Вольно дворняге на звезды выть (СИ) - Чацкая Настя - Страница 33

А потом? Потом он швырнул эти бабки ему в лицо. Дебил. Наверное, там всё и началось. Взял бы — мажорчик бы отъебался, без проблем. Он слово держать умеет. Но нет. И что потом?

Потом Рыжий узнал, что у Хэ Тяня умерла мать. Пришлось приезжать к нему чаще. Зачем? Чтоб не подох от одиночества?

Блядь… в башке месиво.

Рыжий чувствует себя как после урока истории. Сегодня историк затирал о дополнительном слое в атмосфере, который отвечает за обман человечества — на самом деле космоса не существует, на самом деле земля вывернута наизнанку. Небо — это ядро, а люди ходят вниз головой, а то, что снаружи — реальный мир. То есть, реальный мир находится под землёй. А хрусталик в глазу устроен так, что на сетчатку изображение транслирует вниз головой, поэтому…

Почему этого шиза до сих пор не уволили?

Рыжий хлопком выключает на кухне свет и идёт в свою комнату. Бросает полотенце на стул. Выключает свет и здесь тоже. В темноте падает на кровать, лицом в подушку.

Сегодня он наконец-то починил почтовый ящик, потому что Хэ Тянь нашёл в магазинчике на углу нужное, подходящее крепление. Серьёзно. Этот перец, у которого бабок хватит даже на то, чтобы ножи никогда себе не затачивать, шарит в том, какие крепления нужны для старых почтовых ящиков.

Рыжий закрывает глаза и снова чувствует желание побиться головой о подушку. Ему уже даже не страшно. Он просто заебался.

Перебоялся.

Перебоялся, но когда звонит мобильный, он подскакивает на кровати. В тишине звонок реально оглушает, особенно, если вот так с головой уйти в свои мысли.

«мудило» вызывает.

Рыжий секунду хмурится в сияющий из темноты экран перекошенным ебалом, потом принимает звонок. Сердце беспокойно жмёт.

— Что?

Хэ Тянь на той стороне молчит пару секунд. В этом молчании есть что-то напряжное. Рыжий садится на постели.

— Эй.

— Привет.

И вглядывается в темноту. Хмурится. Не понимает. Переспрашивает:

— Привет?! Ты с дуба рухнул? Время видел?

В телефоне еле слышно шуршит — видимо, Хэ Тянь смотрит на экран. Сверяет часы. Не так уж поздно, около половины первого, но всё же. Слышно: длинно выдыхает.

Говорит сипло:

— Блин.

И добавляет:

— Извини.

Получается искренне.

Рыжий жопой чует — что-то не так. Только поэтому глотает своё раздражение, только поэтому полностью переключается из своих дурацких мыслей — сюда.

— Что за нафиг, — говорит, — случился?

Хэ Тянь снова подвисает в тягучей тишине. Как будто вслушивается в его голос. Сука, что происходит.

Рыжий спускает ногу с кровати, чувствует ступнёй прохладный пол. Он не совсем шарит, что делать, но мозг действует раньше, чем сознание. Потому что до Рыжего доходит, что он больше не сидит на кровати, только когда выхватывает из шкафа толстовку. Потому что до Рыжего доходит, насколько ему жутко, когда руки уже совсем холодные, а пальцы начинают дрожать.

— Э, алло. Ты слышишь меня, не?

Он мысленно приказывает себе не паниковать, только горло отчего-то жмёт: голос глухой. Сердце колотится по-дурному.

— Ничего не случилось, — говорит Хэ Тянь. — Просто…

Его голос сходит на нет вместе со словами.

Рыжий, наполовину одетый, застывает, держась за ручку двери.

— Просто иногда снится полная хрень. И предчувствие ещё такое… дебильное, — негромко заканчивает Хэ Тянь, и слышно, что голос у него севший. Как будто только что действительно спал.

Рыжий открывает рот, но не знает, что сказать. Представления, блин, не имеет ни малейшего.

Хэ Тяню приснился кошмар? Один из этих отвратительных снов, которые оставляют после себя ледяной пот и астматические спазмы в глотке? А чего делать-то в таких ситуациях, бля?

Он судорожно вспоминает, как в детстве просыпался посреди ночи от собственного вопля, как Пейджи вбегала в его комнату и крепко обнимала, прижимала к себе.

А потом приносила стакан тёплого молока. Может, спросить, есть ли у него молоко.

Пока Рыжий лихорадочно пытается сложить в голове два плюс два, Хэ Тянь, походу, слегка приходит в себя. Возвращается в нормальное состояние. Прочищает горло.

Говорит уже другим голосом:

— Правда, прости. Не хотел будить. У меня, — он запинается, — бывает. Иногда. А после того, как мать… короче, сейчас чаще.

Рыжий сглатывает. Слушает:

— Уже реально поздно. Блин.

Он не думает, сколько времени. Он лихорадочно подсчитывает наличку в уме, соображает, хватит ли рассчитаться за такси. Пешком тоже можно, но до него час переть, за час его опять может накрыть. Или нет? Или это единоразовая акция?

— Приехать? — прямо спрашивает Рыжий, и Хэ Тянь резко затыкается.

Неуверенно переспрашивает, как будто ослышался:

— Что?

Явно не ожидал. В грудине тянет, но привычное раздражение спасает ситуацию:

— Я спрашиваю: хреново тебе? Не тупи. Я приеду.

— Нет. Нет, нормально, оставайся дома. Просто подержи трубку пару минут, если не впадлу.

Рыжему не впадлу. Он продолжает сжимать пальцами ручку двери и думает: я бы что, щас внатуре к нему приехал? Посреди ночи?

А потом думает: конечно, нет. Просто психанул. Растерялся. Маленько запаниковал.

Думает: вот же хренотень.

А потом: подержать трубку пару минут? Серьёзно?

— Я тебе так скажу, — сообщает Рыжий, садясь обратно на кровать, — ночью звонить и молчать в мобилу — это высший уровень стрёма. Ты переплюнул сам себя.

Хэ Тянь коротко смеётся на другом конце линии. Рыжий против воли вспоминает, как он звонил из Токио. Вспоминает его вопрос «что на тебе надето?», вспоминает, как тогда шарахнуло. Как будто на хвост каблуком наступили.

— Ты уже спал?

— Нет ещё.

— Что делал?

Дрочил на твою улыбку.

— Да так, — говорит Рыжий и морщится. Зарывается пальцами в волосы. — Душ принимал.

— Душ принимал, — смакует Хэ Тянь. — Я-я-ясно.

Ну, вот и ладушки, думает Рыжий. Вот и попустило. Вернулся мажористый долбаёб.

— Если ты щас спросишь, что на мне надето, я реально приеду и сломаю тебе нос. Имей в виду.

Хэ Тянь шутит что-то о невыполняемых обещаниях. Рыжий хмыкает.

Хэ Тянь тут же интересуется:

— Это что сейчас было?

— Где?

— Ты что, улыбнулся?

Рыжий моргает.

— Нет.

— Хорошо. Было бы обидно пропустить это. Если ты, конечно, ещё способен на такой подвиг.

— Чё ты несёшь… — качает он головой и трёт лицо свободной рукой.

— Я не шучу. Ты хотя бы перед зеркалом тренируйся, если считаешь, что твоя улыбка не для простых смертных. Я слышал про атрофирование мышц, очень неприятная штука.

— Иди в жопу, мажорчик.

Хэ Тянь опять посмеивается. У него уже почти нормальный голос. Рыжий ловит себя на том, что вслушивается в его смех. Пытается вычленить что-то опасное, что-то, обо что в этом смехе можно пораниться. От чего следует убежать.

И не может.

— Ну, всё? — ворчит он. — Попустило тебя? Мандуй спать.

— Да я в постели. Нужно только глаза закрыть.

— Ну так, бля, закрывай.

— Прямо сейчас?

— Нет. Завтра. Придурок.

— Закрыл.

— Пиздишь и не краснеешь.

— Правда закрыл, — урчит Хэ Тянь.

И верится, что не врёт, потому что голос тут же меняется. Становится таким, каким бывает только в тот момент, когда они находятся вдвоём.

Совсем рядом.

В студии.

Рыжий против воли представляет себе Хэ Тяня, лежащего на своём траходроме с закрытыми глазами, с рукой, закинутой за голову. На него падают мутные огни из гигантских окон, на нём живёт и бесконечно движется сияющий город. А Хэ Тяню пофиг. Он расслабленный, с улыбкой на сонной морде. И мобильный в другой руке.

Так, всё. Это уже пиздец, как не смешно.

Рыжий трясёт башкой, говорит:

— Я кладу трубку.

И действительно отрывает телефон от уха, когда слышит голос из динамика:

— Спасибо, Гуань.

Рыжий подвисает, закусывает губу. Прихватывает её зубами, сжимает сильно. Хочется чего-то, что перекроет скачущий пульс. Но он морщится и сбегает — сбрасывает звонок.