Я родилась пятидесятилетней... (СИ) - Веселая Мария - Страница 45

«Нет, вот ведь гномики! — злилась я, шагая на биологию. — Не удивлюсь, если Тайлер решил подкатить ко мне из духа соперничества».

Вспоминая наше знакомство, я не могла не отмечать правдоподобность этой теории.

— Прекрасной барышне привет! Я провожу вас… Если смею…

Мне не нужно было оборачиваться, чтобы узнать, кому принадлежит бархатный голос, цитирующий Фауста. Придется немного изменить ответ…

— Прекрасной барышни здесь нет! Дойти я и одна сумею…

Эдвард рассмеялся и продолжил точно по тексту:

— «Как хороша! Я клятву б дал,

Что в жизни лучших не видал!

Так добродетельна, скромна —

И не без колкости она».

— Ну хватит издеваться! С какой стороны, мистер Каллен, вы увидели во мне скромность и, тем более, добродетель?

Я закатила глаза и ускорила шаг, хотя здраво понимала, что Эдвард, при желании, меня в любом случае догнать сможет. Даже если я буду за рулём Феррари.

— Ну, не я же остаюсь добрым и терпеливым врачом даже тогда, когда человек этого не достоин, — голос вампира в миг стал серьезным. — И не требую благодарности, когда она необходима. Лорен бы могла остаться слепой, если бы ты не оказала ей вовремя помощь, и глаза воспалились. Она бы начала тереть их мылом, а это привело бы к ещё большему ожогу.

Я на миг представила перспективы Мэллори, будь я менее доброй.

— Нельзя же лишать девушку будущего из личной неприязни.

— Твоё будущее она бы не пощадила, Белла, — твёрдо ответил парень.

Я вспомнила, что разговариваю с телепатом, который, наверняка, прочитал мысли Лорен.

Обидненько… Хотя ожидаемо.

— Пациент имеет право на выбор врача. У врача такой привилегии нет, Эдвард, мы можем лишь влиять на очерёдность оказания помощи. Сначала дети и женщины… Или, когда речь идёт о жизни и смерти, а счёт идёт на минуты. Странно, что, живя не первый год с Карлайлом, ты не смирился с этой истиной.

Эдвард усмехнулся, но как-то грустно. Устало…

Да, возможно, он принял ценность человеческой жизни, отказавшись от убийства, но в нём всё ещё тлел огонь непримиримости. Неужели он с подростковой горячностью до сих пор делил мир на чёрное и белое? Смерть — злодеям, счастье — героям?

А как же полутона?

Кем он считает себя сам?

По взгляду, который он бросил на меня, я могла дать уверенный ответ.

Себя Эдвард считал злодеем.

Это внезапное осознание заставило меня посмотреть на вампира с другой стороны. Он был первым, кого обратил доктор. Просто ли это - держать в узде жажду, пытаясь равняться на такого, как он? Карлайл ведь не убил ни одного человека… Был ярым пацифистом. Его доброта тронула даже такого, немного чёрствого человека, как я. А я всего лишь слушала книгу, в которой он был не основным героем. Что должен был чувствовать человек, который двадцать четыре часа в сутки мог слышать его мысли? Слышать мысли покорившего собственную сущность вампира и испытывать самому жгучую жажду. Вернуться блудным сыном в семью после нескольких лет ошибок, срывов…

Я бы не смогла… Я бы не смогла даже простить себя после первого убийства. Найти силы жить дальше. Бороться каждый день. И побеждать.

Как бы он не был голоден, как бы моя кровь не манила его, он сохранил мне жизнь. Он помог мне.

И, чёрт побери, было в нас кое-что общее. Мы были стариками в молодом теле. Усталыми, порой, морально, многое пережившими, многое видевшими. Ни с какими Майками-шмайками я не могла бы разговаривать на равных. Всегда возникало чувство, что передо мной ребёнок.

Разговаривая с Эдвардом, такого чувства не было. То ли дело в даре, который позволил ему прожить, прочувствовать людей более старших, то ли дело в эрудиции, но разговор, да что там, молчание сейчас было правильным.

Конечно, парой, как в книге, нам стать не светит, но такого друга я бы хотела заполучить. Пусть Эдвард заинтересован во мне, как в кубике рубике пока, но разве я не могу продлить головоломку на сколь угодный мне срок? Чужая душа — потёмки… А русская женская душа — тем более.

Ничуть не смутившись, я первая прошла в галантно распахнутые двери класса биологии, очнувшись лишь в тот момент, когда Эдвард отодвигал мой стул, чтобы я могла сесть. Кажется, мои щёки немного заалели. Да, точно… Ещё мне весьма импонируют манеры этого джентльмена, который родился в начале прошлого века…

Чувствуешь себя леди. Без шуток. И даже внутренний циничный мужик растроганно фыркает и уходит куда подальше.

Наше молчание длилось недолго. Стоило одноклассникам отвлечься от созерцания нашей колоритной парочки на лекцию учителя, как Эдвард наклонился и тихо спросил:

— То, что ты станешь прекрасным врачом, это ясно как божий день, Белла. Но женщины, девушки в особенности, мечтают о чём-то более романтичном, чем скальпели и долота, разве не так?

— Ты имеешь в виду мечты о прекрасном принце на белом коне? Лошадь в хозяйстве пригодится больше, чем это симпатичное создание, которое ни полочку не прибьёт к стенке без вреда для здоровья, ни покушать голодной и усталой с работы жене не приготовит, — я пожала плечами, стараясь делать вид, что внимательно слушаю лекцию.

Эдвард улыбнулся:

— Некоторые принцы способны на подвиги, не будь так сурова к нашей братии. Тем более, некоторые мужчины могут позволить женщине не работать, не готовить и никогда не прибивать полочки.

Поймав мой возмущённый взгляд, он тут же исправился:

— Конечно, если она этого хочет.

— Вроде бы, мы приняли недавно за аксиому, что я стану врачом, Эдвард. Да, некоторые дамы работать не только не хотят, но и не должны по своей сути. Но есть же профессии исконно женские, — поймав прищуренный взгляд, я уточнила: — и я не про древнейшую сейчас.

Мой собеседник зашёлся в притворном кашле.

— Леди, я о ней даже не подумал…

Да-да-да… Рассказывай мне тут сказочку, пой колыбельную…

— Мисс Свон, посвятите нас, пожалуйста, о теме вашей светской беседы с мистером Калленом, мне как-то не верится, что вы обсуждаете нашу тему хромосомной теории наследственности, — строгий голос мистера Баннера заставил меня смущённо встать.

— Простите, мистер Баннер…

Каллен хотел тоже встать, но я предупреждающе покачала головой.

— Я жду, о чём же вы так увлечённо беседовали?

— О профессиях, мистер Баннер, — честно ответила я, а Эдвард посмотрел на меня недоверчиво.

На моих губах непроизвольно растягивалась улыбка. Неужели он думает, что я сейчас признаюсь, что мы обсуждали проституцию?

— Так я и думал, мисс Свон, ничего связанного с темой. Тем более, в этом нет ничего забавного.

На волне хорошего настроения я решила переть до конца.

— Вы не правы, мистер Баннер, — мягко ответила я учителю. — Эта тема может быть весьма забавной, если учесть каким образом Томас Гент Морган получил свою Нобелевскую премию в 1933 году. Тому, кто не дослушал мистера Баннера, — обернулась я к классу, — хочу сказать, что проводил Морган свои опыты на дрозофилах: это мелкие плодовые мушки, которых он вначале добывал в бакалейных и фруктовых лавках… Только представьте, как счастливы были лавочники этому чудаку! А потом Морган вместе с сотрудниками стал разводить мушек в своей лаборатории, комната тридцать пять квадратных метров называлась «мушиной». Там же было место, где варили корм для мух. В этой комнате обычно сидели, по меньшей мере, пять рабочих. Пять рабочих, как минимум, господа, наблюдали за кормлением, размножением и жизнью маленьких мушек, которых мы, чаще всего, ленимся даже шлёпнуть. И благодаря энтузиазму и работе этих людей в данный момент мы точно знаем основы генетики, можем предсказывать и даже лечить некоторые наследственные болезни, в конце концов, благодаря работам Моргана мы можем экспериментировать над растительными и животными организмами, чуть-чуть уподобляясь Богу в своих селекционных изысках. Поэтому, когда вам станет вдруг скучно на работе, друзья мои… — я сделала театральную паузу, обводя взглядом улыбающихся одноклассников, — подумайте, как учёным мужам было невыносимо скучно кормить дрозофил в «мушиной» банановым пюре…