Моя свекровь и другие животные - Демина Карина - Страница 13

А инсектоид качнул усами, в чем мне привиделся упрек.

– У всех нас… есть свои инстинкты, – сказал он со вздохом. – Иногда разум… это так ничтожно мало.

А я вдруг отчетливо представила бледно-желтый, какой-то желеобразный берег моря. И само море, тоже ничего общего с нормальным не имеющее. Оно было темным, дегтярным и густым. Море подбиралось к берегу, растворяя в водах желе, и приносило с собой мелких розовых тварей. Те же, очутившись на песке, в нем и застревали, они неуклюже шевелили короткими конечностями, переваливались с боку на бок и ползли к яминам, выложенным розовым жемчугом.

Картина была столь бредово-яркой, что я улыбнулась.

Я откуда-то знала, что будет дальше: самки отложат яйца, каждая принесет с дюжину, а то и две. И, похудевшие, освободившиеся, вернутся в теплые объятья моря. И весь следующий год проведут, мигрируя с теплым течением, следом за стаями сладкого криля. Нагуляют жир, набьют желудки камнями и водорослями, чтобы в очередной Прилив вернуться…

Жуть какая.

Я себя прямо-таки самкой и ощутила.

Безмозглой, движимой исключительно инстинктом размножения. Не способной и на то, чтобы в свободном плавании отличить своего малька от бледной креветки. Самкам все равно, что есть…

– Прекратите немедленно! – сквозь сцепленные зубы потребовала я. – Или…

– Простите, – неискренне произнес Ицхари и щелкнул жвалами. – Мы лишь пытаемся настроить вас на позитивный лад.

– Я и так позитивна!

– Вы не должны нервничать… круонцы очень чувствительны к чужим состояниям, и если вы будете нервничать…

Театральная пауза совершенно меня не успокоила.

Что?

Если я буду нервничать, то мой потенциальный жених отгрызет мне голову?

Похоже, вполне может и такое случиться… и вообще…

– А… – неожиданная мысль пришла мне. – К слову о… об этом вашем… к…

– Круонце?

– Именно… он кто?

– Круонец.

Я поняла, что не человек.

– Взглянуть-то можно?

Мало ли, вдруг да кома моя затянется. Некоторые люди вон годами лежат, в себя не приходя, а если так, то и представление нынешнее будет развиваться по логическим законам бреда. А выходить замуж за какого-нибудь инсектоида, пусть будет он хоть трижды крылат, мне как-то не хотелось.

Щелкнули жвалы.

А крылья Ицхари окрасились в бледно-розовый колер, к счастью, на сей раз обошлось без горошков, но все равно выглядело так, будто бы инсектоид смутился.

– А вы…

– Морально дозрела, – я уставилась на пульсирующий зоб ксенопсихолога. – Только прекратите убеждать меня, что я сама желаю построить гнездо на берегу…

Гроза пиратов и надежда третьего рукава галактики Нкрума Одхиамбо из рода Тафари прятался под столиком. Столик был махоньким, хрупким и со всех сторон укрытием являлся до отвращения ненадежным. И поэтому Нкрума закрыл глаза.

Как в детстве.

Если ты не видишь пустыню, то и она слепа.

К сожалению, чудесное это правило матушки не касалось.

– Дорогой, – донесся ее голос.

Ласковый.

И от этой ласковости шерсть на затылке дыбом встала.

Нкрума подтянул хвост и зажмурился покрепче. Глядишь, матушка притомится обыскивать все сто пятьдесят три комнаты родового поместья, а заодно уж остынет.

Тогда и поговорить можно будет.

Наверное.

– Дорогой, не будь глупцом, я тебя все равно найду…

Столик задрожал, и чашки из белого стекла, которое встречается лишь в одном месте – на дне спящего вулкана Оххари, – зазвенели, предательски выдавая убежище. Не стоило надеяться, что матушкин слух подведет… она, конечно, вышла из возраста девичьего, но была вполне себе бодра.

Быстра.

И клыкаста.

Нкрума змеей выскользнул из-под стола, надеясь, что успеет добраться до старой гардеробной, куда отправляли матушкины вещи, которые ей надоели, но еще не настолько, чтобы вовсе лишиться дома.

Метнулся.

И уперся носом в туфли.

Домашние.

Мягкие.

Вышитые золотой нитью.

– Дорогой, – матушкин голос сделался еще мягче, – мне кажется, или ты пытаешься от меня спрятаться?

– К-кажется.

Нкрума вздохнул.

Нет, с пиратами, определенно, было много проще…

На загривок опустилась маленькая ручка. Стиснула шкуру, давая ощутить остроту когтей.

– Хорошо, а то я начала волноваться… вдруг бы выяснилось, что ко всем прочим грехам ты еще и воспитан дурно.

Коготки пробили кожу.

Потянули, поднимая на ноги.

Нкрума подобрал лапы, подумав, что стоило прислушаться к совету брата и уехать… куда-нибудь, неважно куда… если попросить политического убежиша…

Матушка подобного позора не вынесет.

– …И если прочие твои недостатки можно списать на дефектные гены, – ручка разжалась, и Нкруму ласково потрепали по гриве, – то дурное воспитание есть лишь мое упущение… это было бы плохо.

– Да, мама.

– Встань.

Он встал. Сначала на четвереньки, потом во весь рост. Втянул голову в плечи, стесняясь, что вышел слишком крупным даже для самца. Матушка ему и до подбородка не доставала, но…

– Какой большой мальчик, – восхитилась она, ущипнув за щечку, как всегда делала искренне нелюбимая Нкрумой тетушка в далекие детские времена. – Вырос… вымахал… силы набрал… а в голове по-прежнему пусто.

– Мама, я…

Договорить не вышло.

Острый нос матушкиной туфельки впился в колено, а когда Нкрума, охнув, согнулся в три четверти, по лбу ударила сумочка.

Маленькая.

Тяжелая.

Из кожи шарраха. Шитьем украшенная и каменьями. А мамины пальцы ухватили за ухо.

– Когда ты уже думать начнешь?

– Я…

– Это надо было… позор… – она меланхолично дергала ухо в стороны, и голова Нкрума моталась. В какой-то момент он с тоской подумал, что если ухо вовсе оторвется, то матушку это успокоит.

Немного.

– Балбес, – она разжала пальцы и вытерла платочком. – Но почти женатый.

– Что?

Лучше б она ухо оторвала. Нкрума читал, что иногда песчаные сайаши, попав в капкан, отгрызают себе лапу, лишь бы на свободе оказаться, и сейчас понял, что лапа – не такая уж высокая цена.

– Вижу, дорогой, ты проникся… – Матушка шлепнула по носу, но уже без былой злости. – Я прямо-таки счастлива сообщить тебе, что брачное агентство отыскало наконец счастливицу, которая соответствует всем выставленным тобой требованиям.

И в голосе вновь появились медовые нотки.

– Но…

– За исключением одного нюанса, дорогой… Вы, такие умные, забыли указать кое-что…

– Что? – обреченно спросил Нкрума, уже понимая, что бежать поздно.

– Она не круонка! – рявкнула матушка так, что хрустальные подвесы концертной люстры задребезжали. – Вы, два веселых барраха… как вы могли обойти вниманием первый пункт анкеты? Оставили его незаполненным.

Сумочка вновь шлепнула по носу и, соскользнув, впилась металлическим уголком в глаз, благо Нкрума успел вовремя зажмуриться.

– Мама! Я не…

Как такое получилось?

Письмо.

Анкета, которую Нкрума собирался заполнить честно.

Брат.

Погоня.

Пустыня.

Отправка… первый пункт…

– Ты не подумал? Не успел подумать, занятый беготней по пескам… ты… – сумочка поднималась и опускалась на голову со звенящим гулким звуком. Может, конечно, звук этот исходил не от сумочки, а от головы, которая, согласно матушкиным убеждениям, была пуста, как мусорная корзина, но легче от этого не становилась.

– Мама, но как же…

– Как дети? Те здоровые девочки, которыми наш род мог бы гордиться? – Матушка сдула с носа длинную прядку. – И крепкие мальчишки, чьим воспитанием я бы занялась и, поверь, не повторила бы своих давних ошибок? Или как наша репутация? Или твои перспективы в Союзе… хотя нет, в Союзе подобные браки весьма модны… небольшая генетическая коррекция решит проблему с размножением, или же всегда можно воспользоваться донорской утробой.

Матушка взмахнула рукой и замерла.

Нахмурилась.

Коснулась пальчиком виска, стирая морщины, которые осмелились появиться на ее совершенном лице. И совершенно иным, спокойным, голосом произнесла.