Твой друг
(Сборник) - Рябинин Борис Степанович - Страница 18

Чудесный город — Одесса. В тот день он был особенно хорош. Весь яркий, удивительно солнечный, пронизанный теплом и светом.

Дерибасовская, Французский бульвар, Пересыпь, Молдаванка… уже в самих названиях что-то романтическое, какая-то экзотика… А когда протяжный гудок повисает над Французским бульваром, над памятником Дюку Ришелье… кажется, что и весь многолюдный, разговаривающий на всех языках мира город устремляется куда-то за гудком, за кораблями, в таинственную и манящую голубую безбрежную даль!

Купальный сезон на Черноморском побережье еще не начался, однако небывало ранняя весна и великолепный день привлекли на пляжи массу отдыхающих. Я медленно продвигался вдоль берега, высматривая для себя подходящее местечко, когда детский голосок, звонко скомандовавший: «Мирта, апорт!», заставил меня остановиться и посмотреть в ту сторону, откуда донесся этот оклик.

У воды стояла девочка лет тринадцати-четырнадцати, тоненькая, изящная, от загара будто вылитая из бронзы, и, подбирая камешки, швыряла их в море, а там то исчезала, то появлялась на поверхности черная голова собаки. Когда очередной камешек, описав крутую траекторию, булькнул в воду, собака мгновенно нырнула за ним. Вынырнув, встряхнула головой, и камень вылетел из пасти. Девочка восторженно захлопала в ладоши, вознаграждая этим собаку за ее труд, затем снова, приказав: «Мирта, апорт!», бросила камешек.

Я подошел поближе. Оказалось, многие следили за необычной игрой. Мое внимание привлекла молодая женщина в легком шелковом платье, сидевшая в глубоком плетеном кресле под тентом, с красивым и, как мне показалось, чуть грустным лицом; на коленях у женщины лежала раскрытая книга, а глаза были устремлены на девочку: ласковая материнская улыбка освещала ее лицо с ранними морщинками у рта и глаз.

— Хватит, доченька, Мирта уже устала. — сказала она.

— Ой, мамочка, Мирта никогда не устает плавать! — откликнулась бронзовая девочка, но все же послушалась матери и позвала собаку из воды.

Шепот восхищения пронесся среди отдыхающих, когда собака подплыла к берегу и вышла на песок. В те годы такие собаки были редкостью, и я невольно залюбовался ею. Очень крупная, массивная, черная от кончика носа до кончика хвоста, с длинной волнистой шерстью, образующей живописные начесы на лапах и под животом, с пушистым хвостом и свисающими ушами — такова была четвероногая пловчиха, привлекшая общее внимание. Она несомненно принадлежала к породе собак-водолазов, родиной которых является далекий остров Ньюфаундленд, отчего и собак этих называют ньюфаундлендами. Отряхнувшись, она подошла к старшей хозяйке и растянулась у ее ног, а девочка опустилась рядом и, обхватив собаку за шею, погрузила руки в ее влажную густую и мягкую шерсть.

Я вспомнил о собаке, виденной накануне в море, и спросил у владелицы ньюфаундленда, не могла ли это быть Мирта.

Да, да, это была Мирта, — с живостью подтвердила мать девочки. — Мы видели, когда шла «Россия». Мирта как раз в это время плавала. Мирта часто делает так: уплывет, и нет ее — иногда час, два. Это у нее как ежедневное занятие гимнастикой. Она не может без этого.

— А вы не боитесь, что она может утонуть?

— Мирта? Утонуть? Что вы! — рассмеялась молодая женщина.

Она сказала это таким тоном, точно речь шла не о собаке, а о каком-то неизвестном мне существе, на которое не распространяются обычные законы, которому не страшны никакие стихии.

— Ну, а если вдруг — шторм? — не унимался я.

— В шторм? — моя собеседница не ответила, задумавшись, и я решил, что заставил ее поколебаться в своей уверенности; в действительности, как я понял позднее, напоминание о шторме всегда вызывало в памяти моей собеседницы картину, заставлявшую ее на время выключиться из разговора.

Вместо матери ответила дочь.

— Вы не знаете нашу Мирту! — с гордостью и нежностью заявила девочка, легкость и хрупкость фигурки которой особенно подчеркивалась соседством крупного и сильного животного.

Так я познакомился с Надеждой Андреевной Доброницкой, ее дочерью Верой-Мариной и их верным спутником Миртой, «голубушкой Миртой», как часто называла собаку Надежда Андреевна, вкладывая в эти слова не только ласку, но и, как я понял, чувство огромной благодарности вечному другу человека — собаке. И так мне стала известна эта необычайная и трогательная история.

На следующий день я встретил своих новых знакомых на бульваре в парке имени Шевченко, когда над Одессой опустился бархатный южный вечер. Как и все, мы пришли сюда полюбоваться на салют кораблей, на фейерверк в честь дня международной солидарности трудящихся — Первого мая. Цвели каштаны и белая акация, наполняя воздух тонким нежным ароматом. Над улицами, площадями, над аллеями парков и скверов плыл гомон нарядной, по-южному экспансивной оживленной толпы, разносились звуки оркестров. Прекрасный город сиял огнями иллюминации. На рейде и в гавани стояли празднично расцвеченные суда.

Вера-Марина шла, обхватив своей тонкой рукой руку матери, доверчиво прижимаясь к ней, как всегда делают очень ласковые и влюбленные в своих родителей дети. Другой рукой она придерживала за поводок Мирту, послушно шагавшую рядом. С высоты Приморского бульвара, от старой крепости, открывалась панорама ночной Одессы. Слева — дуга порта, прямо — рейд и корабли; за ними на другой стороне бухты чуть мерцали огни Лузановки. Правее — начинался необъятный простор моря. У двух каменных шаров, обрамляющих спуск к воде, мы сошли по ступеням вниз и сели на скамью. Собака легла на гранитных плитах набережной и стала смотреть в море.

Здесь было не так многолюдно, больше веяло прохладой. Волны с ровным и сильным всплеском набегали на берег одна за другой, и это безостановочное ритмическое движение, приходившее откуда-то из темноты, как бы напоминало о вечности жизни.

Внезапно рейд на мгновение осветился словно заревом пожара. Ударил пушечный салют, громыхнули военные корабли, стоявшие на якорях. Прочерчивая в темном небе огненный след, полетели вверх ракеты и рассыпались в вышине красными, желтыми, синими, зелеными огнями. Собака вскочила и залаяла; затем, успокоившись, снова легла.

Громыхнуло еще; опять полетели в небо каскады разноцветных трепещущих огней, многократно отраженных водами залива. Гул и гомон толпы усилились, напоминая шум морского прибоя.

— Как красиво… — чуть слышно проронила Надежда Андреевна. — Но каждый раз, когда я слышу залпы орудий, — призналась она, — мне хочется плакать… Ведь совсем недавно была война. В такие дни и радуешься, и поневоле вспоминаешь прошлое, тех, кто никогда не вернется… Так хочется, чтобы другим не довелось испытать того, что пришлось пережить нам…

Она умолкла, но ненадолго. Прикоснувшись к тому, что хранилось у нее в душе, она уже не могла не говорить дальше. Вместе с залпами салюта нахлынули воспоминания. Надежда Андреевна одной рукой обняла девочку за плечи, как бы черпая в этом прикосновении силу и мужество для себя. Пальцы другой перебирали за ушами Мирты, однако Надежда Андреевна вряд ли даже замечала это.

— Я дочь моряка и жена моряка, — так начала она свой рассказ. — Я родилась и выросла на море, море было моей колыбелью, с морем связаны и самые сильные впечатления моей жизни.

Мой муж был капитаном дальнего плавания. Мы жили в Одессе, куда был приписан его теплоход.

Однажды муж привез из очередной заграничной поездки крупного черного щенка. Он сказал, что по повериям тех мест, где приобретен щенок, эти собаки приносят морякам счастье. Прошел год, и щенок вырос в громадную красивую собаку, которая сделалась настоящим другом нашего дома. Когда муж уходил в плавание, Мирта помогала мне коротать ожидание, скрашивая часы досуга; когда он возвращался, я брала ее с собой, и мы вместе шли встречать корабль… Я не суеверна, но Мирте, действительно, суждено было сыграть важную роль в моей судьбе.

Наша квартира находилась недалеко от порта. Шум портовой жизни днем и ночью вливался в раскрытые окна, он стал как бы составной частью моего существа, без него я не представляла себя. Ритм этой жизни был ритмом и моего собственного бытия. Я на слух, по гудку, могла безошибочно определить, какое судно швартуется в гавани, помнила расписание каждого парохода и теплохода, по их приходу и уходу следила за временем, обязательно связывая это с очередным приездом или отъездом мужа. В те дни, когда он был на берегу, мы уезжали куда-нибудь подальше, на Большой Фонтан или Лонжерон, причем обязательно с Миртой. Купаясь, он играл с нею, забавляясь сам и давая ей возможность поплавать. Муж и научил собаку нырять за камешками.