От альфы до омеги (СИ) - "Lorain" - Страница 20

Ирис вернулась в комнату. Нужно хоть немного поспать: экран требовал много энергии, а силы потихоньку убывали.

Обычно во сне она видела игры красок и произвольных форм, но иногда ее мозг формировал что-то посложнее, и тогда появлялись лица. Такое случалось нечасто, и эти сны скорее напоминали запись воспоминаний. Все, что произошло за день, повторялось словно бы в ускоренной съемке. Но на этот раз не было ни ярких красок, танцующих спиралями, ни записи событий дня.

Эмпориум стоял на скалах, уходивших в воды Алого Залива. Ирис никогда не бывала ни порту, куда приходили торговые и пассажирские судна, ни в квартале рыбаков, и море могла представить только по данным из библиотеки Центра. Как ни странно, записей об Алом Заливе там почти не было, только одна старая заметка в текстовом формате. Из нее Ирис поняла, что моря в основном зелено-синие или серые, и только благодаря особым водорослям залив Эмпориума бордовый.

И в ее сне море казалось кроваво-красным. Пологий холм спускался прямо к скальному обрыву, и высохшая трава волновалась на ветру. Небо нависало над головой плотным, плоским куполом. Темно-серые облака расходились рваными ранами, и солнце роняло по два-три луча то тут, то там.

Ирис обернулась. За ее спиной поднималась каменная твердь, и в зеве пещеры открывалось жерло печи. От нее полыхало жаром, и лицо Ирис опалило. Она в испуге отвернулась. Впереди скала обрывалась прямо в воду, а внизу ее ждали острые камни.

— Выбирай, — раздался голос.

Ирис вздрогнула. Мариэлла чуть наклонила голову; она не улыбалась, а только ждала. Вместо обычного форменного платья на ней было длинное черное, человеческое — как с журнальных картинок.

И как она здесь оказалась?

— Ты омега или человек? — спросила она. — Выбирай.

— Вы учили, что омеги — люди, — прошептала Ирис.

Мариэлла неопределенно качнула головой. Ее темные волосы трепал ветер, и Ирис вдруг заметила, что он выдирает прядь за прядью.

— Выбирать тебе, — сказала Мариэлла.

Ее волосы выпадали, словно их больше ничего не держало. Кожа плавилась, и черты растекались. Сначала овал лица вытянулся, потом по-птичьи заострился нос, сузились глаза, щеки покрылись пятнами, с ушей закапало биопластиком. Упала сережка с левого уха, потом с правого. По шее и груди побежали черные трещинки.

— Выбирай скорее, — глухо приказала Мариэлла.

Ирис было страшно, но вместе с тем она ликовала. Выбирать она не собиралась, а наблюдать за тем, как исчезает Мариэлла, было безотчетно приятно.

Трещинки поднялись по подбородку до самых глаз. Ткани плыли и распадались неопрятными хлопьями.

— Тебе придется, — прошептала Мариэлла.

Ее покровы плавились как кожа восковой куклы, скелет распадался кусками. Скоро от лица Мариэллы не осталось ничего кроме белой маски, а потом и она разошлась, оголив системы в черепе.

Ирис вдруг поняла, что все это время чувствовала человеческие страх и торжество. Она не изображала их, переводить было нечего — она ощущала их сама. Это было странно и вместе с тем знакомо, как будто бы она вспомнила нечто, что знала всегда, но никогда не замечала.

А потом вместо Мариэллы появился Человек-Без-Имени. Сначала он улыбался во все лицо, а затем принялся хохотать. Его черты искажались, как у Мариэллы, текли и расплывались, но он все равно смотрел на Ирис — нежно и весело, как будто ничего не замечал. Откуда он взялся и куда пропала Мариэлла, Ирис не поняла, а Человек-Без-Имени все стоял, молчал и смотрел, словно ожидал от нее ответа.

— Уходи, — прошептала Ирис. — Уходи!

Наваждение рассеялось только к утру. Когда первые лучи солнца протянулись через зеленоватые рамы до самого дальнего угла грязной комнаты, Ирис поняла, что это был просто сон.

Чувствовать она не умела. Человеком она не была. И выбирать было не из чего.

Против обыкновения, Рикгард проснулся поздно. Часы в гостиной успели отстучать одиннадцать, когда входная дверь звякнула, и в дом вошла горничная. Лицом к лицу он с ней встречался очень редко, да и имени толком не помнил. Это была женщина неопределенного возраста, с бурой кожей и сухими руками, и, столкнувшись с Рикгардом, она предпочитала не поздороваться, а недружелюбно отмолчаться. Но сегодня она не только заговорила. Она вошла прямо в спальню и бесцеремонно закатила в угол комнаты ручного робота-уборщика.

— Нужно рассчитаться за месяц, — сказала она, окидывая Рикгарда безразличным взглядом.

Он как раз натягивал рубашку, брошенную с вечера прямо на пол.

— Мне сказали, это окончательный расчет, — добавила она сухо и поджала губы, как будто Рикгард оскорблял ее своим присутствием.

Тот раздраженно встряхнул мятые брюки и неловко сунул ногу в штанину.

— Как это окончательный? — не понял он.

— Так. Окончательный, — ее губы стали тонкими, как нитки. — Больше мне для вас убирать не надо. Плюс надбавка за генеральную уборку. Итого десять галиев.

Рикгард наконец-то застегнул брюки и хотел спросить, отчего уборка генеральная — он ведь ее не заказывал — а потом все понял.

Его выставляют. Все-таки выставляют. Значит, он был прав.

Но неужели все случится так быстро? Ему даже ничего не сказали. Не удосужились предупредить. Дать хоть неделю или две... Или его просто выселят в конуру поменьше? Переведут в другой отдел и посадят за бумаги? Ведь не могут его вышвырнуть вот так вот запросто! Все-таки четырнадцать звезд и двадцать лет успешной работы...

Но никаких бумаг он не потерпит. Разве для этого он отдал все последние годы отделу Ликвидации?

Горничная приступила к уборке без лишних слов, а он, наскоро ополоснувшись ледяной водой, пулей вылетел вон. Только сейчас он кое-что понял.

Девчонка так и не кивнула, не пообещала уйти. Да она же и не собиралась! Что-то промелькнуло вчера в ее глазах, эта омега что-то задумала, но ввязываться в историю, зазывать в свой новый дом полицию, людей из Особых Назначений или синтетического Центра, Рикгарду совершенно не улыбалось. Еще вчера он думал, что нашел себе запасной аэродром. Сегодня утром оказалось, что он не запасной, а единственный. Но беглые омеги в убогий интерьер его нового жилища не вписываются. Никак.

Он должен сейчас же ее прогнать. С его-то черной меткой только и не хватало, что разборок с полицией.

Как он и думал, девчонка не исчезла. Зато и от стариковского бардака не осталось следа. Омега вышла к нему навстречу, робко улыбаясь, а Рикгард только шумно выдохнул. Приглаженная комнатушка раздалась в стороны, посветлела и преобразилась. Вчера мансарда поражала вонью и запустением, сегодня она напоминала человеческое жилье. Паутина и плесень исчезли, не осталось и следа мерзкого запаха старости, который так выводил из себя Рикгарда. Девчонка выскребла пол, отмыла посуду, привела в порядок развороченный шкаф и даже каким-то неведомым образом отчистила старый матрас.

— Ты зачем тут хозяйничала? — только и спросил он.

Девица сбросила улыбку и опустила взгляд.

— Я хотела сделать вам приятное. Вам не очень здесь нравилось, вот я и решила...

— Ты кто такая, чтобы решать, что нужно в моем доме, а что нет? — внезапно разъярился Рикгард. — Кто тебе сказал, что мне нравится, а что не нравится?

Она осталась. Как он и думал. Вообразила, что пара взмахов метлой что-то изменят. Увязалась за ним, как собачонка, и теперь втирается в доверие, как будто на него могут подействовать эти дешевенькие приемы десятилетнего ребенка! Какое право она имела копаться в его вещах — теперь-то они принадлежат ему! — и перекладывать весь этот хлам так, как ей взбредет в голову? И ведь не только вещах… Она покопалась в его мыслях. Но самое главное даже не в этом.

Не хватало в его жизни полиции. Она ведь приведет к нему весь Сенат, весь Эмпориум! Черная метка есть черная метка — грош цена его слову. Всю жизнь он пытался стереть это незаслуженное пятно, и вот теперь — эта девчонка... Его могут обвинить в чем угодно. Его уже можно обвинять. Он ее укрыл. Всего на одну ночь, но он ее спрятал. И она ведь даже не человек. Разработка самого Сената! Покрытая тенью секретности, дорогостоящая и очень, очень ценная биотехника. А может, отключить ее и продать на черном рынке по баснословной цене?