Волчица лунного князя (СИ) - Замосковная Анна - Страница 80

Катя, под шумок оторвавшая от поросёнка лапку, воинственно взмахивает ей:

— Волчицам тоже красота не помешает.

— Густой тебе шерсти, — моментально сдаётся Ламонт, посверкивая смешинками в изумрудных глазах. — И шелковистой.

— И зубов белоснежных, — щурится Катя, и получает в ответ театральный поклон.

А я с сожалением понимаю, что придётся кого-то пустить на свой диван, потому что противоположный оккупирован Арианом и Пьером, с одного узкого торца журнального стола сидит Катя, а с другой стороны Ламонт и Вася не поместятся.

Вздохнув, тяну к себе Катю. Вася поспешно усаживается на пол рядом со мной и преданно смотрит снизу:

— Разреши ножки помассажировать, прекраснейшая.

— Ты не участвуешь в состязании, — чеканит Пьер.

— Поэтому мне можно, — хитро улыбается Вася.

Подошедший Ламонт вручает мне сверкающий пакет и интимно интересуется:

— Понравились лилии?

— Э… да, спасибо. — Оглядываю доступные взору цветы вдоль стен. — А розы чьи?

Выдержав короткую паузу, Пьер берёт на себя ответственность за частичную ароматизацию:

— Это мой скромный дар.

Страшно представить, сколько моих зарплат в этом «скромном» даре.

— В следующий раз принимаю такие дары пожертвованиями в приюты. — Моя просьба вгоняет зверинец в ступор. — Можно в фонды.

Катя отрывается от поросячьей ножки и хмыкает:

— Говорила же, что цветы — это глупо.

— Но человеческие женщины любят цветы. — Пьер растерянно переглядывается с Ламонтом.

— Тамара практичная, как волчица, — хвалит меня Вася и прихватывает ногу.

Остальные кандидаты в мужья отзываются рыком. У Ариана получается громче всех, то ли княжеская способность, то ли в волчьем виде рычать проще.

Прижав отросшие волчьи уши, Вася отдёргивает от меня руки:

— Я только хотел помочь Тамарочке расслабиться, я из добрых намерений.

Воздух вибрирует от тихого рычания. Вася печально отползает. Я бы рада его поощрить, но как бы его за массаж моих ног не покусали.

— Спасибо, Вася, — тепло улыбаюсь ему, — но сегодня меня умассировали всю вдоль и поперёк, мне хватает.

Окидываю рычунов гневным взглядом, и они примолкают, Ариан даже отворачивается. Ну да, ему-то что, он ночью завалится ко мне в кровать и из этой стратегически идеальной позиции будет ненавязчиво — а может и навязчиво — обрабатывать.

Васин пушистый хвост мечется из стороны в сторону, выщёлкивая на ковре искры статического электричества. Сам он смотрит на меня восторженным чистым взглядом, улыбается:

— А так, как я, никто не помнёт, я же с почтением и с любовью.

— Раз уж речь пошла о почтении и любви… — Пьер поднимается с дивана и поворачивается ко мне спиной.

А на спине у него набит женский портрет в окружении роз.

Мой портрет.

Кажется: мышцы у него бугристые, поэтому татуировка слегка косит. Как к этому относиться? Не представляю. Вроде лестно, но с другой стороны… Закусывая губы, Катя прячет весёлый блеск глаз под ресницами. Ламонт переводит критический взгляд с меня на портрет и обратно.

— Не очень-то и похоже, — выдаёт он.

— А я Тамарочкин профиль вырежу на лунном камне, сделаю медальон и буду всегда носить с собой. — Вася активно виляет хвостом.

— Полотенце держи, — советую я.

Со вздохом обозреваю свой портрет и как можно мягче произношу:

— Не стоило… так.

Даже Ариан, опершись лапами на столик, вытягивается вперёд, чтобы заглянуть на спину Пьера.

— Это же навсегда, — тяжко вздыхаю я.

Ламонт фыркает:

— Да он при любом обороте может это стереть.

— Но накалывать было очень больно. — Пьер усаживается и отросшим когтем надрезает ленточку на коробке торта. — А ещё здесь…

На торте тоже мой портрет.

— Сам пёк. — Пьер расплывается в улыбке.

— Я тоже могу испечь… что-нибудь. — Ламонт теребит край пакета, подёргивает, будто хочет уронить, чтобы все увидели подарок.

— А я уже поросёнка принёс. — Вася заглядывает мне в лицо.

Они же серьёзно. Они в самом деле меня сватают. Надеются, что их выберу, даже Вася…

Ариан, сопя, устраивается в углу дивана, дёргает хвостом, прикрывает им лапы. Надеюсь, эта морда задумчивая уже жалеет, что одеждой меня плохо обеспечил. Вон теперь сколько желающих меня порадовать.

Не выдержав намёков Ламонта, заглядываю в пакет: там что-то красное кружевное. Наклоняюсь ниже… да там нижнее бельё. Красное, кружевное нижнее бельё. Почему-то воровато оглядываюсь на Пьера.

— Что там? Что? — одновременно вскакивают Вася и Катя.

— Бельё, — автоматически сознаюсь я.

Зря, ох зря. Щёки окатывает жаром.

— Покажи, — подаётся вперёд Пьер. — Кружевное?

— Кружевнее твоего, — кивает довольный Ламонт.

— Правда? — Пьер наклоняется ещё ближе.

— Померить не даст, — едва слышно хмыкает Катя в отнятое у поросёнка яблоко.

Пьер обжигает её гневным взглядом, волосы на его макушке встают дыбом.

Тук-тук!

О, неужели ещё женихи?

Дверь раскрывается, и Лерм вкатывает в гостиную большую тележку с блюдами под металлическими колпаками и бутылками вина.

— Время ужина, дорогая гостья. — Он улыбается вполне искренне, словно его при мне не уменьшали на один палец.

Следом заглядывает Дьаар и тихо уточняет:

— Присоединиться можно?

Кажется, все кандидаты собраны в одной комнате. Вздохнув, киваю:

— Да, Дьаар, заходи.

Надеюсь, не подерутся.

Всё приходит в движение. Ламонт и Пьер диван вместе со мной и Катей переставляют на кромку благоухающих роз и лилий у стены. Второй диван вместе с Арианом переставляют ближе к лестнице на второй этаж.

Запустив кондиционер, Лерм жестом фокусника раскладывает журнальный столик, увеличивая его площадь втрое.

— Да начнётся пир, — возвещает он.

— Сначала надо бы еду выставить. — Дьаар осторожно косится на остальных, будто проверяет эффект слов.

Мужчины, кроме царственно возлежащего на диване Ариана, набрасываются на тележку, звенят тарелками и блюдами, выпускают из-под колпаков мясные запахи, откупоривают вино и тащат, тащат это всё с бокалами на столик, в центр которого Пьер ловко устанавливает торт с моим портретом, а Ламонт под шумок подпихивает букет лилий в трёхлитровой банке. Именно этот манёвр позволяет Васе опередить его и вновь устроиться у моих ног. Пьер, подтащив блюдо со стейками, успевает занять диван. Остальные усаживаются на пол, прихватывают куски мяса, порывисто отгрызают, начисто забывая о человеческих манерах. Лерм разливает по бокалам и в миску Ариана вино, хвастается:

— Из погребов Амата.

— О, — дружно одобряют гости.

Они принимают из его руки бокалы, но ни единым взглядом или мимическим движением не выдают отношения к тому, что мизинца их гостеприимного хозяина не хватает. Меня же жутко тянет рассмотреть, как зажила рана, и в то же время стыдно за бестактное любопытство. Но оно побеждает, и когда Лерм подаёт бокал, в упор смотрю на его руку: место зарубцевалось так основательно, словно прошло несколько лет, а не двое суток.

Вскидываю взгляд на лицо Лерма, он слегка улыбается, будто понимает и принимает мой интерес. Но нет в нём ни злости, ни боли, как нет у остальных злорадства или недоумения. Все они, от главы стаи до отпрысков глав стай, безропотно и с уважением принимают наказание князя. У людей такую покорность власти я представить не могу.

Хотя и здесь есть паршивая овца, ведь кто-то хочет меня убить.

— За здоровье жрицы! — Хором звучат голоса. Бокалы взвиваются вверх, к потоку гонимого кондиционером воздуха, и к запахам цветов и жареного мяса резко примешивается терпкий хмельной аромат. — Долгих ей лет!

Очень актуальное пожелание. Вино подслащает горечь этого осознания, теплом прокатывается по пищеводу и отдаётся лёгким звоном в голове. Знаменитое креплёное вино Амата.

— Вот теперь да начнётся пир! — выдыхает Ламонт, и все опять жадно набрасываются на мясо, норовя утащить кусок из тарелки соседа.