Пылающая полночь - Демченко Антон - Страница 14

— Золотой десяток? Что это?

— Десять лучших ходоков Ленбурга по списку цеха, — объяснил я. — Самые удачливые, сильные… ну и богатые, конечно. Продержишься в списке два года — и можешь считать, что заработал денег на владение и обеспечил безбедную жизнь не только себе и своим детям, но и внукам, а то и правнукам, если последние не прогуляют наследства прадеда.

— Однако. — Граммон даже головой покачал удивленно. — Вот не думал, что ходоки так богаты.

— Так ведь не все, — спустил я замечтавшегося баронского сына с небес на землю. — Если все было бы так просто и замечательно, половина империи давно в Пустошах паслась бы, а этого, как ты мог заметить, не наблюдается. Жизнь — она, знаешь ли, ценится дороже владения. А смертность среди нашего брата-ходока высокая. Месяца не проходит, чтобы пара-тройка человек не осталась в Пустошах. Это из опытных ходоков. Новички же… их даже не считают, по крайней мере тех, что не успели вступить в цех или заработать прозвище, точно.

— Но если все так опасно, то зачем вы вообще ходите в Пустоши? — после недолгого размышления спросил Пир.

— Сложный вопрос… — поворошив палкой угли костра, ответил я. — Причин много. Кто-то бежит от проблем. Кто-то надеется быстро разбогатеть или приезжает, чтобы проверить себя и пощекотать нервы, да так и остается. А кто-то просто не представляет себе спокойной жизни в деревне или городе, как не чувствует призвания к церковной службе. И что им делать?

— Могли бы пойти служить в армию. На границах с соседями неспокойно, и легионы постоянно нуждаются в пополнении, — заметил Граммон.

— То-то дворяне так рвутся служить в тех легионах, да? — усмехнулся я, и Пир отвел взгляд.

Ну да, загнать дворянина в «мулы», может только император, да и то лишь за серьезную провинность перед короной. Сами они туда идут служить только от полного безденежья или чтобы избежать кровной мести. Вот конница — это другое дело. Особенно если речь идет о гвардии. Там дворяне готовы друг другу глотки рвать, лишь бы пробиться на службу. Правда, опять же не все, в основном безземельные и дети титулованных, которым не светит наследство. Или рыцарские ордены, например, Томарский или Дарагонский, в которых только дворян и принимают, за редким исключением вроде Ордена Георга, или, как его еще называют, Ордена Копьеносцев, но у него свои «заморочки», как выражается мой сосед. Служить в этом ордене может любой простолюдин, при условии, что у него закрыт контракт… с имперским легионом. То есть имеющий за спиной как минимум десять лет службы в «мулах». В общем, с чего начали, к тому и вернулись.

— А ведь не только среди белой кости есть люди, не горящие желанием жить по приказу. Кто-то из них идет в разбойники, чтобы вскоре украсить своим телом очередную виселицу, кто-то становится вольным охотником, а кто-то едет на окраины неосвоенных земель испытывать удачу. В общем, как-то так получается, — договорил я и, налив из котелка горячего взвара, с удовольствием отхлебнул ароматную, парящую на вечерней прохладе жидкость.

— А ты? — после долгой паузы спросил Граммон.

— Я вырос в Ленбурге, — пожал я плечами в ответ. — Родителей своих не помню, воспитывал меня дед, мастер алхимии и зельеварения. Но тяги к его делу у меня сроду не было, как не было желания становиться оружейником или торговцем. А кем еще я мог вырасти в городе ходоков, ценящих свободу больше жизни? Так и получилось, что в первый свой выход я сбежал, когда мне было пятнадцать. Точнее, думал, что сбежал.

— Это как? — не понял Пир.

— Да просто. Я же с малых лет мечтал стать ходоком, и дед это прекрасно понимал. Трудно было не понять, если начиная с моего двенадцатилетия месяца не проходило, чтобы городская стража не возвращала меня деду, поймав при попытке выйти из города. Чего я только не придумывал, все было бесполезно. Ловили и приводили домой. А я злился. Мои сверстники к тому времени уже вовсю со взрослыми командами в Пустоши ходили, а я все корпел над дедовыми учебниками, потел на тренировках и терпел насмешки приятелей. Про девчонок вообще молчу, они меня демонстративно не замечали. Ну как же… книжник, домашний мальчик, разносчик… Эх!

— Почему разносчик? — полюбопытствовал Пир.

— Так ведь дед за помощь в лаборатории не платил, а мне нужны были деньги на экипировку. Вот и подрабатывал в трактире разносчиком, — усмехнулся я. — Собственно, там я со своей первой командой и познакомился. Они с выхода вернулись с хорошей прибылью и отмечать ее устроились в том трактире, где я работал. Набрались крепко, мне их успокаивать пришлось. Не всех, двоих только, самых «хороших». А надо сказать, что среди ходоков народу умелого и охочего до драки немало. Но дед меня хорошо учил, и не только алхимии и зельеварению, так что угомонил я их, хоть и не без труда. Вырубил и страже сдал. А на следующее утро их командир снова к нам в трактир пришел, потребовал у хозяина, чтобы тот меня к нему прислал. Я уж было к неприятностям приготовился, а он окинул меня взглядом, усмехнулся да и предложил идти с ними в следующий выход. Дескать, понравилось ему, как я его людей успокоил. Это уж потом, по возвращении из выхода я узнал, что команду эту дед сам для меня подыскал, и командир согласился «взять с собой молокососа, если тот выдержит испытание».

— То есть просто набил рожи двум ходокам — значит, подходишь? — удивился Пир.

— Если бы, — фыркнул я. — Торму было интересно другое. Ловкость, скорость, выносливость… хладнокровие. В Пустошах нервным и чересчур наглым делать нечего. Сожрут.

— Ну, скорость и ловкость — это я еще понимаю. Но как он проверил твое хладнокровие?

— Пф! Те двое его подчиненных, с которыми мне пришлось драться… Не забывай, мне было пятнадцать, а им лет по тридцать. Я — субтильный юнец, они — мордовороты, ростом под два метра каждый. У меня в руках деревянный поднос, а у них оружие только что из задниц не торчит. Вот тебе и проверка. Ладно, Пир. Время позднее, так что отправляйся на боковую, а я подежурю. Подниму тебя часа через два после полуночи.

Спорить Граммон не стал, и правильно. О нем же беспокоюсь.

— Какой молодец. Прямо образцовый отец. И сказку на ночь прочтет, и спать уложит.

— Ты, как всегда, добр и мил, сосед, — откликнулся я на очередную язвительную реплику духа.

— Взращиваю в себе светлое, знаешь ли, — огрызнулся он. — А теперь, когда дитятко отправилось спать, может, вернемся к моему вопросу?

— Какому? — Мое удивление было неподдельным.

— Приехали. Неужели мой склероз заразен? — как мне показалось, задумчиво протянул сосед.

— Иди ты!

— Я бы с удовольствием, да некуда и нечем. — Ответ духа был на диво безэмоционален, но… не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: он просто постарался скрыть свои эмоции. Мне на миг даже стало стыдно. — Эй, ты только не впадай в самоуничижение. Не все так плохо, Дим.

Он же меня еще и успокаивает!

— Конечно. О себе же забочусь, между прочим, — отозвался дух.

— Не понял.

— Ну, представь, что сейчас идет дождь, а у тебя ни навеса, ни плаща, и спрятаться негде и согреться нечем. Холодная вода струится по спине, ты продрог, ноги промокли…

— Некомфортно. Совсем. Но ты это к чему? — Представив описанное соседом, я даже вздрогнул.

— К тому, что именно так я себя и чувствую, когда тебя накрывает неоправданное чувство вины. Зряшное, так сказать. Понятно?

— Вполне, — ответил я, удивившись еще одному открытию, связанному с моим соседом. Вот кто бы мог подумать, что на него так влияет мое состояние?

— Но мы отклонились от темы. Итак? — вновь затормошил меня дух.

— Да от какой темы-то?!

— Напоминаю для коллег. Не далее как сегодня днем я спрашивал тебя, каким образом умудряются оставаться в свете люди, чья работа просто обязана увести их в черноту. Как-то: правители, палачи, шпионы и прочие?

— Вот ты о чем… — протянул я.

— Именно. — В эмоциях духа проскользнули нотки нетерпения и любопытства. — Так как?

— Покаяния никто не отменял, как и епитимьи, — ответил я. — Или ты думаешь, что монастыри получают свою десятину и пожертвования просто так, от врожденной щедрости дарителей?