Спящие красавицы (ЛП) - Кинг Стивен - Страница 84

Укус или два — это все, на что сподобился Клинт. Насколько хорош не был бы запах, его желудок был словно жесткий резиновый шар. Он извинился перед сыном.

— Что-то не лезет.

— Да, — сказал Джаред. — С моим аппетитом тоже что-то не то.

Он рассматривал сандвич, который сам себе приготовил.

Стеклянная дверь открылась со свистом, и вошла Лила, держа в руках белый сверток.

После убийства собственной матери, Дон Петерс сидел и раздумывал, что же теперь ему делать.

Первый шаг был очевиден: прибраться. Однако сделать это будет очень трудно, потому что Дон решил убить свою мать, прижав ствол Ремингтона к ее инкрустированному паутиной лбу, а затем нажав на курок. Работа была проделана с апломбом (или, может быть, он имел в виду какое-то другое слово), но это привело к адскому бардаку, и Дон мог лучше создавать бардаки, чем их убирать. Это был тот момент, на который частенько указывала его мать.

И какой бардак! Кровь, мозги и кусочки паутины покрывали стену в форме огромного мегафона с зазубренными краями.

Вместо того чтобы что-то делать с бардаком, Дон сидел в своем Лей-Зи-Бое[216] и размышлял, почему он сделал в первую очередь именно это. Разве его мать была виновата в том, что Жанетт Сорли помахала своим обаятельным хвостиком перед его лицом, а затем наябедничала, когда он позволил ей всего лишь подрочить ему? А? Или в том, что Дженис Коутс выгнала его с работы? Или в том, что этот мозгоправ Норкросс ударил его исподтишка? Нет, его мать не имела к этому никакого отношения, и все же Дон поехал домой, увидел, что она спит, достал дробовик из пикапа, вернулся внутрь и выбил нафиг её спящие мозги. Предположим, она бы никогда не проснулась — но кто знает?

Да, он был раздражен. Да, с ним жестоко обошлись. Но Дону все еще не хотелось признавать, что как бы плохо и несправедливо с ним не поступили, не стоило убивать свою мать. Он явно погорячился.

Дон пил пиво и плакал. Он не хотел убивать себя или сидеть в тюрьме.

Сидя на диване матери с банкой пива на животе, Дон Петерс успокоился и пришел к выводу, что уборка, в конце концов, не представляет такой уж проблемы. Власти были крайне заняты. Вещи, которые обычно не могли сойти вам с рук — такие, как поджог — сейчас могли бы прокатить, благодаря Авроре. Экспертиза мест преступления неожиданно выглядела как второстепенное действие. Кроме того, ведь это цыпочки делали все это микроскопо-компьютерное дерьмо. По телевизору, по крайней мере, всегда было так.

Он выложил пачку газет на плиту и зажег горелку. В то время как бумага начала разгораться, он слегка сжал бутылку жидкости для розжига барбекю, распылив её содержимое на шторы и мебель, и все вещи, которые могли очень быстро загореться.

Уезжая из горящего дома, Дон понял, что ему нужно еще кое-что сделать. Эта часть была намного сложнее, чем организовать пожар, но не менее важная: первый раз в жизни Дон не мог позволить себе дать слабину.

Если это правда, что отношения Дона с женщинами иногда были непростыми, также было правдой и то, что его отношения с матерью — его самые ранние отношения — были тем, что поставило его на неправильный путь. Даже Норкросс, вероятно, с этим согласился бы. Она растила его в одиночку, и он думал, что она делала все возможное, но что сделала его мать, чтобы подготовить его к встрече с женщинами, типа Жанетт Сорли, Энджелы Фицрой или Дженис Коутс? Мать Дона готовила ему сандвичи с сыром на гриле и пекла клубничные пироги в форме НЛО. Она приносила ему имбирный эль и ухаживала за ним, когда он болел гриппом. Когда Дону было десять, она сделала ему черный рыцарский костюм из картона и войлочных полосок, что было предметом зависти всего четвертого класса, да что там — всей школы!

Это было очень мило, но, может быть, его мать была слишком уж добра. Разве это не его собственный плыви-по-течению-и-огребайся характер многократно втягивал его в неприятности? Например, когда Сорли с ним флиртовала. Он знал, что это неправильно, и, тем не менее, он позволил ей этим воспользоваться. Он был слаб. Все мужчины становились слабыми, когда речь заходила о женщинах. И некоторые — даже многие — были… были…

Слишком великодушными!

Да!

Великодушие было бомбой замедленного действия, переданной ему его матерью, и эта бомба взорвалась на ее лице. Это была высшая справедливость (хотя и невероятно жестокая), и хотя Дон мог это принять, он поклялся, что никогда не хотел такой справедливости. Смерть была слишком суровым наказанием за великодушие. Настоящим преступником была Дженис Коутс. Для Дженис Коутс смерть не была таким уж суровым наказанием. Вместо того чтобы пичкать ее таблетками, он хотел бы, чтобы у него была возможность ее задушить. Или перерезать ей горло и смотреть, как она истекает кровью.

— Я люблю тебя, мама, — сказал он в кабине своего пикапа. Выглядело так, как будто он проверял слова, чтобы убедиться, что они не срикошетят. Дон повторил сказанное еще пару раз. А затем добавил: — я прощаю тебя, мама.

Дон Петерс обнаружил, что не хочет оставаться наедине со своим голосом. Его голос звучал… звучал как-то странно.

(«Ты уверен, что это правда, Донни?» Спрашивала его мать, когда он был маленьким, и она думала, что он врет. «Клянешься Богом, что ты взял только одно печенье из банки, милый?»)

(«Да», — говорил он — «Богом клянусь», — но это было не так, и он предположил, что она знала, что это было не так, но она позволяла этому катиться, и посмотрите, что в итоге получилось. Как там сказано в Библии? Посеешь ветер, пожнешь бурю.)[217]

Стоянка в Скрипучем колесе была забита до отказа, поэтому Дон припарковался у тротуара ниже по улице.

По дороге внутрь он прошел мимо нескольких мужчин, стоявших на тротуаре со своими пивными бокалами и наблюдавших за большим пожаром на холмах.

— А вон и еще один — кажется, это где-то в городе, — заметил какой-то мужчина.

Наверное, мамин дом, подумал Дон. Может быть, огонь охватит весь район, и кто знает, сколько спящих женщин. Некоторые из них действительно были хороши, вот их было жаль, но подавляющее большинство были либо отстойными, либо фригидными. Женщина для тебя всегда была либо слишком горячая, либо слишком холодная.

Он заказал шот[218] и пиво в баре, и нашел для себя место в конце длинного стола рядом с помощником шерифа Терри Кумбсом и черным парнем, чье лицо он узнал из предыдущих вечеров в Скрипе, но имя которого вспомнить не мог. Дон подумал о том, мог ли Терри слышать о событиях в тюрьме, ложных обвинениях, подставах и т. п… Но если Кумбс и слышал, то не был в состоянии или настроении что-либо с этим делать — помощник шерифа выглядел наполовину спящим с опустошенным на три четверти кувшином, стоящим перед ним на столе.

— Не возражаете, если я присоединюсь к вам? — Дону нужно было кричать, чтобы быть услышанным из-за шума в баре.

Двое за столом покачали головой.

Достаточно большой, чтобы обслужить сотню, бар, в три часа утра, похоже, справлялся с гораздо большим количеством посетителей. Хотя тут и отдыхали несколько женщин, основная масса была мужчинами. В нынешних условиях, как представлялось, многие женщины должны были хотеть чего-нибудь покрепче. Неуместными здесь были несколько подростков, ошивающиеся между взрослыми с ошарашенными выражениями на лицах. Дону было их жалко, но без мам, мальчики этого мира быстро повзрослеют.

— Адский день, — сказал Дон. Ему стало лучше, когда он почувствовал себя среди людей.

Черный парень пробормотал согласие. Он был высоким, широкоплечим, лет сорока или около того. Сидел прямой, как громоотвод.

— Я просто пытаюсь решить, убить себя или нет, — сказал Терри.

Дон усмехнулся. Кумбс был чертовски серьёзным.