Дети Сталинграда
(Документальная повесть) - Сорокина Лилия Петровна - Страница 3

— А у Люси мамы нет… Возьмете?

— Возьму, деточка. Возьму обязательно. Садитесь, дочки, за стол, угощать вас буду.

У Мили лицо хитроватое, а глаза сияют, она подмаргивает Люсе: ну что я, дескать, говорила?

Через неделю привела Валю Лобасеву.

— И у Вали мамы нет… Возьмете?

— Возьму. Как же иначе? У каждого человека должна быть мама.

За стол садились каждый раз в новом составе. После Вали Лобасевой Миля привела Валю Романцову. Толя Беликин давно в сынках ходил. И так Антонина Васильевна стала самой многодетной матерью в мире — двадцать детей. Она уже не знала, чем их угощать, а без этого нельзя. Так же, как и отказать, она не могла. Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы не. Евгения Эдуардовна. Однажды она сказала, придя к тете Тоне домой:

— Ну, хватит вам быть мамой. Слишком уж детей у вас много.

Отобрали часть. Но по-прежнему ходили к тете Тоне, кроме Мили и Толи, Шура Никонова, Валя Гуряева, Тома Смирнова.

11 июня у Антонины Васильевны день рождения. Пригласила человек семь. В сорок пятом году не очень-то было с угощением. Насушила сухариков, из сахарного песка и молока сварила помадку. Пришли дети. И не с пустыми руками — с подарками. Каждый принес по конфетному фантику, а там надпись: «Дорогой маме Тоне». И веселье было настоящее — стихи читали, пели.

Посещение мам всегда было событием для ребят. Они спрашивали друг у друга, как принимали да чем угощали.

Названые мамы так на всю жизнь и остались мамами. Так их до сих пор называют бывшие детдомовцы. В гости к ним приезжают, как домой. Ведь лучше мамы никто не встретит…

Шефство над нашими детьми-сиротами имеет огромное значение.

Ребенок, кроме воспитателей и нянь своей группы, имеет еще близкого, дорогого ему человека — тетю Валю или тетю Клаву, которые приедут, приласкают, приголубят, и жизнь ребенка становится краше.

— Ты будешь моя, — говорит одна из комсомолок Мане Ч.

Девушка дарит Мане резинки для чулок, картинки, пряник.

— Я никому никогда не отдам своего Гришу, — заявляет другая.

И теперь она чаще всех навещает его. Вот одна из встреч.

Тетя Клава пришла в полдник. Гриша Заводюк бросается к ней с распростертыми объятиями: они соскучились. Сели. Беседуют. Гриша говорит:

— Смотрите, тетя Клава, у меня на салфеточке вышит самолет. Это потому, что я буду летчиком, когда вырасту, буду бомбить фашистов.

Тетя его спрашивает:

— А где же ты, Гришенька, возьмешь самолет?

— Мне мама (воспитатель) купит в Москве, там продают. Тетя Женя (директор) ездила в Москву и говорила, что там много самолетов — можно купить.

Они долго беседовали. Гриша спрыгнул с колеи тети Клавы и говорит:

— Смотрите, как я быстро могу бегать!

Но случилась горькая обида. Гриша упал и прикусил губку, сильно, глубоко. У него полон рот крови. Тетя Клава быстро подняла его и со страхом на лице говорит мне:

— Что же с ним теперь делать?

Я пошла вместе с ними в изолятор. Сестра посмотрела, остановила кровь, но в изоляторе Гришу не оставила. Мы его понесли в группу, в спальню. Тетя Клава держит Гришу на руках и не хочет положить на койку — ей жаль его. Гриша разговаривать не может, у него собирается во рту слюна и душит его. Тетя Клава около часа сидела и помогала Грише освободиться от слюны. В это время я в группе проводила занятия. За больного Гришу я была спокойна — он с тетей.

Уходя домой, Клавдия Степановна говорит мне: «Ольга Павловна, нельзя ли мне Гришу взять с собой?»

Больного, конечно, отпустить было нельзя. Тогда последовала другая просьба. «Ведь ему теперь кушать нельзя, я ему буду приносить кипяченого молока». Это я разрешила. Три дня Гриша болел, и три дня подряд к нему приходила тетя Клава и подолгу оставалась около него.

Дети по пальчикам высчитывают, когда настанет воскресенье и к ним в гости придут их тети.

Утро. Дети поднимаются, многие одеваются сами, стараются тщательно умыться, приводят в порядок костюмы. После вкусного завтрака воспитатель объявляет:

— Сегодня, ребята, у нас будет кукольный театр!

Начинаются приготовления, дети сами ставят стулья, продают билеты для своей группы и для гостей: без билетов вход запрещен.

Гости и дети усаживаются, и спектакль начинается. К детям выходит любимая кукла Танечка. Она читает стихи, поет и танцует, потом она рассказывает о своем дружочке — собаке, как она ухаживает за ней, чем кормит.

Спектакль кончился, дети аплодируют. Из группы выходят радостные, счастливые. Шефы забирают своих подопечных в гости. Оставшиеся дети едят и идут в спальню отдыхать.

Дневной сон. В спальне тихо. Все спят. Вот в спальню заходит Коля Бузолин со своим шефом — тетей Валей. Он вернулся из гостей. Его глаза смеются, горят от радости. Он кричит: «Мама, посмотрите!» Я говорю: «Тише, Коля, все спят». В руках у него большая коробка с игрушками, через плечо надета бархатная, вышитая блестящими нитками сумочка для носового платка. В сумочке красивый платочек, от которого пахнет «духом», как говорит Коля.

Еще тетя Валя положила под его подушечку сверток с печеньем и конфетами.

Дети все спят, но Коля заснуть не может. Он подзывает меня к себе и говорит: «Мама, у меня тетя Валя хорошая, я ее буду много-много любить. А вы обижаетесь? И вас я буду любить. Я всех буду любить».

Вот заходит Вадик Богатырев со своей тетей Нюрой. На груди у него красивый, с цветами, платочек, а в руках мягкая белая плюшка. Сам он, как шарик, маленький, толстенький — он любимец всего коллектива. Его зовут медвежонок Плюшевый.

Вадикиным рассказам тоже нет конца…

Воспитательница О. Я. Широкова.

Апрель 1945 г.

1947 год. Пришла на бюро в райком партии — нас принимали в члены КПСС. Сидим, ждем, когда нас вызовут. Вдруг входят две девчонки-второклассницы, черненькая и беленькая. Какой-то конверт надо передать секретарше. Секретарши нет — она куда-то отлучилась. Девчонки уселись напротив и стали нас рассматривать. Это были детдомовки. Завязался разговор о том, о сем.

Беленькая неожиданно встает, подходит ко мне и говорит:

— Тетя, можно я буду называть вас мамой, а то у меня нет мамы?

— Можно.

— А кто у вас дома?

— Дядя Миша, бабушка.

— К вам с подругой приходить можно?

— Можно.

Так Лида Шандишова стала моей названой дочерью. Тогда я не придала большого значения нашему разговору. Думала, придет раз-другой в гости, и все. Но дело обернулось по-другому. Узелок завязался крепко, на всю жизнь. Каждый ее шаг, поступок, слово мы с Мишей принимали близко к сердцу. Наш первый подарок к ее дню рождения — мяч. Его мы принесли в детдом. Лиду это просто потрясло: ее день рождения отмечают не кто-нибудь, а папа с мамой! Много позже, когда Лида сама стала матерью и покупала подарки своим детям, она всегда вспоминала свой первый мяч.

После техникума Лида поехала в Казахстан, стала работать в совхозе «Первомайский» Чапаевского района. Лида писала обо всем подробно. Помню, осенью, в саду разбирала яблоки. Почтальон принес письмо. Лида просила разрешения на замужество. Я заплакала. Миша и говорит мне:

— Ну что ты, мать, плачешь? Радоваться надо — дочка замуж выходит.

А я ему отвечаю:

— Такая молодая…

Ездила в Казахстан, в гости. Познакомилась с родными, с мужем.

Правду говорят: маленькие дети — маленькие заботы, а уж большие… Сколько было радости, когда у Лиды родился сын. Миша мне сказал тогда:

— Вот и дождались мы внука, мать.

Через пять лет нас постигло большое горе — умер, наш внучок. Мы прямо обезумели от горя. Утешали Лиду, как могли, ездили к ней, писали. От нее приходили письма, полные отчаяния. Я их до сих пор храню, перечитываю и плачу…

…Да, крепко завязался узелок, на всю жизнь. Я часто вспоминаю тот день в райкоме партии, когда познакомилась с беленькой второклассницей. Почему именно она подошла ко мне — к женщине, у которой никогда не было своих детей? Подарок судьбы? Я ведь всегда мечтала о ребенке…