой! — хрипло сказал Али. Я снова обернулась. Он стоял, вцепившись в край стола. Лицо его было серым, как пепел.

Я почувствовала прилив злорадства. Должно быть, то же самое чувствовал он, когда взял меня силой, подумала я вдруг. Неважно. Я почти успокоилась, это был сладкий миг.

— Как ты назвала эту публику? — спросил он.

Я повторила название, и он до конца заполнил чек. Я сунула его в карман своих джинсов.

— От имени всех заинтересованных сионистов, — сказала я торжественно, — хочу выразить нашу искреннюю признательность за вашу своевременную и щедрую помощь.

Али злобно посмотрел на меня:

— Вали отсюда, пока я тебя не придушил, — сказал он. Голос его дрожал от ярости.

Я решила, что мне самое время исчезнуть. Но едва я сделала несколько шагов, как раздался стук в дверь. Он был очень громкий и властный. Я застыла на месте.

— ФБР! Откройте! — раздался голос из-за двери.

Али схватил меня за плечи и так стал трясти, что у меня зубы заклацали.

— Что же ты врешь, сучка проклятая! — зашипел он. — Ты сказала, что не заявляла! Ты сказала, что не пойдешь в полицию.

— Я и не ходила, клянусь! Это не полиция, Али. Это ФБР. Они занимаются только общегосударственными преступлениями. Подумай, что ты еще натворил.

В дверь снова постучали, еще настойчивей:

— Али Шалаби, мы знаем, что вы здесь. Если вы немедленно не откроете дверь, мы ее сломаем, — раздался из коридора голос.

Али выпустил меня так неожиданно, что меня шатнуло назад. Его безумный взгляд метался по комнате. Глаза у него были дикие и темные, он был похож на затравленного зверя. Взгляд его остановился на экране компьютера.

— Проклятье, — прошептал он. — Только не это. Только не сейчас. — Он что-то быстро напечатал на клавиатуре, и я подошла, чтобы посмотреть на экран. Он был полон какими-то сокращениями, звездочками и точками. Я понятия не имела, что это такое.

Снаружи раздался мощный удар, но дверь выдержала.

На экране возник текст: «Вы уверены?»

Али напечатал: «Да».

— Да, крошка, пожалуйста, поторопись, — громко, умоляющим голосом сказал он.

Я едва не рассмеялась.

«15 файлов стерто» — появилось на экране. Али с облегчением вздохнул. Снова раздались тяжелые удары в дверь. Дверь вздрагивала, но держалась.

— О’кей, никаких дискетов, никаких бумаг, — сказал Али. Трудно было понять, что он имел в виду, поскольку возле стола лежали две кипы распечаток, а возле компьютера пластмассовая кассета, полная компьютерных дискетов. Еще несколько дискетов валялись на столе. Али быстро глянул на них, затем схватил один.

— Я считал, что от него избавился, — пробормотал он. Держа дискет, он судорожно озирался. На лбу его выступили капельки пота.

До сего дня не знаю, почему я сделала то, что сделала, — то ли из любопытства, то ли из чувства жалости. Все что я знаю, — это что я взяла дискет из его безвольных рук и сунула его в задний карман своих джинсов, по соседству с чеком на десять тысяч долларов для Совета по еврейским поселениям.