Бумажные крылья (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 27

– Улыбайся. Мне нравится твоя улыбка.

Я повернулась к нему, растягивая губы в гримасе и мысленно желая ему сгореть в огне живьем.

Его пальцы на моих волосах не разжались, а бровь взмыла вверх, и он слегка склонил голову к плечу, выжидая. И я улыбнулась иначе, чувствуя, как ослабла хватка на волосах, а потом его рука передвинулась по спине вверх к затылку и помассировала натянутые только что корни. Приятно, по коже головы бегут мурашки, и в тот же миг становится не по себе от этой ласки. Причиняет боль и ласкает. Психопат.

– У Нади очень красивая улыбка, правда, Марк?

ГЛАВА 16

Сучка. Какая же она упрямая, маленькая сучка. Когда улыбнулась впервые, меня таким жаром окатило, что я невольно дернул пуговицу на воротнике. Мне вдруг показалось, что все это время я жил во тьме. И никогда не видел солнечного света, потому что ее проклятая улыбка, подаренная не мне, оказалась самым ослепительным из всего, что я видел в своей жизни. Ее глаза засияли, и на правой щеке появилась ямочка. Ямочка, мать ее! Я заметил какую-то дрянную ямочку на женской щеке, и мне захотелось потрогать ее подушечкой пальца, а еще заглянуть в глаза и смотреть, смотреть, как они меняются, как спутались в их уголках длинные бархатные ресницы и в зрачках дрожит мое отражение. Без страха, без ненависти. И от одной мысли об этом дух захватило с такой силой, как когда-то на высоченной карусели в луна-парке. И я тут же свалится с неё на землю, да так, что все ребра пересчитало, подробило, потому что как на меня посмотрела – свет тут же выключили. Выдернули, словно из розетки, и я погрузился в привычный мне серый полумрак без цветов и оттенков. Где белым пятном была только она. Белым пятном с черной ненавистью в глазах. И меня окатило такой волной ярости, что даже в пот бросило. Захотелось наорать на Марка, на его беременную жену, на хер их выгнать за то, что она им улыбалась. ИМ! Какого хрена, спрашивается? И за эту потерю контроля аж перетряхнуло всего. Но я знал, что ни один из них не увидит этого на моем лице. Даже Марк, который изучил меня за годы нашей своеобразной дружбы. Где я использовал его по полной программе и швырял ему подачки и подарки, а он знал, что ему от меня никогда не уйти – только на тот свет. Вот такая дружба у нас сложилась. И он был одним из немногих, кто вхож в мой дом, знаком с моей матерью и садится за мой стол не только по великим поводам. И я впервые посадил за общий стол игрушку. Никогда раньше они не переступали порог моей спальни не в направлении выхода из дома и чаще всего черного. Мне от чего-то захотелось сидеть с ней рядом за столом за какой-то непринужденной беседой, но, так как между нами это вряд ли возможно, я позвал Марка. Какая-то долбаная иллюзия нормальности, где за моим столом сидит женщина и друг с женой. Все трое, мать их, насильно. Захотелось расхохотаться, а потом бить острыми зубьями вилки по столу так, чтоб осколки тарелок разлетались в стороны. Жалкий идиот настолько ничтожен, что покупает себе женщин и друзей либо за деньги, либо ценой страха.

«Думаешь, они с тобой дружат потому, что любят тебя, Вадим? Неееет, они жалкие таракашки, пришли пожрать вкусную еду и поиграть в твои игрушки. На хрен ты им не сдался. Потому что ты урод, Вадим. Потому что ты богатенький урод.

– Любят! Они меня любят!

– Нет! И ты скоро узнаешь, что я прав! Никому из них ты не нужен. Даже если ты сдохнешь, они придут на твои похороны, чтоб пожрать пирожки.

– Ты лжешь!»

И отец оказался прав, я заболел воспалением легких и даже лег в больницу, никто из этих, уже с детства продажных тварей, ко мне не пришел… никто, кроме Марка. Он принес мне форшмак в пластиковой банке и суп с клецками от бабы Мани. Наверное, это было самое вкусное из всего, что я ел в своей жизни… потому что у меня появился друг. Я так решил. Идиот. Оказывается, моя мать позвонила бабушке Марка и пообещала, что ускорит для нее оформление документов на эмиграцию в Германию. После этого Марик стал моим лучшим другом – его ко мне гнала вся семья. Марику не повезло, так как я решил, что мне это надо, и пришил его к себе ржавой проволокой насильно, и стоит ему лишь попробовать ее порвать или «перекусить», то я достану даже бабу Маню в доме престарелых в Нью-Йорке и дядю Беню в Ришон-ле-Ционе и пришлю ему их уши в пластиковой коробочке из-под форшмака – я ее сохранил. Да, я долбаный психопат, но это был самый ценный подарок в моей жизни до тех пор, пока я не понял, что это и не было подарком вовсе. Что, впрочем, не мешало мне делать насильно обрезание языка, а иногда и других частей тела, тем, кто обижал Марика или смел назвать его жидом, выбивать для него стипендию в универе (а фактически платить ее ему лично) и всячески опекать, при этом ни на секунду не забывая, с каким огромным удовольствием Марк сменил бы имя и фамилию и свалил бы от меня куда глаза глядят, не забыв при этом накопленные средства, о которых, как он думал, я не знаю.

Перевел взгляд на Надю, а она голову откинула, и коса ударила по спинке стула. Сам не понял, как сжал ее пальцами и сильно дернул. С наслаждением глядя, как она вцепилась в край стола и побледнела. Вот так лучше, сучка. Либо улыбайся мне, либо не улыбайся вообще.

И она улыбнулась, обещая мне взглядом все проклятия ада. О, моя маленькая золотоволосая девочка, ты даже не представляешь, сколько их высыпалось на мою голову за все эти годы. Когда я попаду в преисподнюю, для меня зарезервировано персональное жерло вулкана. Котел – это слишком скромно. Я даже там куплю себе бездну. И снова эти губы. Какие же они сочные, нежные, как же хочется накрыть их своими и узнать, что значит целовать женщину. Я ведь никогда не целовал.

Постепенно разговоры за столом опять стали непринужденными, и она даже поддерживала беседу, а я гладил ее волосы, и член разрывало на части только от касания пальцами к нежному затылку и ямочке посередине, я трогал ее снова и снова, представляя, как погружу в нее язык, когда войду в нее сзади.

Понимаю, что смотрю на нее, как зверь голодный, и ни черта не могу с собой сделать. А она разговаривает, по столу пальчиками водит, что-то рассказывая Нине… и для меня все звуки померкли, только голос ее остался. Как музыка. Лучше музыки. Реквием по ней. Потому что я с каждой секундой понимаю – НЕ ОТПУЩУ. МОЯ. Она говорит, а ее шея напрягается, на ней венка у уха пульсирует. Вспомнил, как голову запрокинула мне на плечо и как стонала гортанно, кончая на мои пальцы.

– Ты помнишь, что после десяти вечера нам надо быть на приеме у Каверина?

Повернулся, нахмурившись глядя на Марка.

– Помню.

– Сукин сын ждет, что мы проинвестируем его новый проект. Он как раз его представит на вечеринке.

Инвестировать провальный проект Каверина я не собирался. Но мне нужны были связи его тестя Неверова Станислава совсем в другой сфере, и пропустить прием я не мог. Но да, я о нем забыл. Впервые о чем-то забыл.

– Скоро поедем.

– С дамами?

– Нет. Отвези Нину домой. Я как раз переоденусь.

И вдруг меня словно током шибануло – я увидел, как растянулись в улыбке уголки губ моей игрушки. Она обрадовалась, что я уезжаю. Это напомнило мне, как дети сваливали с моего дня рождения с подарками и сытыми, довольными рожами, а я резал в своей комнате ножницами подаренные ими игрушки, которые купил мой отец и вручил перед тем, как машина привезла их в наш особняк. Да, я знал, что это сделал он, и резал, и представлял, как так же полосую их самих. Их лживые рожи.

Когда Марик с Ниной ушли, а мы остались в зале, я встал и отодвинул стул Нади. А потом долго смотрел ей в глаза, пока вдруг отчаянно не захотел вымазать грязью ее всю. Оттрахать. Запачкать кровью ее белое платье. Смел со стола тарелки, швырнул ее на стол спиной и разодрал на хрен корсаж. И в этот момент она вдруг перехватила мои руки.

– Подожди.

Стряхнул холодные пальцы и с рыком сжал полушария маленьких грудей, чувствуя, как заволакивает маревом разум. Но она вдруг схватила меня за шею, за воротник, потянула к себе, выдыхая мне в лицо.