Подвальная станция - Черри Кэролайн Дженис - Страница 3
- Предыдущая
- 3/92
- Следующая
Могло показаться, что ничего этого не происходило. Точно так же она могла лететь и сто лет назад, за исключением того, что самолет был ухоженный и красивый, совсем непохожий на ту колымагу, которая перевозила грузы между Новгородом и Резьюн: в те дни все сидели на мешках и ящиках с семенами или еще на каких-то вещах из багажа.
Тогда она попросила разрешения сесть около окна (пусть грязного). Помнится, мать велела ей опустить солнцезащитный экран.
Теперь она сидела в кожаном кресле. Возле локтя — прохладительные напитки, на борту самолета — тепло и уютно. Несколько помощников обсуждают дела и просматривают свои записи; их разговоры чуть-чуть слышнее, чем рокот двигателей.
Теперь никакое путешествие не обходится без суеты помощников и без телохранителей. Кэтлин и Флориан сидели там, сзади, с натренированным спокойствием глядели ей в спину, даже здесь, на высоте 10.000 метров и среди сотрудников Резьюн, чьи дипломаты набиты секретными документами.
Совсем, совсем не так, как в старые времена.
Maman, можно я сяду у окна?
Она была не как все, ребенок двух родителей, Ольги Эмори и Джеймса Карната. Они основали лаборатории в Резьюн и начали тот самый процесс, в результате которого сформировался Союз. Они поставляли колонистов, солдат. Их собственные гены присутствовали в сотнях этих людей. Ее квазиродственники были рассеяны на многие световые годы. Но в те времена это никого не удивляло. Изменилось основное человеческое восприятие: биологическое родство стало значить очень мало. Семья еще имела значение — чем она больше, чем разветвленнее, тем безопаснее и состоятельнее.
Резьюн она получила в наследство. Отсюда и этот самолет, а не грузовой лайнер. А также не наемный самолет и не военный. Женщина ее положения могла бы воспользоваться чем угодно из перечисленного, однако она по-прежнему предпочитала механиков, являющихся частью Семьи, пилота, в чьей психомодели она была уверена, телохранителей, которые были лучшими результатами разработок Резьюн.
Мысль о городе, о подземках, о жизни среди чиновников, техников, поваров и рабочих, толкающих друг друга и спешащих выполнить свои обязанности, чтобы заслужить доверие, пугала ее так же, как безвоздушное пространство. Она сама направляла движение миров и колоний. Мысль о том, чтобы поесть в ресторане, о толпах, воюющих за место в вагоне подземки, о простом появлении на улице верхнего уровня, где ревет транспорт и мечутся прохожие, наполняла ее безотчетной паникой.
Она не умела жить вне Резьюн. Она знала, как договориться о самолете, как разобраться в расписаниях полетов, как позаботиться о багаже, о помощниках, о безопасности, — каждую мельчайшую деталь, — и считала появление в общественном аэропорту тяжелым испытанием. Конечно, серьезный недостаток. Но каждый опасается чего-то одного, а эти полеты находились отнюдь не в центре ее внимания. Представлялось невероятным, чтобы Ариана Эмори когда-нибудь появилась в новгородской подземке или на открытой платформе станции.
Прошло много времени прежде, чем она увидела реку и первую плантацию. Тонкая ленточка дороги, и, наконец, купола и башни Новгорода; и — внезапность, великолепная внезапность столицы. Под крыльями самолета плантации расширились, климатические башни с электронными экранами заслонили поля и транспорт, ползущий по дорогам с приземленной неторопливостью.
Баржи тянулись вереницей к морю вниз по Волге, баржи и буксиры, выстроились вдоль речных доков позади плантаций. Новгород по-прежнему был во многом индустриальным и неухоженным, несмотря на блеск новизны. За сотню лет эта часть города не изменилась, разве что разрослась, баржи и транспорт стали обычным явлением вместо редкого и удивительного зрелища.
Смотри, смотри, Maman! Там грузовик!
Заросли мехового дерева под крылом сливались в сплошное синее пятно. Промелькнули линии ограничительной разметки и плиты дорожки.
Шасси мягко коснулись полосы, и самолет, постепенно замедляясь, остановился перед левым поворотом к терминалу. И тут легкая паника коснулась Арианы Эмори, несмотря на уверенность, что ей никогда не придется проходить через толпу в вестибюле. Ее уже ожидали автомобили. Ее собственный экипаж займется багажом, позаботится о самолете, сделает все. Это был только край города; а окна машины позволят смотреть наружу, но не вовнутрь.
Но вот незнакомцы. Это движение, случайное и хаотическое. Она любила его, только когда смотрела издалека. Она понимала это движение в целом, а не отдельные его проявления. На расстоянии, в совокупности, она доверяла ему.
От приближения к нему ее ладони потели.
Подъехали автомобили, и по возбуждению торопящихся агентов возле охраняемого входа в Зал Торжеств стало ясно, что прибыл кто-то очень важный. Михаил Корэйн, остановившись на балконе, опоясывающем снаружи Палату Советников, окруженный своими собственными телохранителями и помощниками, взглянул вниз на откликающийся эхом огромный каменный нижний этаж с его фонтаном, латунными перилами грандиозной лестницы, на его многолучевую звезду — эмблему, блестевшую золотом на фоне серого камня стены.
Имперским амбициям — имперская роскошь. И главный архитектор этих амбиций исполняет выход на сцену. Советник от Резьюн вместе с Секретарем по Науке. Ариана Карнат-Эмори со своим окружением прибыла, как и следовало ожидать, поздно, поскольку Советник чертовски уверена в том, что большинство — на ее стороне, и только потому соблаговолила посетить Зал, что каждый член Совета должен голосовать персонально.
Михаил Корэйн взглянул вниз и почувствовал то самое ускоренное сердцебиение, которого доктора настойчиво советовали ему избегать. Успокойтесь, обычно говорили они. Не все в жизни находится в нашей власти.
Можно подумать, что они имели в виду Советника от Резьюн.
Сайтиин, гораздо более многолюдная, чем остальные участники Союза, постоянно умудрялась захватывать два места в правительстве, в Совете Девяти. Логично, что одно из двух мест принадлежало Гражданскому Департаменту, представляющему рабочих, фермеров и малый бизнес. И было нелогично, что избиратели от науки со всех концов Союза, разбросанных вдоль и вширь на многие световые годы, из десятков выдающихся и именитых кандидатов выбрали именно Ариану Эмори и постановили, чтобы она неизменно возвращалась в правительственные коридоры.
Более того. Она возвращалась к положению, которое сохраняла в течение пятидесяти лет, пятидесяти проклятых лет подкупов и запугивания всех на Сайтиин и каждой станции Союза (и даже ходили слухи, но бездоказательные, — в Сообществе и Сол). Вы хотите, чтобы что-то было сделано? Вам нужно попросить кого-то, кто сможет доложить об этом Советнику по Науке. Сколько Вы готовы заплатить? Что Вы хотите взамен?
А эти чертовы научные избиратели, эти как бы интеллектуалы, продолжали голосовать за нее, несмотря на все скандалы, связанные с ней, несмотря на то, что она фактически владела лабораториями Резьюн, которые, по закону, были равны целой планете в правительстве Союза, в стенах которых вершились дела, подвергавшиеся бесчисленным (но не удавшимся из-за крючкотворства) расследованиям.
Но не деньги были причиной. У Корэйна были деньги. Причиной была сама Ариана Эмори. Дело в том, что большая часть населения Сайтиин, даже большая часть населения самого Союза, так или иначе появилась из Резьюн, а остальные использовали ленты… которые разработала все та же Резьюн.
Которые эта женщина… разработала.
Сомнение в доброкачественности лент считалось паранойей. Ну, разумеется, находились такие, которые отказывались пользоваться ими и изучали высшую математику или бизнес самостоятельно, а также никогда не принимали таблеток и не просматривали учебных снов, так же, как это делали практически все в Союзе, а знания при этом вливались в их головы в таком количестве, которое они могли усвоить, и притом всего за несколько сеансов. Драму можно было не только посмотреть, но и пережить, причем с точно выбранной интенсивностью. Навыки приобретались на телесном и психическом уровне. Вы использовали ленты, поскольку это делали конкуренты, поскольку Вам надо было выделиться в этом мире, потому что это был единственный способ получить образование достаточно быстро, притом достаточно высокое и разностороннее в условиях, когда окружающий мир менялся, менялся и менялся в течение одной человеческой жизни.
- Предыдущая
- 3/92
- Следующая
