Слабакам не место рядом (СИ) - "Арикель" - Страница 4

— Стоять! Совсем с катушек съехал? — Юра дернулся, блеснул желтизной радужек, но ослушаться приказа не посмел, — Он — Пара чужого альфы. И мы его охраняем. Держись подальше.

Последние слова Дин прямо-таки прорычал в лицо, буквально душа в себе желание свернуть ему шею. Одно дело терпеть рядом Пару, совсем другое кого-то из собственной стаи. Юра поморщился, в его взгляде так и сквозило: «А сам-то?», но он промолчал и через минуту исчез.

Дин как во сне подходил к замершему Лису. Со знакомым лукавым прищуром темных глаз, сведенными на груди руками, явно всё слышал.

— Свою задницу не бережешь, так хотя бы побереги нервы моих волков, не провоцируй их.

— Я тут уже почти месяц занимаюсь, и… и пока никто… — привычно начал омега, но замолк, залипая на серьезном выражении лица альфы. Они молчали, вдыхая одно напряжение на двоих. Дин осторожно протянул ладонь, (и когда только расстояние так уменьшилось?) и невесомо, кончиками дрожащих пальцев, прочертил дорожку по скуле и приподнял подбородок, лишая парня возможности отвести взгляд.

— Дин?

— Лис…

— Я тебя услышал. Я понял…

Дин завороженно кивнул, пробегаясь взглядом по тонким чертами, и не смея опустить руку. Лаская теплой волной взгляда, по вискам к уголочку глаза, по щеке к скуле и губам. Его примагничивало, не отпускало. Легкое касание пальца к неожиданно приоткрывшимся губам и тоненький вздох омеги. Казалось, что в груди уже бьется не свое сердце, так близко. Лис вздрогнул, потерянно и обреченно закрывая глаза, будто обрубая в себе что-то.

Гневная буря в душе поднялась мгновенно, и, что особенно неприятно, привычно. Дин ненавидел его всем сердцем.

— Нет, ты меня не понял, — ладонь на подбородке сжалась сильнее, — Я проклял тот день, когда согласился за тобой присматривать. Ты — худший расклад, который мог произойти. Лучше бы ты никогда не появлялся на моей дороге. Лучше бы ты вообще никогда не рождался! — слова лились, возникая откуда-то изнутри, из темноты, и Дин не успевал даже осмысливать сказанное.

— Лис! — голос вырвал из реальности неожиданно, будто кокон разрезали. Лис содрогнулся, одними губами прошептал: «Родик!» и, поднырнув под рукой у Дина, побежал к нему, впился, обхватил руками и ногами, всхлипывая, уткнулся носом в шею. Родослав подхватил, погладил растрепанную макушку, обжег другого альфу злобным взглядом и понес свое чудо в дом. А Дин примерз к земле, не в силах даже вдохнуть, не способный даже обернуться. Почему, почему он это делает? Как можно так любить и ненавидеть? Почему из всех людей на земле его так влечет именно этот? Дин был готов язык себе отгрызть за оброненные слова.

Обращение в первый раз было болезненным. Одежда клочками слетала с черной шерсти. Он бежал не разбирая дороги, куда? От омеги подальше. От самого себя. Но душа волка выла и тянула обратно. К нему, к нему, к нему. Упасть на колени, просить прощения, тонуть в бездне глаз, целовать тонкие запястья, вдыхать его, потому что без этого никак, без этого он неживой.

Сумасшествие затапливало. Где этот пресловутый выход, который всегда есть в любой ситуации? Быть волком проще, он точно уверен, что ему не нужен никто иной. И все равно, что чужой. И плевать на нерациональную ненависть. Любовь и ненависть — суть одного и того же, правда? Как можно запретить себе быть с ним рядом?

Казалось, что в груди всё забетонировали, оставив пустоту только для дыхания. Стая чувствовала, металась, не могла сосредоточиться. Дин старался не бывать дома, отводил стаю как можно дальше, чтобы лишний раз не видеть темные глаза Лиса. Он бы и в охрану ему кого-то другого поставил. Если бы мог, если бы сердце переставало разрывать.

Тренировки были безжалостными. В ту ночь они ушли неимоверно далеко. И именно поэтому нападение чужаков на поселение вожак скорее почувствовал, уловил на каком-то бессознательном уровне. Дин никогда в жизни так не мчался; слишком далеко, чтобы как-то помешать. Но не успел всего на секунду.

Память не сохранила эту ночь полностью, всё запомнилось только фрагментарными кусочками. Вой чужих волков и оглушительные звуки выстрелов. Красные лужи и брызги на стенах комнаты. Запах смерти от неподвижного оборотня с дырой в голове. Пистолет, как в рапидной съёмке выбитый из рук омеги и отлетающий к выломанному окну. Второй альфа, сжимающий шею вырывающегося Лиса. Звук капающей крови. Клочки волчьей шерсти и сломанная мебель. Мягкий, чмокающий звук погружения когтей в живот омеги. Удивленный взгляд, будто не способный поверить, что такое может произойти. Довольный оскал чужака. Неловкое, медленное падение. Темные волосы на контрасте со светлым полом. Акварельные потеки на одежде от раны. И хруст позвонков сворачиваемой шеи второго оборотня в руках самого Дина…

Дин не успел. Но убил бы и второй раз, если бы это могло помочь. Скуля и умирая от страха, он подполз к тяжело дышащему Лису.

— Дин…

— Лис? Лисенок!

— Прости… меня…

— Даже не смей умирать!

— Я… подумаю… — он неловко протянул руку, желая коснуться лица, будто прощаясь. Дин поймал её и уткнулся носом в запястье, нежное, пахнущее порохом, кровью и чем-то неизведанным, горько-сладким, у самых вен. Самый лучший запах на свете. Запах Пары. Дин неверяще распахнул глаза, вглядываясь в неподвижное бледное лицо, вдыхая еще раз, и еще, и еще. Этого же… не может быть!

Он не помнил, как влетевший в дом Юра тормошил за плечо и почти насильно тащил в машину, не помнил, как они добрались до ближайшей больницы, не помнил лица доктора, лепетавшего о большой кровопотере, не помнил, как грязная одежда Лиса сменилась больничной робой, не помнил, как его везли в палату и суетились медбратья, не помнил, как орал на кого-то про «первую положительную», не помнил канюлей в собственных венах. Осталось только чувство холодного, липкого страха, непоправимости, необходимости спасти любой ценой. И ужасный звук кардиомонитора в ушах.

Сознание мутилось, и, как в детском калейдоскопе, разбегалось картинками последних недель. Оглушенный событиями и чувствами Дин не был способен реагировать на что-либо еще. Любовь, страх, гнев, нежность, беспомощность, страсть, надежда — перемешались, навалились, перекореживая всё внутри, мешая вдохнуть. В себя он вернулся очень резко: моргнул — и очнулся от сверлящих взглядов близнецов Бернацких. И выражение их лиц было чересчур знакомым, чтобы списать на простое совпадение: Лис выглядел точно так же, когда злился. И почему раньше это не бросалось в глаза? Теперь, зная, что Родослав ему не соперник, их внешнее сходство — манеры, запахи — стало очевидным. Дин тряхнул головой и огляделся: коридор между палатами. Точно, он же сам настоял, чтобы как можно быстрее сказали о состоянии его… его омеги.

Альфа вдохнул ртом, мужественно готовясь к неизбежной расплате; у близнецов причин сердиться — выше крыши. Братья еще какое-то время молчали, будто пытаясь взглядом найти все ответы, а потом заговорили, одновременно и в такой знакомой манере, не дожидаясь ответов:

— Только не говори, что он не выжил…

— Только не говори, что ты был донором…

— Только не говори, что не было другого выхода…

— Только не говори, что образовалась Связь…

— Только не го…

— Да бесполезно, Яр! И так видно, что он понимает, что наделал, — Род, нервно потряс головой. — Я пойду, отнесу его медкарту, вдруг поможет как-то.

За ним вышел и притихший Юра, всё это время не отрывавший обеспокоенного взгляда от своего вожака и близнецов.

Дин молчал, прислонившись к окну, и молча провожая альф. Сказанное даже не ругань: просто любые их слова имеют налет бесполезности. Да, он навеки приковал себя к омеге, на которого не имел никакого права. И сделал бы это столько раз, сколько потребуется. Потому что это ОН, потому что именно без него жизнь вообще не имеет смысла. И что-то внутри сжималось, вопя, что перед ним сейчас стоит не тот человек, которому надо объяснять раздираемые его чувства.

Ярослав подошел к угрюмому, вымотанному ожиданием Дину, молча вытащил из бумажника и положил на подоконник потертую фотографию. Счастливая семья: улыбчивый омега обнимает радостных старших мальчишек, статный альфа-отец с такими же, как у Лиса, темными глазами, и на коленях — маленький Лисенок. Совершенно счастливый, непохожий ни на одну из своих копий во всех мирах, маленькое солнышко, которого почти не осталось в теперешнем несчастном Лисе.