Жить! (сборник) - - Страница 7

В ухо вполз червь. «Может, с рынка, непроданный? А сюда переполз только». Ваня червя стерпел. Не до него было.

К губе прилип слизень. Потом, невдалеке, кто-то грубо и навзрыд рассмеялся. Снова все стихло.

Наконец, все тот же гробовой насмешливый голос, явно перед кем-то выпендриваясь, гнусно прошелестел:

– Глубже, глубже его! Рот и кишки плотней землей набейте! Дерьмо собачье в ноздри втолкните. Штумп, штымт! Дух скота – он, как сказано, в землю уходит. Штумп, штымт! Ты, Ваня, – быдло, скот! И жить тебе, кстати, осталось одну минуту. А после – сразу неизъяснимым станешь.

– Это как это – неизъяснимым?

– А так. Ничего, никогда и никому изъяснить больше не сможешь!

Иван с остервенением стал выкапываться дальше. Оборвал с губы слизня, шуганул Могильного Зверя…

Неразрушимая сила вдруг вошла в него: копай, Ваня, копай!

Выкопался он быстро, выкопался вовремя. Встал, встряхнулся, повел одним плечом, другим. Шапки на голове не было. С правого плеча свисал драный кошачий хвост. Под ногами валялись мертвые птицы. Из ботинка торчала головка замерзшей ящерицы. На губах, на щеках – земля.

Страшная, земляная, никогда раньше не существовавшая в нем сила, вмерзшая пузырьками воздуха в кость, продолжала распирать Ваню.

Он ступил к дороге. Однако быстро сообразил: на Птичку – поздно. Да и не для гнилой Птички сила в могиле скоплена!

Тогда он двинул домой, в Перловку. Сперва решил – через Москву, через центр, во всей красе! Но потом передумал. Миновав лес, вышел к Окружной дороге.

Тут его что-то остановило: сзади послышалось кошачье мяуканье, женские мелкие всхлипы. Ваня нехотя обернулся.

Он увидел Пашку, облезлого серого кота, а над ними – дымно-огненное подмосковно-московское небо.

Стояла уже настоящая ночь. Машин поубавилось. Сзади причитала убегавшаяся за день Пашка. Ваня шел, и сил у него прибавлялось и прибавлялось.

«Раз из могилы выкопался, стало быть, и жизнь земную осилю!

И вышел на небо Великий Жнец.

Чуть помедлив, взмахнул золотым серпом, стал косить невидимые, но давно приуготовленные к такой жатве рати. Серп заблистал над нищими пригородами и над богатой Москвой. И брызнула из-под серпа кровь: быстро текущая, остропахнущая. Встрепенулись черви в могилах и гады в кроватях: но крови своей, из них навсегда убегающей, – не почуяли…

И хотя напугал Жнец своим серпом немногих, зато многих – тайно коснулся!

Тут же, под серпом у Жнеца, близ дороги, там, где кончалась улица Верхние Поля, ожила и шевельнулась серая, громадная, размерами сто метров на двести – так Ване показалось – птица. Не та, что, составившись из малых пичуг, кружила под сводами рынка, и не та, что сидела в запертой клетке. Другая!

Тихая, огромная, с чуть серебримым пером, от прикосновений взгляда легко ускользающая, – она, сквозь ночь, мечтала о чем-то своем. И человекам про те мечтания ничего не сообщала.

Ваня развернулся и, оставляя позади собственную могилу и громадную птицу, оставляя Верхние Поля и Нижние, отодвигая журчащее небо, мелкую речную трепотню и крупную лесную дрожь, расшвыривая в стороны скопища людских душ и комки птичьих шевелений, пошел, наливаясь неизъяснимой силой, домой, в Перловку.

Сзади вышагивала – готовая переть хоть до Холмогор, хоть до Северного полюса, а надо – так и до островерхого города Калининграда – белобрысая Пашка.

Вслед за Пашкой, воздев хвост трубой, шествовал серый облезлый кот. За ним подскакивала и вновь опускалась на землю огромная, неуклюжая, едва различимая во тьме птица: может, ушастая сова, может, зря потревоженный филин.

Какое это все-таки удовольствие – говорить о хороших, интересных людях! Испытываешь невероятную легкость, свежесть, согласитесь.

Этот Иван, Иван Александрович, появился у нас как-то неожиданно, почти вдруг, по крайней мере, так кажется сейчас, спустя некоторое время.

И те изумление и восторг, вроде тех, что случаются, когда сидишь на закате у лесного озера, уже застывшего фиолетовым стеклом, солнце только сползло за щербатый гребень черных елок, оставив рыжеватый выдох над водой – и вдруг! – огромная рыбина, сазан, допустим (кило на три, а то и четыре), вздыбив мертвый глянец фонтаном брызг, взовьется и, ловко поймав упругим зеркальным боком самый последний лучик, застынет на миг во всем сияющем великолепии!..

А после рухнет, шлепнется со всего маху обратно.

Сравнение это удачно тем более, что наша захолустная жизнь походит именно на такое вот озеро. Если не сказать болото.

Чего уж греха таить – провинция! И уж кому, как не издателю всей местной прессы (две газеты, журнал – полноцветный офсет на меловке, ежегодник – моя гордость!), этого не знать.

Пускай от Ивана потягивало некой таинственностью (наш полковник Селезнев, ссылаясь на «нюх матерого чекиста», намекал о его возможных – «весьма и весьма» – связях с иностранной разведкой. «Шпион!» Так и сказал тогда в бане), о его прошлом мы судили лишь по рассказам самого Ивана.

Рассказы эти связаны между собой не были. Никак и ничем, кроме личности рассказчика.

А рассказчик он был хоть куда. Потрясающий!

Вот он, например, разглядывает коллекцию пасхальных яиц (а у Трящева их дюжины три, даже Фаберже есть! Штук пять).

Внимательно повернет голову с густой прической, чуть отстранится, потом поближе. Найдет интересный угол, скупо кивнет, мол, о да!

Потом проведет смуглым кулаком по подбородку, будто проверяя, хорошо ли выбрит, выпрямится и скажет. Скажет, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Красота всегда напоминает мне о смерти.

(Пауза.)

– Помню, в горах Санта-Ино, Антильский архипелаг, – голос Ивана сочный, с густой хрипотцой (он вполне мог бы быть радиодиктором), – я тогда снимал репортаж об аборигенах острова. Для «Таймс».

Три дня прорубались сквозь тропические джунгли. Я, ассистент, трое местных, плюс переводчик. Мне этот малый сразу не понравился. Еще там внизу, в деревне. И я не ошибся.

Иван курил тонкие сигары, настоящие английские, с палевым, вроде слоновой кости, мундштуком. Шоколадного цвета, от них так сладко пахло черносливом.

– К вечеру третьего дня напоролись на карамарос. Местные бандиты. Выращивают коку, перегоняют в кокаин. Переправляют. В основном по морю, во Флориду. Миллиардный бизнес!

Иван выпускает облако медового дыма.

– В перестрелке я был ранен: так, царапина, ассистент убит наповал… Вы когда-нибудь видели, что делает разрывная пуля девятого калибра с человеческой головой? Арбуз! Вдребезги…

Спасся, прыгнув со скалы в горную реку. Думал ли, что разобьюсь о камни? Пожалуй, нет. Оказалось глубоко. Я играл в университетской сборной по водному поло, дважды чемпион города, – это, безусловно, помогло. Пронырнул к подножию скалы. Там, под водопадом, и отсиделся.

Сверху стреляли. Потом сбросили вниз трупы моих носильщиков.

Иван поднимает умные серые глаза, чуть печальные и бесконечно усталые. Обводит всех. Что и говорить, к этому моменту все гости уже вокруг него.

– Наступила ночь. Звезды на экваторе вот такие (показывает кулак), светло как днем. Я нашел Южный Крест. Решил пробираться к деревне. Конечно, рискованно: я был уверен, что наш переводчик сам из карамарас. Встреча с ним могла стоить мне головы. Но в деревне остался Хуан из местного корпункта «Таймс», он должен был нас дождаться и переправить в столицу.