Последнее пристанище (СИ) - Соот' - Страница 16

Он сделал паузу, то ли раздумывая о чем-то, то ли ожидая реакции.

И когда уже Луи готовился ответить формальное: "Благодарю" — и исчезнуть с его глаз, продолжил:

— Я думал о том разговоре, что между нами произошел. Несправедливо с моей стороны требовать, чтобы ты исправлял мои ошибки и отвечал за Рафаэля до конца дней. Хотя мне хотелось бы, чтобы и ты понял меня: мне осталось недолго, и я боюсь представить, что он может сделать, когда останется один. Я хотел бы изменить условия сделки, которую предложил тебе. Я дам тебе денег и ничего не потребую взамен, кроме одного: сделай так, чтобы он не умер в нищете. Просто наблюдай за ним… Издалека.

Луи молчал. Острый приступ жалости по отношению к человеку, который стоял перед ним, вдруг накрыл его. Казалось, граф Лихтенштайн постарел в один миг на добрый десяток лет.

— Вы любите его? — спросил Луи тихо.

— Он мой сын, — казалось, Лихтенштайна вопрос ничуть не удивил.

— Но вы же видите… что он за человек. Или нет?

— Он мой сын, — повторил Лихтенштайн, — чтобы он ни натворил.

— А если бы… — так же тихо продолжил Луи, — скажем, если бы он угрожал моей жизни. Вы все равно продолжали бы оправдывать его?

Лихтенштайн молчал.

— Если бы даже он меня убил?

Лихтенштайн дернулся и снова распрямил спину.

— Этого никогда не произойдет, — твердо сказал он. — До тех пор, пока вы, Луи, ведете себя разумно. Я знаю, что вы можете защитить и себя, и его. Что на вас сегодня нашло?

— Ничего, — Луи покачал головой и побрел прочь. Он и сам не знал, зачем задал последний вопрос. Конечно, сын был дороже Эрику, чем дальний родственник, которого пришлось приютить. Возможно, он просто хотел понять: так же ли Эрик безумен, как и он сам.

Промаявшись в доме до вечера, старательно избегая любых встреч, Луи все же наткнулся на Рафаэля, когда подошел к одному из своих окон — выходящему в сад. Рафаэль сидел внизу на веранде и курил, выпуская черный сигарный дым в сторону гор. Завидев кузена, он помахал рукой и хотел что-то спросить, но Луи поспешил отступить назад. Рафаэль ничего не пробудил в нем. Он был просто Рафаэль. Хотя Луи и знал уже, что он существует и там, в мире странных снов, который он недавно открыл для себя.

Луи никогда не потреблял опиума и даже с вином был достаточно сдержан, чтобы всегда контролировать себя достаточно хорошо. Тем труднее было уложить в голове тот прорыв реальности, который он обнаружил теперь.

Ночью он спал как убитый, но во сне видел скандинавские фьорды — и Рафаэля, лицо которого заросло длинной светлой бородой. Они играли в воде, и все окрестные мальчишки смотрели, как они на скорость преодолевают залив. По самой середине, когда остальные участники уже сильно отстали от них, Рафаэль рванулся вбок и, накрыв его затылок рукой, крепко притопил.

Луи барахтался, силясь выбраться, и сам чуть не утащил противника на дно. Рафаэль стал задыхаться и бить руками по воде, но, рванув его за шкирку, Луи вытянул мальчишку на поверхность, и, несмотря на эту небольшую свару, к финишу они дошли впереди всех.

Луи не злился. Напротив, сон наполнила тоска о времени, которого не вернуть. И когда он проснулся наутро, помнил его до мельчайших деталей — помнил даже имена, которыми они называли друг друга: Рун и Льеф. Помнил, как капала на полосу дерна красная кровь, и как сверкал в лунном свете нож, вспоровший их плоть.

Луи сел. За окном уже занимался рассвет. Опустив ноги на пол, он подошел к окну, и снова реальность будто бы сместилась. Такой же точно рассвет над маленьким шотландским городком он будто бы видел много лет назад.

"Друг или враг?" — спросил себя Луи. Рафаэль из сна был как живой — и таким же живым был Рафаэль, который пригрезился ему вчера. Рафаэль, который владел Каданом и говорил: "Он мой".

"А чего ты еще ожидал?" — тут же спросил Луи себя. То, что Рафаэль не был равнодушен к Кадану, он прекрасно знал. Конечно, влюбленность его казалась детской и поверхностной и, как виделось Луи, ни в какое сравнение не шла с тем, что чувствовал он сам. Но если бы Рафаэль мог… "Нет, — тут же одернул себя Луи, — Кадан никогда бы не позволил ему".

И все же в сердце закипела злость.

Бросив очередной взгляд за окно, Луи прищурился. Ему почудилась смутная тень, застывшая за углом, и это ощущение принесло тревогу. Он тут же отогнал от себя все — без исключения — ненужные чувства и мысли и стал одеваться.

Предложение Эрика было хорошо, ему и самому совесть не позволила бы оставить Рафаэля ни с чем. И все же он хотел еще разок наведаться в банк — не столько в надежде добиться чего-нибудь, сколько просто чтобы занять себя делом. Мысль о том, что он мог бы уже сейчас подбирать участок и назначить управляющего, чтобы тот занялся набором персонала, он старался отогнать.

Луи оделся и без приключений спустился на первый этаж — дом еще спал. Однако стоило ему выйти за двери, как начавшее уже становиться привычным чувство искажения реальности снова накрыло его. Аккуратные венские домики вдруг превратились в малюсенькие старые домишки одного из бедняцких кварталов Парижа. Луи абсолютно отчетливо ощутил, что сейчас на него набросятся — и начнется бой. Прошли те времена, когда каждый мужчина носил шпагу у бедра, но Луи все равно потянулся к тому месту, где должен был находиться эфес.

Он качнул головой и, переступая через наваждение, заставил себя шагнуть вперед.

Ничего не произошло. Никто не набросился на него.

Луи сделал еще шаг и задохнулся от запаха дыма. Теперь его окружала Гревская площадь, и он абсолютно отчетливо понимал, что только что шагнул на костер. Глаза Эрика, холодные и исполненные запредельного горя, смотрели на него с балкона ратуши.

Стиснув зубы, Луи сделал еще шаг — и с каждым новым шагом воспоминания наваливались на него. Теперь он уже не сомневался, что это именно воспоминания — настолько живыми и последовательными они становились.

Каждый камень, каждый лучик солнца, отражавшийся от крыши, отзывался в сердце острым приступом боли и новой волной образов.

К тому времени, когда Луи добрался до угла, и знакомый голос произнес его имя — испуганно и почти умоляюще — Луи уже готов был смириться с тем, что все это в самом деле происходило с ним.

Кадан стоял перед ним. Легкий утренний ветерок трепал медные пряди его волос.

Луи замер, разглядывая его и пытаясь сравнить с тем Каданом, который отпечатался у него в голове.

Кадан ничуть не изменился — если это в самом деле был он. То же лицо, те же узкие острые плечи… и все же, не то. В глазах того Кадана тоже было отчаяние — безумное отчаяние отверженного, потерявшего все. В глазах Кадана, стоявшего перед ним, отчаяние было усталым и скорее походило на отчаяние человека, который умирает не первый день и давно уже принял свою судьбу, но по-прежнему не хочет смириться с ней.

— Кадан… — тихо сказал Луи. Это имя звучало сейчас иначе, чем несколько дней назад. В нем было все. Луи уже не был уверен в реальности каменных стен и дубовых столов, но Кадан был настоящим — один из всего, что находилось вокруг.

— Вы так… — Кадан прокашлялся, ему было трудно говорить. — Вы так внезапно ушли. Я хотел… спросить. Что произошло?

Луи смотрел на него и не знал, что сказать. Хотелось обнять Кадана, притянуть его к себе и никогда больше не отпускать — и тут же в памяти всплывали Гревский костер, усталое лицо в обрамлении рыжих волос и боль под ребром… и что-то еще. Два образа сливались в один. Лицо Кадана таяло в подступающей тьме. Он умирал.

— Простите, — только и смог повторить Луи то, что уже говорил, — прости.

— Это не объяснение, — легкая, нервная улыбка промелькнула у Кадана на губах.

— Я не могу ничего объяснить. Возможно, вы были правы. То, что произошло вчера в вашей квартире, изменило между нами все.

В улыбке Кадана промелькнуло безумие.

— Я не верю вам, — сказал он. — Вы не бросите меня. Вы не могли хотеть только этого, месье Луи.