Внутренний суслик (СИ) - "Inndiliya" - Страница 57

Написав еще несколько страниц я почувствовал настоятельную потребность выйти на улицу подышать.

… — а человек может измениться? — Роджерс почесывал зудящий зад и внимательно смотрел на выстругивающего из деревяшки чопики Торина.

— Хм, вопрос, конечно, интересный. Механизм, запущенный с ошибкой в алгоритме будет порождать новые и новые неправильные конструкции, всё, что может сломанная матрица, это печатать искажённые копии. Машину можно исправить, а в человеке нельзя вернуться к истоку и перезаписать код*. — Тори говорил серьезно, хмуря брови, сосредоточенно снимая тонкую стружку с палочки.

— Значит, люди не меняются? — Роджерс поправил раненую ногу на стуле и откинулся на спинку.

— Кардинально — нет. Только в мелочах. Нe стоит предоставлять человеку кредит доверия, если он уже несколько раз демонстрировал свою неплатёжеспособность.

Меня обдало кипятком. А потом заморозило. Вон, значит, как.

Василий тут же встрял со своими пятью копейками:

«Логично. Ты бы тоже так думал, Таисий Валерьевич. Да так и есть. Вспомни хоть одного человека, который бы изменился? Был злым и вредным, а потом стал добрым и пушистым?»

«Почтальон Печкин», — пришло на ум. — «И я.»

«Тори не смотрел этот мультик и не знает, что ты попаданец», — грустно вздохнул Васятка. — «Может все-таки признаешься?»

«Вась… Не начинай…» — устало выдохнул я. — «Я бы тоже неадекватно отреагировал, услышав про пришельцев и попаданцев в реальной жизни. Что уж говорить про Тори, который относится ко мне предвзято. Если бы настоящий Милош не накосячил с Войто, можно было бы попытаться. А так — отправят в клинику, отберут Бубочку и будут лечить до морковкина заговенья. То есть до моего заговенья.»

Альфы обратили внимание на меня, замершего у порога, и Тори поднялся накрывать на стол. На плите давно томилась картошка с мясом, кислая капуста из холодильника была полита маслом и посыпана лучком, чайник со свежей водой поставили на огонь.

Я вяло ковырялся в еде, переживая еще и еще раз тот факт, что как бы я ни бился, мои отношения с Тори всегда будут с позиции виноватого. Вначале я буду придатком к Бубочке, а затем меня вообще выбросят, как ссаную тряпку, даже если я признаюсь, что я не я, и хата не моя, и все, совершенное Милошем ко мне не относится. Почему-то вспомнился Шиви — стройный, небольшой, с идеальной прической, идеальной фигурой, безотказный и удобный. Полная противоположность мне.

— Милош, а как армия поможет мне в отношениях с Лесли? — Роджерс наворачивал картошку с аппетитом и заодно решил прощупать почву, заинтересованно кидая на меня взгляды.

Я тяжело вздохнул и посмотрел на это ободранное недомытое несчастье. Вот если его отмыть, дать немного уверенности в себе, а цели добиваться он умеет — вон как вцепился в меня клещом, и будет нормальный альфа. Не сразу, конечно, но потенциал есть.

— А как ты представляешь свою жизнь с Лесли? — вопросом на вопрос ответил я, и Васятка тут же захихикал.

«Ну и кто у нас Изьевич теперь?»

Я вяло отмахнулся от приколиста. Настроения не было никакого. Все, что бы я ни делал, пропадало втуне. Дурацкое прошлое перечеркивало отношения с Тори жирным крестом и будущее казалось мрачным и непроглядным.

— Ну-у-у… – Роджерс поднял глаза в потолок ненадолго и тут же вернулся к недоеденной картошке, подбирая с тарелки кусочки хлебом, аккуратно жуя корочку. — Я бы хотел жить с ним в отдельном доме, недалеко от папы, помогать ему в работе, быть все время рядом, готовить ему еду, — он смущенно посмотрел на Тори, а потом снова на меня.

— Ну и зачем Лесли такой груз в виде великовозрастного дитяти, ходящего хвостом за ним, заглядывающего в рот, и вместо помощника вешать себе на шею тебя и твоего папашу, который будет с вами везде и даже в спальне? — я саркастично приподнял брови. — Что ты, как альфа, способен дать любимому омеге?

Роджерс опешил, завис, начиная стремительно краснеть, и кусочек хлеба выпал у него изо рта. Он покраснел еще больше, и нервно погрыз ноготь на правой руке. Закусил нижнюю губу и растерянно посмотрел на меня.

— Но как же… А как же любовь? Я все для него… Я… Я не знаю.

Стало сразу заметно что альфа еще пацан пацаном, витает в облаках, и за спиной папы жизни не видел. Было жаль макать его лицом в эту самую жизнь, но как еще он узнает о прозе?

— Незамутненная прелесть. С твоим отношением к жизни тебе бы стихи писать. Любовь-кровь, цветочки -…

«… хуёчки» — тут же подсказал Василий.

… — василёчки, ботинок — полуботинок, — не удержался я от сарказма. — Ну-ка, расскажи подробнее, что ты делал для того, чтобы Лесли понял, что лучше тебя никого на всем белом свете нет?

Тори уже доел, допил чай, ненавязчиво ставя передо мной вазочку с вареньем. Ему уже давно надо было идти подкладывать дрова, но он сидел и внимательно слушал наш разговор «за жизнь».

Роджерс пожал плечами, перебирая ответы, пошлепал губами, шмыгнул носом, но так и не нашелся что сказать.

— То есть ты просто подождал, потом ещё подождал, и проблема не решилась сама? Очень странно, даже не знаю, ты сделал всё, чтo мог. — хмыкнул я. — Пока ты не станешь самостоятельным и не начнешь отвечать, как минимум, за свои поступки, тебе семью создавать противопоказано, Роджерс. И только армия сможет сделать из тебя настоящего альфу. Прости, но правда такова, что рядом с папой ты так и останешься навсегда безответственным.

— Папа говорит, что идеальный альфа… — начал было он, но я перебил.

— Идеальный альфа не пьет, не курит, не играет в азартные игры, не смотрит на других омег, никогда не спорит и не существует.

Я вложил в рот большую ложку клубничного варенья, запивая глотком несладкого чая и зажмурил глаза от наслаждения.

— Папы не всегда бывают правы, Роджерс. Они тоже могут ошибаться. А теперь прости, но я иду в баню. А ты можешь и дальше верить в смерть после жизни, любовь после секса и крем после бритья.

Тори отмер, когда я взял большое полотенце и пошел под дождь, даже не озаботившись плащом.

— Там на полке шапочка лежит, надень обязательно, чтобы голову не напекло!

— Это вряд ли. На мои рога ее не натянешь, — хмуро буркнул я не оборачиваясь, и шагнул под струи дождя, мешая холодные капли с неба с текущими по щекам слезами.

В бане я прорыдался вволюшку, от обиды на судьбу, которая забросила меня в такие непростые обстоятельства, где все мои начинания и усилия гасились об огромную непрошибаемую стену недоверия Тори.

«Стоп-стоп-стоп!» — Василий выставил перед собой лапки и помахал когтистым пальчиком перед лицом. — «Как это — все начинания? А книга? А чудесный хендмэйд? В конце-концов у тебя пока что есть Бубочка. Мы еще повоюем-попоем. Да и голос у тебя чудесный. Все еще у тебя впереди. Подумаешь — непрошибаемый альфа сказал не то, что ты хотел услышать. А мы с тобой упертые, еще посмотрим у кого длиннее лали-лалай. Ну-ка улыбнись! Вот так! Уже лучше! И марш в парилку, нечего задерживать остальных.»

Лежа на нижней полке, вдыхая душистый запах запареных веников, деревянных лавок и сам тот дух деревенской бани, присущий всем баням, я все-таки натянул шапку на голову и попытался расслабиться. Но мысли о Тори, о проведенной здесь неделе, где он был домашним, заботливым, предупредительным и внимательным, совершенно непохожим на собранного делового бизнесмена, презрительно относящимся ко мне, как вначале знакомства, навязчиво лезли в голову, выжимая горючие слезы из глаз. Эта дурацкая любовь, опутавшая все тело, отравившая все поры, связавшая меня по рукам и ногам, мучила меня невыразимо. Контраст заботливого отношения Тори к Бубочке во мне и его слова о том, что люди не меняются, разрывал душу в кровавые ошметки. Я позволил себе мечтать о том, чего у меня никогда не будет. О любви этого альфы. А сам вляпался в эту трясину с головой. Создавалось ощущение, что я тону, тону, нащупывая дно кончиками пальцев, вытянувшись в струнку, в этой затягивающей тине по самый подбородок, не в силах вдохнуть полной грудью, боясь пошевельнуться, иначе еще чуть-чуть и утянет на дно, захлестнет с головой эта страшная, щемящая, горькая любовь.