Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов - Дозуа Гарднер - Страница 65

Ежедневные рутинные дела — проснуться, совершить омовение, поставить на газовую плиту чайничек, чтобы вскипятить воды на одну чашку чая и выпить ее в одиночестве, — как это невыносимо! Продолжать жить, когда столько людей вокруг умерли, — жить без матери, без детей, без Гангадьяра… Все стало каким-то странно далеким: его стареющее лицо в зеркале, старый дом, даже сливовые деревья во дворе. Знакомые с детства улочки хранят воспоминания, которые, кажется, больше не принадлежат ему. В домах соседей траур: старый Амин–хан-сахиб оплакивает внука; погиб Рамдас, погиб Имран. Ветер до сих пор еще гоняет пепел с пожарищ. Он находит горстки пепла повсюду: в трещинах цемента во дворе, между корнями деревьев на улице. Он буквально дышит смертью. Разве может исцелиться сердце в мире, измученном болью? В этом мире нет места для таких, как он. Нет места для пахнущих хной рук, качающих сонного ребенка, для рук старухи, ухаживающей за садом. И совсем нет места для строгой красоты математики.

Он думает обо всем этом, когда на землю впереди падает чья–то тень. Он сидит во дворе, вяло царапая математические выражения прутиком на пыльном дворе. Он не знает, в чьей руке зажат нож — его сына или религиозного фанатика, — но чувствует, что готов к смерти. Создания, так долго за ним наблюдавшие, увидят ее — и удивятся. Их непонимающее присутствие как–то успокаивает.

Он оборачивается и встает. Перед ним Гангадьяр, его друг, широко раскинувший руки для объятий.

Слезы Абдула Карима льются на рубашку Гангадьяра. И сквозь нахлынувшее чувство облегчения он понимает, что на этот раз не смерть взошла на его порог, но она еще придет. Обязательно придет, он ведь видел. Архимед и Рамануджан, Хайям и Кантор умерли со словами прозрения на устах, а мир был безразличен к этому. Но этот миг бесконечен.

— Слава Аллаху! — говорит Абдул Карим.

Джон Барнс является одним из наиболее плодовитых и популярных писателей, появившихся в 1980-е годы. Среди его многочисленных произведений романы «Миллион открытых дверей» («А Million of Open Doors»), «Мать штормов» («Mother of Stoims»), «Орбитальныйрезонанс» («Orbital Resonance»), «Калейдоскопический век» («Kaleidoscope Century»), «Свеча» («Candle»), «Стеклянная земля» («Earth Made of Glass»), «Торговцы душами» («The Merchants of Souls»), «Грех происхождения» («Sin of Origin»), «Вино богов» («One of the Morning Glory»), «Такое большое и черное небо» («The Sky So Big and Black»), «Урановый герцог» («The Duke of Uranium»), «Принцесса орлиного гнезда» («А Princess of the Aerie»), «Во дворце марсианского короля» («In the Hall of the Martian King»), «Гаудеамус» («Gaudeamus»), «И несть им числа…» («Finity»), «Космический корабль Паттона» («Patton’s Spaceship»), «Дирижабль Вашингтона» («Washington’s Dirigible»), «Велосипед Цезаря» («Caesar’s Bicycle»), «Человек, который опрокинул небо» («The Man Who Pulled Down the Sky»), а также две книги, написанные в соавторстве с астронавтом Баззом Олдрином: «Возвращение» («The Return») и «Встреча с Тибром» («The Encounter with Tiber»). Долгое время Барнс активно сотрудничал с журналом «Analog», а в настоящее время публикуется в «Jim Baen’s Universe». Малая проза писателя представлена в сборниках «…и Орион» («…and Orion») и «Обращения и откровения» («Apostrophes & Apocalypses»). В 2006 году вышел его роман «Армии памяти» («The Armies of Memory»). Барнс живет в Колорадо и занимается семиотикой.

Хитроумная история, которая ждет вас далее, представляет собой вариацию старой присказки о погоде: если вам не нравится реальность, просто немного подождите.

Прошлой весной мы получили два контракта, оба выполнили успешно, так что уже в декабре Год Благодати 2014 вполне можно было назвать прибыльным; причем оставалось три месяца, и появилось еще одно предложение.— Мы ищем кого–то, говорящего с голландским акцентом или вроде того, — сказала Хорейси.

Примерно десять минут назад из голубого телефона, предназначенного специально для ФБИ, выпал конверт с картотечными карточками, одну из которых Хорейси сейчас изучала.

— Дата прибытия — шестнадцатое марта ГБ две тысячи тринадцатый, буквально перед Новым годом. Выжить девять месяцев в Денвере сам по себе он не мог, значит, много контактировал с другими людьми. Шансов на полную изоляцию практически нет. — Данные были на карточке. Хорейси не обращала внимания на цифры, те практически ничего для нее не значили.

Я подключился к разговору:

— Притормози. Какие ставки предлагают? Максимальные? Минимальные? — Семьдесят процентов от стандартного тарифа за незаметную терминацию, сто сорок три процента — если получится провести полную изоляцию, но у нас не получится…

— Сто сорок три процента обратно пропорциональны семидесяти, — заметал я. — Если округлить.

Хорейси взглянула на меня, множественные отверстия ее римановых глаз открывались и полифокусировались, улавливая едва заметное биение жилки на шее и покраснение кожи собеседника, видимое лишь в инфракрасном спектре.

— Есть причина, по которой твое замечание про обратные пропорции важно, но она от меня ускользает.

Числа всегда ускользают от Хорейси, как имена и лица — от меня. Но вот путешественники во времени ускользнуть не могут. Очень мне нравилось так думать.

Я сказал:

— Штраф за убийство нарушителя равен премии за доставку его живым прямо в ППУ. Обычно премия гораздо ниже штрафа нам платят семьдесят, если мы тотально облажаемся, пристрелим его и перемелем, но за полную изоляцию при таких расценках выкладывают максимум сто десять. Значит, по какой–то причине им крайне важно, чтобы мы добились полной изоляции, хотя та уже невозможна по объективным причинам. Интересное дело.

— А ты прав, — согласилась она.

— Более того, — продолжил я (Хорейси — прекрасная напарница, лучше не найти, но, когда вопрос касается цифр, стоит разговору вырулить на действительно захватывающую тему, она тут же его завершает), — нас стимулируют хотя бы немного улучшить показатели по всему спектру работы — от едва приемлемого провала до триумфального успеха.

Хорейси кивнула:

— Думаю, поняла, Растигеват. Судя по оплате, это задание гораздо важнее обычной работы по выслеживанию балласта; они хотят максимального результата, и не важно, что нам для этого понадобится. Позиция «и так сойдет» теперь нам не подходит. Нам раньше давали дела с такими ставками?

— С тех пор как я начал работать с тобой, мы провели тридцать девять операций, плюс еще шесть с Гомесом, и каждый раз премия была меньше восьмидесяти процентов от штрафа. Так что нет. Никогда. Это не только самое срочное дело из всех, над которыми мы работали, но и самое важное.

Хорейси кивнула:

— Мы не должны были этого заметить.

— Если бы не заметили, вряд ли нам хватило бы мозгов ловить прыгунов во времени.

— Это точно. — Она скорчила странную гримасу, которая у нее выходила вместо улыбки. (Римановы глаза Хорейси поставили только в двадцать лет — она родилась слепой и была из Общинников, — потому нормальную мимику она развить так и не смогла.)

Я улыбнулся в ответ. Хорошо работать с тем, кто понимает твои шутки.

Я подсчитал, что знаю о Хорейси примерно на две тысячи процентов больше, чем положено. К примеру, ее первое имя — Рут, хотя назвать ее так я никогда не смогу, для меня она всегда будет Хорейси, а я для нее — Растигеватом, пусть ей и известно мое первое имя — Саймон. Мы произнесли, хотя и не должны были, от 820 до 860 простых декларативных утверждений, содержащих личную информацию.

К тому же во всем мире только мы двое знали друг друга по–настоящему. Я на вид был вполне нормальным, но с людьми особо не контактировал. Кроме Хорейси, все остальные скучные. И если кто–то выяснит, что она меня не утомляет, Хорейси исчезнет еще до нашей первой встречи, причем буквально. Когда Общинник становится важен для Лийта, темпоральные правила временно приостанавливаются.