След лисицы на камнях - Михалкова Елена Ивановна - Страница 8

Когда я увидел, что тропинка перед ее домом не протоптана, то все понял. Возвращаться обратно было нелепо. К тому же я думал – а вдруг она там живая? Мне показалось, что занавеска пошевелилась, когда я подошел. В общем, часа два расчищал себе путь. Лопату попросил у соседки. Потом у нее же взял топор. Ты бы, наверное, минуты за две вышиб дверь, а мне пришлось рубить ее целый час. Хорошее было дерево, крепкое…

– И твоя тетя была там мертвая, – утвердительно сказал Сергей.

– Была, – согласился Илюшин.

– В городских квартирах, Макар, то же самое случается сплошь и рядом.

– Знаю…

Больше всего Илюшина поразило не тело покойницы. Тетка лежала на кровати с умиротворенным лицом и выглядела так, словно заранее подготовилась к своей кончине и ни капли ее не страшилась. Выйдя из дома, Макар взобрался на пригорок – снег спрессовался под собственной тяжестью, и идти оказалось не так трудно, как он ожидал. Это было единственное место, где телефон ловил сеть. Вызвав милицию, Илюшин обернулся к деревне, оставшейся за спиной, и по коже его пробежал озноб.

Деревня тонула. Дома погружались все глубже, подобно лодкам, не способным выгрести против течения; их затягивала белая река. На коньке ближней крыши замерла в неподвижности ворона – единственный свидетель происходящего, не считая Макара, – и он не мог разобрать, сколько ни вглядывался, живая ли она, или это чугунный флюгер, или окоченевшая птица, – но отчего тогда она не падает? Черный силуэт приморозил к себе его взгляд.

Лодки тонули. Большинство были пусты, но в иных еще теплилась жизнь. Илюшину представились персональные гробницы, в которых старухи шли ко дну. Деревянные саркофаги с наличниками.

Макар был молод и впечатлителен; вид умершей женщины подействовал на него сильнее, чем он готов был признать. Илюшин примерил на себя эту смерть – в холоде, в одиночестве – и ужаснулся.

– Милиция приехала только через шесть часов. Мне пришлось отогреваться и ждать их у соседки, которая заговаривалась и три раза порывалась накормить меня помоями. С тех пор я недолюбливаю деревни. Особенно зимой!

Бабкин покивал с понимающим лицом.

– Вообще-то правильно тебя убеждали, что тетка загнется в городе, – без всякого сочувствия сказал он. – А что касается ее смерти, так ты не тетку оплакивал, а свои представления о достойной кончине. Хотя чем плохо умереть на собственной кровати?

– Ты еще предложи мне порадоваться, что ее не объели домашние животные.

– Подумаешь, объели бы! Старушка, может, была бы и не против напоследок покормить собой питомцев!

Они направились в сторону дома на окраине.

– Ты бы согласился, чтобы твое безжизненное тело обглодали коты? – поинтересовался Макар.

– Не. Я к котам не особо. А вот собаки – можно.

– Небесное погребение, – задумчиво сказал Илюшин.

– Это что?

– Обычай в Тибете. Называется «Милостыня птицам». Отвозят труп в долину, привязывают к колышку. Налетают грифы и объедают все до костей.

– Это зачем такое нужно?

– Считается, что от человека должна быть польза не только при жизни, но и после смерти, так что покормить грифов своей печенью, раз уж она больше тебе не послужит, – твой священный долг.

– Что-то вроде донорства органов…

– Типа того.

– Я против того, чтобы меня привязывали к колышку, – решил Бабкин. Они остановились возле старой избы с потрескавшимися стеклами, где на причелине висела ржавая табличка с номером «48». Калитка болталась на одном гвозде, как оторвавшаяся заплатка. – Это унизительно.

– Если не привязывать, твои кости растащат по всему Тибету. А так их соберут, разотрут в порошок, замесят с водой, испекут лепешки и накормят нищих.

Сергей уставился на Макара.

– Правда?

– Нет.

– Тьфу ты… Ляпнешь ведь!

Бабкин протиснулся в щель мимо калитки, мяукнувшей, как беспризорный кот, когда он задел ее плечом.

– Но вообще-то кости и в самом деле измельчают, – говорил Илюшин, идя за ним следом. – Только отдают не людям, а грифам.

– Это можно. – Сергей толкнул входную дверь, нащупал в темноте на стенке выключатель. Тусклая лампочка осветила пыльные полки с пустыми стеклянными банками. – Что-то здесь не особо уютно… А ты сам как насчет птиц?

– Грифов отвергаю! Не желаю, чтобы мой гениальный мозг стал пищей для стервятников. Предпочитаю завещать его науке…

Бабкин пригнулся, входя в комнату, – притолока нависала совсем низко.

– Башку свою гениальную не расколоти… – начал он.

Страшный удар сбил его с ног. Он слышал крик Илюшина и пытался повернуться, но мешала возникшая откуда-то дощатая стена. Сергей толкал ее, превозмогая боль в затылке, пока вдруг не осознал, что это пол. Все это время он бессильно ворочался на полу.

Кто-то склонился над ним. Угасающим сознанием Бабкин пытался сконцентрироваться на лице нападавшего. А затем на голову ему надели мешок, и Сергей провалился в темноту.

Грифы растащили его кости – похоже, колышек оказался недостаточно прочен, и теперь, как и предсказывал Макар, останки были разбросаны по пологому склону горы. Череп застрял в ущелье, берцовая кость торчала из земли, воткнувшись почти вертикально. Вешка. По ней Илюшин сможет найти дорогу домой, но есть ли в этом смысл, если единственный, кто ждет его, – мертвая тетушка с живым котом?

Что было хуже всего, так это раздробленность сознания. Бабкин ощущал одновременно холод камня, на котором валялись два его ребра, и шевеление мухи в собственном черепе, и крепкую хватку клюва: одна из птиц уносила в качестве трофея проксимальную фалангу.

«Я ведь даже не знаю, что такое «проксимальная»», – подумал Бабкин. Эта мысль внезапно сработала как магнит: обломки его существа притянулись к ней, подобно металлическим опилкам, и Сергей пришел в себя.

Первое его ощущение было – что он железный. Железный Дровосек, которого сотню лет не смазывали маслом. Потом Бабкин зашевелился и от этого движения очень медленно перевоплотился в человека.

Он сидел на земле, привалившись спиной к заднему колесу внедорожника. По всему телу расползался холод; джинсы промокли от грязи и липли к ногам. Попробовал взглянуть влево – возникло отвратительное чувство, будто чугунный котел головы водрузили на ломкий стебель шеи. Медленно повернулся вправо…

Возле переднего колеса лежал Илюшин.

Бабкин рванулся к нему.

– Макар!

Илюшин как-то сразу встрепенулся и сел; выглядел он как человек, проспавший звонок будильника перед рабочим днем, и увидев это выражение на его лице, Бабкин немного пришел в себя.

– Господи, – слабо пробормотал Макар. – Что ж ты орешь-то так…

– Живой?

– Вроде… А ты? Уй! Куда лезешь!

Сергей, однако, не успокоился, пока не ощупал Илюшина с ног до головы и не убедился, что кости у того целы.

– У меня, похоже, сотрясение, – сказал он. – В башке пульсирует.

Ощупав карманы, Бабкин убедился, что ключи от машины исчезли. Он представил, что они выпали по дороге, когда их волокли сюда, и его замутило от мысли, что придется возвращаться и рыться в грязи. Но тут Илюшин встал, заглянул в окно и сообщил, что ключи торчат в замке зажигания.

Они переглянулись. Более прозрачный намек трудно было вообразить.

– Что ты видел? – спросил Бабкин, когда они забрались в машину.

– Почти ничего. – Макар откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. – Ты вошел, я замешкался в дверях. Услышал, как ты буркнул про гения. Потом смотрю: ты уже валяешься, а меня какая-то сила разворачивает спиной к тебе. И все. Очнулся, когда мне в ухо заорал теплоходный гудок.

Бабкин поразмыслил.

– Он был один. – Это признание далось ему нелегко. – Вырубил меня, потом тебя. Приволок к нашей тачке. Ключ вставил в замок.

– Один?

Макар недоверчиво уставился на друга. За все годы, что они работали вместе, ему ни разу не встречался человек, способный справиться с его напарником в одиночку.