Жил-был мальчик (СИ) - "SаDesa" - Страница 10

Прячась и глуша все звуки.

Входит снова, придерживает за поясницу, двигается вперед-назад и вдруг передумывает. Замирает. И, наклонившись вбок, поднимает что-то с кровати. Думаю сначала, что смазку, но когда звонко щелкает снятый колпачок, то понимаю, что это на самом деле.

Двигается едва-едва. Просто покачивается. И рисует, и рисует, и рисует… Буквы, а возможно, еще что-то. По позвоночнику идет вниз. На пояснице оставляет одно растянутое, жирными буквами выведенное слово и что-то незамысловатое на моей левой ягодице.

Склоняется, накрывает меня собой, опирается на руки, и я не могу не заметить, как они у него дрожат. Как от мышечной усталости или вроде того. Как у человека, который только что разгрузил вагон.

Опирается подбородком на мое плечо. Больно давит и, дотянувшись губами до уха, шепчет то же, что не менее сотни раз написал на моем теле.

Шепчет, наверное, столько же или больше.

Одно и то же слово. Кругом. В одно бесконечное «люблю». Путая буквы, но никак не теряя их смысл.

– Не сдерживайся больше, прошу… – шепчу как в горячке и, кажется, даже повторяю каждое слово по два раза, путаясь в слогах. Возможно, все, что сейчас вылетает из моего рта, это один путаный бред. Плевать. Он поймет. – Или я просто умру…

Чувствую, как приподнимает брови. Каким-то чудом понимаю, что это очередной невысказанный вопрос. Носом зарываюсь глубже в плед. Теперь-то уж точно мне этих речей и самому не разобрать.

– Трахни меня. Так, как тебе хочется. Пожалуйста, Влад. Пожалуйста, сейчас… Мне плевать, если кто-то услышит. Мне плевать, если кто-то увидит. Я так сильно люблю тебя, что мне нужно это. Сейчас.

Сейчас, сейчас, сейчас… Не краснею даже, давно весь красный.

Давно весь соленый.

Давно дрожащий.

Давно – его.

Выпрямляется, не забыв неторопливо вонзить зубы в мое плечо, и вдруг совершенно неожиданно хватает меня за волосы.

– Хочешь знать, как мне хочется?

Этот маниакальный горячий шепот когда-нибудь заставит меня кончить. Он просто будет разговаривать со мной так, а я спущу, не снимая штанов и не касаясь члена.

– Встань.

Тащит наверх, больно стискивая слишком короткие, чтобы наматывать на кулак, прядки, и действительно заставляет меня подняться, выпрямить дрожащие руки.

Шлепок по бедру неожиданный и обжигающий настолько, что вскрикиваю. И, кажется, лишаюсь остатков мозга, стоит ему снова открыть свой рот.

– И не смей сжимать зубы.

Второй удар слабее первого, но куда более звонкий. От него непроизвольно хочется сжаться. Обхватить его туже. Повести бедрами, задницей податься назад, почувствовать еще больше.

– Не смей. Я хочу тебя слышать.

Да-да… Как скажешь… Я тоже… Тоже хочу слышать. Тебя. Как ты дышишь, словно только что пробежал черт-те сколько.

Как сбиваешься с мысли. Как произносишь мое имя, насаживая меня, как на штырь.

Крепкий, горячий и пульсирующий.

Идеально подходящий для того, чтобы вбиваться в мое тело и делать ему охренительно. Делать ему очень, очень хорошо.

Боль стала совсем незначительной, скорее тягуче приятной, чем раздражающей. Боль стала очень правильной. Неотъемлемой частью процесса.

Проводит по моей макушке пальцами, ерошит волосы и, прежде чем убрать их, еще больше понизив голос, сделав его совсем прокуренным и шершавым, не просит даже, а, скорее, приказывает:

– Стой так. Упадешь только после того, как закончим.

Локти, и без того неверные, тут же подламываются, но, закусив губу, толчком выпрямляю их и больше прогибаюсь в пояснице.

– Вот так. Будь, хорошим мальчиком, Кирилл.

«Будь хорошим мальчиком». Будь хорошим, не как тот, из жнецовской сказочки. Ты любимый, Кирилл.

Ты нужный.

Ты единственный для него.

Будь. Хорошим. Мальчиком.

Циклюсь на этом и не знаю почему. Не стремлюсь понимать. На каждое движение его бедер – по слогу. На каждый толчок – по выдоху, что все громче, что перестают быть бесшумными от слова «совсем».

Что перестают быть отголосками стонов, когда он, поднырнув пальцами под живот, обхватывает еще и мой член.

Толкает меня вперед так, что я врезаюсь в его сжатый кулак, что головка проезжается по плотно прижатым друг к другу горячим и влажным, совсем как мои ладони, пальцам.

Толкает вперед. На коленях, кажется, навсегда отпечатается рисунок пледа, а спинка кровати оставит глубокую зарубку на стене.

Движения становятся глубже и жестче. Почти не выходит из меня, двигается, как поршень внутри. А по венам – не кровь, а ртуть уже. Не кровь, а жидкий, раскаленный металл. Дышать тяжело, словно в комнате больше сорока плюса. Дышать тяжело, словно я астматик со стажем, только что нажравшийся аллергенов.

А дышать… невозможно.

Только попытки откровенно жалкие симулировать. Только поскуливать уже, потому что на крик или хотя бы стоны нужны силы и воздух.

Потому что это Влад-Влад-Влад. С ним редко по-другому.

Катится градом пот. Руки, слабенькие мышцы которых не выдерживают, разъезжаются в стороны, и он валит меня на подушку сам следующим толчком. И вопреки своим же словам подняться уже не дает. Вжимает, надавив на затылок, в наволочку и, подняв бедра выше, ускоряется еще.

Я натурально давлюсь тканью, прокусываю ее, пачкаю слюной, напихиваю полный рот, чтобы не заорать.

Я давлюсь тканью… Сжимаю кулаки, и на глазах выступают крупные слезы. Потому что он, дождавшись первого сладкого спазма, прокатившегося по моему животу, дождавшись, когда мой член вздрогнет, дернется, готовый излиться, с силой пережимает его у основания.

Он не позволяет мне.

Не позволяет кончить.

И сейчас это реально весомый повод для того, чтобы со всхлипом уткнуться в подушку. Ощущая, как он сам, плотно сжатый моим так и не прокатившимся по всему телу волшебным спазмом, спускает в мою задницу.

Толчками, додрачивая, даже не вынимая, головкой размазывая остатки по не спешащей закрываться даже без его члена внутри дырке.

Ощущение обиды усиливается в разы, когда он еще и отстраняется, а потом пропадает куда-то. Лежу и боюсь пошевелиться, пытаясь понять, что вообще происходит.

Пытаюсь улечься нормально, не торчать уже как идиот с оттопыренной задницей, но его руки, появившиеся из ниоткуда, не пускают меня. Удерживают в таком положении, и, судя по их наклону, он явно не нависает сверху. А если нет, то…

Едва не верещу, как девчонка, когда кусает за наверняка покрасневшую от шлепков ягодицу. И тут же, поцеловав место укуса, кончиком языка ведет вниз.

И каким же глупым я был, когда думал, что дрожал до этого. Сейчас швыряет так, что я имею все шансы упасть с кровати.

Разбить голову и вырубиться.

И мне настолько нравится этот вариант, что, пожалуй, я бы еще и стукнулся посильнее. Все лучше, чем свалиться почти в настоящий обморок. Вспомнить бы как дышать. Вспомнить бы, что для того, чтобы умереть, нужно чуть больше, чем ловкий горячий язык, дразняще прошедшийся по ложбинке меж ягодицами.

Вспомнить бы… Что-нибудь.

Сердце бьется даже сильнее чем пару минут назад.

Сердце, что давно скатилось куда-то в живот, к хренам артерии оборвав. Иначе как объяснить горячую волну, омывающую ребра?

Иначе как?..

До последнего не верю, что он сделает это, а когда все-таки делает, едва не отключаюсь по-настоящему. Потому что от копчика до затылка прошивает слабым зарядом электричества, и волосы становятся дыбом, я уверен.

Не торопится, пока только дразнит, водит языком почти без нажима. Щекочет. Отстраняется, прикусывает за внутреннюю поверхность бедра и снова, погладив по пояснице, ныряет пальцами под живот.

Поглаживает его, оставляет ладонь чуть ниже пупка, чтобы головка моего члена касалась только костяшек пальцев. Чтобы иметь возможность обхватить его в любой момент.

Возвращается к прерванному занятию уже куда более серьезно на этот раз, не играя, а вылизывая, изредка толкаясь внутрь.

Я забываю про все свои обидки. Я забываю, как меня зовут.