Отряд апокалипсиса (СИ) - Печёрин Тимофей - Страница 2

Старик явно не принадлежал к клану Снежного Барса. Более того, он вообще не носил никаких знаков, указывавших на его принадлежность хоть к какому-нибудь из Северных Кланов. Он был чужак. Чужак, разгуливавший в землях Барсов точно у себя дома. И он, Сиградд, сын Торда, оставил этого чужака в живых! Не говоря уж о том, что спас ему жизнь.

А исправить ошибку уже было нельзя. Оглядевшись вновь, Сиградд понял, что чужака-путника уже и след простыл. Для старика он оказался на удивление шустрым. Даже… следов не оставил!

Но досадовал, кляня собственную глупость и ротозейство, Сиградд недолго. На помощь пришла здравая вроде бы мысль, рожденная молодой беспечностью. Охотник подумал, что старик в любом случае слишком слаб, чтобы причинить вред хоть Барсам, хоть любому другому из кланов. Куда ему, беспомощному такому! Пусть гуляет… покуда не попадется еще какой-нибудь стае. Или кому-то из местных — не такому доброму, как Сиградд. Совесть последнего в любом случае будет чиста.

С другой стороны… да, он нарушил обычай. Вообще почему-то забыл про него. Но и здесь Сиградд надеялся: духи предков его простят, коль поступил он как воин. Защитник слабых. Духи простят, а может даже даруют удачу на охоте. А люди… люди ничего не видели. И ни о чем не узнают.

Он ошибся. Причем в обоих случаях. Охота не задалась: добычей Сиградда стала лишь тощая косуля. А разглядеть случившееся на лесной опушке не составило труда хотя бы со сторожевой вышки на окраине селения. По крайней мере, в этот тихий день.

Тем более что дежурить на вышке, окрестности обозревая, на сей раз выпало молодому зоркому Гауку. Среди Барсов он считался самым метким лучником. И потому завидовал что Сиградду, что остальным собратьям по клану, коль вынужден был терять столь благоприятный для охоты день.

Но главное: Гаук тоже подбивал клинья к красавице Луте. И то, что Лута предпочитала ему — такому ловкому, меткому и тоже довольно симпатичному, какого-то туповатого здоровяка, Гаука решительно не устраивало.

Шедшего к лесу Сиградда Гаук проводил унылым взглядом с вышки. Зато когда увидел, как соперник в делах сердечных встретил у опушки чужака, встретил, но не убил согласно обычаю — вот тогда парень возликовал. Решив, что это предки… да что там, сам Отец-Небо преподнес ему такой дар.

Об увиденном Гаук не преминул доложить вождю. Так что уже вечером, по возвращении из леса, Сиградда ожидал суд клана.

Состоялся суд в сердце селения. На площади, освещенной пламенем огромного костра. Да перед двумя деревянными столбами, на которых были вырезаны оскаленные морды кланового зверя.

Ради такого события на площади собрались, кажется, все взрослые Барсы. Обступили вокруг, оставляя свободным небольшой пятачок, вмещавший костер, столбы и Гуннульва Железнобородого. Вождь был единственным, кто на этом собрании сидел — по причине своей хромоты. Занимая принесенное на площадь деревянное кресло с высокой спинкой. Давний боевой трофей, оставшийся со времен бурной молодости Гуннульва.

Отсветы костра плясали на лицах Барсов, когда они расступились, пропуская на пятачок Сиградда и Гаука.

— Сиградд, сын Торда! — суровым и грозным, как рев медведя, голосом обратился к охотнику вождь, — этот славный юноша обвиняет тебя в нарушении обычая. И в предательстве клана.

— Я все видел! — торопливо и с волнением выпалил Гаук и зачем-то покосился на толпу. То ли Луту высматривал, то ли просто искал одобрения на лицах собратьев по клану.

И уже затем перешел к объяснению:

— Клан и ты, могучий Гуннульв, доверили мне следить за окрестностями. Предупреждая об опасности… и о непотребствах, совершаемых в наших землях — тоже, — последние слова прозвучали с яростью, — и я увидел, как этот человек… Сиградд, сын Торда помог чужаку, покусившемуся на владения клана! Помог, вместо того, чтобы убить! Как того требовал обычай, данный нам предками!

Выслушав эту гневную речь, вождь повернулся теперь уже к Сиградду. Лицо Гуннульва, суровое и изборожденное морщинами, казалось высеченным из камня.

— Подтверждаешь ли ты слова Гаука, сына Бруни? — вопрошал он.

И успела в душе Сиградда зародиться трусливая мыслишка: отвергнуть обвинение. Сказать, что Гаук лжет. Что не было никакого чужака. А если и был, то ему, Сиградду, не встречался. И коли сохранил ему жизнь кто-то из Барсов, то точно не Сиградд. Ни в коем случае!

Но как зародилась мыслишка та, так и издохла. Ибо не привык Сиградд врать. Особенно перед ликами кланового зверя.

— Это был лишь старик, — вместо слов отрицания заявил обвиняемый, — не воин. Слабый человек. Не он угрожал нашим землям — наши земли были опасны для него. Да не встреть он меня, стая волков растерзала бы его…

— А если это был соглядатай? — донеслось из толпы, — если он вынюхивал здесь… чтобы завтра привести к нам целое войско? Или это мог быть колдун… что если это колдун задумал наложить на наш клан проклятье?

— Не тебе судить предков! — тыча в сторону Сиградда пальцем, выкрикнул Гаук, почувствовавший поддержку других членов клана, — если мы забудем обычаи, которые они нам дали, предки отвернуться от нас… проклянут! И навеки исчезнет клан Снежного Барса.

— Еще я скажу, — подал голос немолодой уже чернобородый мужчина, также выступивший из толпы, — тебя, Сиградд, сын Торда, не зря еще кличут в клане Глиняным. Хоть ты могуч как медведь, но мягок как глина. У многих женщин наших сердце тверже, чем у тебя. Помнишь, нет? В войне с Лисами ты добивал раненых, чтобы не мучились. Их раненых — тоже! Тебе было жаль их? Ну конечно, жаль. А если кто-то из Лис перед гибелью выпускал оружие из рук, ты вкладывал его им…

— Да! — вскричал, перебивая его, Сиградд, — я хотел, чтобы они умерли с оружием в руках! И отправились пировать в Небесный Чертог, а не прозябать в Нижнем Мире. Как подобает воинам… потому что они, и были воинами! Как ты, я… как мы!

— Что я и говорил: тебе вообще жалко чужаков, — заключил обладатель черной бороды, отступая обратно в толпу, — как бы не пришлось потом жалеть своих. Как бы нам всем не пришлось.

— Что ж, — Гуннульв кивнул, — рано или поздно твоя жалость, Сиградд, сын Торда, заставит тебя предать клан. И я не хочу ждать, когда это произойдет. За нарушение обычаев наказание одно. Изгнание.

Последнее слово вождь не проговорил — отчеканил. И по толпе прокатился ропот. Вот только осуждали ли Барсы самого обвиняемого или, напротив, вынесенный ему приговор, понять было трудно.

И Сиградд решил прибегнуть к последней возможности оправдать себя.

— Поединок! — выкрикнул он, — я вызываю Гаука, сына Бруни! Пусть духи предков сами рассудят нас перед лицом Отца-Неба.

На мгновение-другое, но Гауку стало не по себе. Превосходя Сиградда в проворстве и умении стрелять из лука, плечистостью он своему сопернику значительно уступал. А значит, не был столь же хорош в ближнем бою. Тогда как именно ближний бой и никакой другой был предусмотрен правилами поединка.

Волновался, впрочем, Гаук напрасно.

— Поединок… возможность защитить свою честь в бою, — медленно проговорил вождь, — дозволяется тому, у кого есть эта самая честь. У тебя, поправшего обычай предков, чести быть не может. Так что не надейся: погибнуть в схватке и отправиться в Небесный Чертог я тебе не позволю. Ты будешь изгнан… и умрешь как бродячий пес.

— Хуже. Как чужак, — зачем-то вклинился в слова Гуннульва Гаук. Вклинился, поддакнул.

А когда ворота в частоколе, окружавшем селение Снежных Барсов, затворились за Сиграддом в последний раз, стояла уже ночь. Темная и нарушаемая лишь светом костров. Да еще почему-то луны и звезд. По причинам, непонятным даже для мудрецов, в ночные часы серая пелена с неба спадала. Неизменно возвращаясь лишь на рассвете. Чтобы скрыть от мира дневное светило.

Перед уходом с Сиградда сорвали клановый знак. Вырезанную из дерева маленькую фигурку барса, которую молодой охотник носил на шее, на веревке. Лишили его и ожерелья из собственноручно добытых звериных клыков и когтей.