Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов - Дозуа Гарднер - Страница 60

Бывают моменты, когда Абдул Карим устает думать о математике. В конце концов, он уже немолод. Сидеть во дворе с блокнотом, карандашом и книгами по несколько часов кряду — это не проходит даром. Он встает, ощущая ломоту во всем теле, проверяет, не нужно ли чего матери, а затем идет на кладбище, где похоронена его жена.

Зейнаб, пухлая бледная женщина, едва умела читать и писать, но двигалась по дому с ленивой грацией, а ее добродушный смех колокольчиком звенел во дворе, когда она болтала с прачкой. Она любила поесть — он помнил, как изящные кончики ее пухлых пальцев сжимались вокруг ломтика баранины, захватывая вдобавок несколько зернышек риса с шафраном, и благоговейно отправляли его в рот. Ее полнота производила впечатление силы, однако на самом деле она не могла противостоять своей свекрови. Смех в ее глазах постепенно погас, когда двое сыновей подросли и их воспитанием стала заниматься бабушка — в своей части женской половины дома. Сам Абдул Карим был совершенно не в курсе этой молчаливой войны между женой и матерью — он был молод и слишком занят преподаванием математики своим твердолобым ученикам. Он замечал, что бабушка почти все время держит младшего при себе и воркует с ним, а старший сторонится матери, но не видел в этом никакой связи с усиливающейся бледностью жены.

Однажды ночью он позвал ее помассировать ему ноги (так они между собой называли секс) и все не мог дождаться, когда же она придет с женской половины. Ему не терпелось обрести успокоение от ее округлой наготы, мягких, шелковых грудей. А когда она наконец пришла, то упала на колени в изножье кровати, и грудь ее вздымалась от сдавленных рыданий, а руки закрывали лицо. Он стал обнимать ее и спрашивать, что могло так взбудоражить ее спокойный добрый нрав, и тут она совсем пала духом. Никакими ласками и уговорами он не мог заставить ее сказать, что же разбивает ее сердце. В конце концов вперемежку с рыданиями и всхлипываниями она заявила, что больше всего на свете ей хотелось бы еще одного ребеночка.

Абдул Карим — человек современных взглядов — считал, что двоих детей, к тому же мальчиков, для семьи вполне достаточно. Будучи сам одним из пятерых отпрысков, он знал, что такое бедность и боль, когда приходится отказываться от университетской карьеры, чтобы содержать семью. Он не хотел, чтобы его детям пришлось это испытать. Но когда жена прошептала, что хочет еще одного, он сдался.

Теперь, оглядываясь назад, он корит себя, что не попытался понять истинных причин ее страданий. Беременность была сложной. Его мать почти целиком взяла на себя заботу о мальчиках, пока Зейнаб лежала в кровати на женской половине и от тошноты не могла ничего делать, кроме как тихо плакать и призывать Аллаха на помощь. «Это девочка, — мрачно сказала мать Абдула Карима. — Только от девочки может быть столько проблем». И она взглянула через окно во двор, где когда–то играла и помогала ей развешивать белье ее собственная дочь Аиша, погибшая сестра Абдула.

И это действительно оказалась девочка — она родилась мертвой и унесла с собой свою мать. Их похоронили вместе на маленьком запущенном кладбище, куда Абдул Карим приходит, когда на него нападает тоска. Теперь могильный камень уже покосился, и холмик порос травой. Отец Абдула похоронен здесь же, как и трое других детей, которые умерли, когда ему не было и шести. Только Аиши, пропавшей Ашли, той, что была для него, маленького мальчика, источником ласки — сильные, щедрые руки, тонкие пальцы, пахнущие хной, гладкая щека, — только ее здесь не было.

На могиле Абдул Карим отдает дань уважения памяти жены, а сердце его щемит при виде того, как разрушается само кладбище. Ему кажется, что, если оно окончательно придет в упадок, он позабудет и Зейнаб, и ребенка, и свою вину. Иногда он пытается сам вырвать сорную траву, но его изнеженные, не привыкшие к работе руки ученого очень быстро начинают болеть и кровоточить. Тогда он вздыхает и вспоминает суфийскую поэтессу Джаханару, которая писала несколько веков назад: «И пусть зеленая трава растет над моей могилой!»

Гангадьяр, школьный друг Абдула Карима, недолгое время был учителем индийской литературы в школе, а теперь он член академии в Амравати и пишет стихи в свободное время. Он единственный человек, которому Абдул Карим может доверить свою тайную страсть.

Со временем его тоже захватывает идея бесконечности. Пока Абдул Карим корпит над Кантором и Риманом, пытаясь понять теорему простых чисел, Гангадьяр роется в библиотеке и выискивает сокровища там. Каждую неделю, когда Абдул Карим проходит пешком две мили до дома друга и слуга провожает его в уютную гостиную с изящной, хотя и постаревшей, мебелью красного дерева, они делятся друг с другом своими находками за чашечкой кардамонового чая и шахматной доской. Гангадьяр не разбирается в высшей математике, но он умеет сочувствовать страданиям охотника за знаниями и понимает, каково это — биться головой о стену неведомого и вспыхивать светом прозрения. Он откапывает цитаты из Арьябхаты и Аль–Хорезми и рассказывает своему другу что-нибудь вроде такого:

— Знаешь ли ты, Абдул, что греки и римляне не принимали идею бесконечности? Аристотель возражал против нее и предлагал ограниченную модель Вселенной. Из всех древних греков один только Архимед осмелился сделать попытку измерить эту вершину. Он пришел к пониманию того, что различные бесконечные количества можно сравнивать, что одна бесконечность может быть больше или меньше, чем другая.

Или — в другой раз:

— Один французский математик, Жак Адамар… тот, что доказал теорему простых чисел, которая вводит тебя в такой экстаз… Так вот, он говорит, что есть четыре ступени математического открытия. Как, впрочем, и в творчестве художника или поэта, если разобраться. Первая ступень — изучить то, что уже известно. Вторая — дать этим идеям вылежаться в голове, по типу того, как поле восстанавливается между посевами. Затем, если повезет, — вспышка озарения, все проясняющий момент, когда ты открываешь что–то новое и нутром чувствуешь, что это так и есть. Конечная стадия — проверка, когда это прозрение испытывается на прочность математическим доказательством…

Абдул Карин чувствует, что если он сможет пройти хотя бы две первые стадии по Адамару, то, быть может, Аллах вознаградит его вспышкой озарения. А может, и нет. Если у него и были когда–то надежды стать новым Рамануджаном, то они уже в прошлом. Однако какой истинный влюбленный повернет назад у дверей дома возлюбленной, даже зная, что его не пустят на порог?

— Что меня беспокоит, — говорит он Гангадьяру во время одной из таких дискуссий, — что всегда меня беспокоило, так это теорема неполноты Гёделя. Согласно этой теореме, существуют утверждения, которые невозможно доказать математически. Он показал, что канторовская континуум–гипотеза — одно из таких утверждений. Бедняга Кантор, он лишился рассудка, пытаясь доказать то, что в принципе не может быть доказано или опровергнуто! Что, если все недоказанные идеи, касающиеся простых чисел и бесконечности, — именно такие? Если их нельзя проверить инструментами математической логики, то как мы вообще узнаем, правдивы они или нет?

Это действительно не дает ему покоя. Он изучает доказательство теоремы Гёделя, стараясь понять ее. Гангадьяр его подбадривает:

— Знаешь, в старых сказках каждое великое сокровище охраняется монстром соответствующих размеров. Возможно, теорема Гёделя и есть такой джинн, который охраняет искомую тобой истину. И может, вместо того чтобы сражаться, тебе стоит подружиться с ней?