Лунная радуга. Этажи
(Повести) - Авдеенко Юрий Николаевич - Страница 18

Асирьян и Мишка стояли перед строем. Сура хмурился. Истру же, наоборот, смотрел на меня с надеждой, как старуха на икону.

Секунда летела за секундой… Но всем своим существом я вдруг обнаружил, что мне трудно вынести решение, что слишком многое связывает меня с Истру, что я совсем, совсем не гожусь для должности командира… Может, лучше стать в строй. Сказать: извините, не создан…

Я взглянул на свое отделение. И будто током меня пронзила мысль: я не могу обидеть Истру и Суру тем, что объявлю им мнение этих ребят. Твердых и честных ребят. Я не имею права не сделать этого… Но как трудно.

Ноль один… Ноль два… Ноль три…

Я сказал, словно прыгнул в воду:

— За уклонение от работ курсантам Асирьяну и Истру объявляю по одному наряду вне очереди.

— Есть! — упавшим голосом ответил Истру. Сура молчал.

— Курсант Асирьян, вам понятно? — спросил я.

— Нет, — простодушно сказал Асирьян. Я всегда подозревал, что этот орешек крепче, чем Истру. Кто-то прыснул.

— За уклонение от работы по очистке территории и недисциплинированность курсанту Асирьяну объявляю два наряда вне очереди.

— Есть! — бодро ответил Сура.

Они вернулись в строй, чеканя шаг с картинной торжественностью…

Я распустил отделение. Кто-то из другого взвода иронически спросил:

— Что, Сура? Захотелось поработать на уборке отхожих мест?

— Ничего, — сказал Асирьян. — Перезимуем.

Истру, глядя в сторону, прошел мимо меня. Минуту спустя я слышал, как он говорил в ленинской комнате:

— Во! Дали хлопчику спички, а он и хату спалил.

Сержанты группой стояли возле комнаты быта. Они перебрасывались шутками. А я? Я был один среди шумной казармы. Один, словно в чужом городе. У меня еще не было друзей среди сержантов. И казалось, что среди курсантов их тоже нет.

Кто-то положил мне руку на плечо. Старшина Радионов. Он спросил:

— Ну как, Игнатов, тянешь?

— Потихоньку, — ответил я.

— Ничего, — сказал он. — Тише едешь, дальше будешь.

Весь день Истру не смотрел на меня. Показывал характер. Но я был уверен, что он поймет меня правильно. Поймет, если он не свинья.

После самоподготовки, направляя Истру и Асирьяна на штурм лестницы, я вручил им два крашеных ведра и ворох тряпок. Выбрав тряпку, Истру засучил рукава, почесал затылок и, как-то виновато разведя руками, пробормотал:

— Ты поступил в общем правильно. Законно.

— Пойдем покурим, — сказал я.

В курилке нас нашел Асирьян.

— Как мыть? — спросил он. — Снизу вверх…

— Сверху вниз.

— И то легче… Сразу видно, начальство со средним образованием.

Как ни странно, но хлопотливые обязанности командира отделения пришлись мне по душе. Виновником этому оказалось время. Оно словно прибавило шаг. И если раньше дни тянулись мучительно долго, бесконечно, то теперь они стали короткими, как солдатские прически.

Однажды в часы самоподготовки лейтенант Березкин привел командиров отделений в спортзал и сказал, что завтра на занятиях мы будем отрабатывать на турнике «подъем разгибом». Я вспомнил Ленинград, пехотное училище… И уныло вздохнул. Лейтенант показал упражнение, потом его повторили сержанты. У меня же не получилось ничего.

— К экзаменам научитесь, — успокоил меня лейтенант Березкин. — До свадьбы заживет.

Кто знает, когда она будет, свадьба!

А занятия завтра…

После отбоя я ушел из казармы. Спортзал находился через дорогу — в том же корпусе, где штаб батальона. В спортзале и холодно и ветрено. Дверь плотно не прикрывалась. Мешал лед. Он намерзал у порога. И дневальные каждое утро скалывали его. Однако к вечеру он вновь ложился под дверью, словно приблудная собака.

Темный от старости турник, вделанный прямо в цементный пол, стоял посреди зала. У потолка, словно два бублика, висели кольца. В углу пригорюнился дерматиновый козел. Пыльный, тяжелый мат — твердый, будто набитый камнями, заплаткой маячил у турника. Я подтянул мат ближе. Вытер о гимнастерку руки и, подпрыгнув, вцепился в перекладину. Она была скользкой и холодной, как лягушка. Я разжал пальцы. Потом постоял немного, подняв глаза к потолку. Вспомнил все, что объяснял лейтенант Березкин. Подъем разгибом… Вис, взмах… Тело не слушается, имеет свое мнение. И я болтаюсь, как сосиска.

Вис, взмах…

Вис, взмах…

Что это? Словно чьи-то руки подталкивают меня, и я взлетаю над перекладиной. Крепко держусь на упоре. Смотрю вниз. Там улыбается полковник Донской.

— Вот так, Игнатов, — говорит он.

Я спрыгнул на мат. Поздоровался.

— Тебе стыдно быть с турником не в ладах, — говорит полковник. — У тебя золотые глаза. Мы решили… На окружные соревнования стрелков поедешь. За команду дивизии. В Ленинград.

Он снял шинель, подошел к турнику. У полковника крепкие руки и гибкое тело. Вздрогнул турник, загудел. Лихо у полковника получается! Спрыгнул он на мат.

— Последний раз ваш батальон в этом зале зимует. Весной новый заложим… Ну, что стоишь?

Пробуй. Ноги прямее. Мах сильней. Сильней! Прессом работай, прессом… Вверх! Ничего… Еще разок… Это, Игнатов, нужное дело… Я в армию пришел — тоже перекладины и козла боялся… Еще раз… Ноги! Молодцом. Четверку поставить можно.

Я дышал часто. И чувствовал, что у меня горят щеки. Полковник Донской надел шинель. Открыл портсигар. Спросил:

— Куришь?

— Так точно, товарищ полковник!

— Ну и зря…

— А вы? Вы тоже курите…

— Я… Спроси, когда я стал курить. После войны. У меня на то причина была.

Мы закурили от его зажигалки. Я спросил:

— А соревнования стрелков, товарищ полковник… Когда они?

— В Ленинград хочешь?

— Хочу.

— Очень?

— Да. Очень…

— Тогда не надо… Это тебе только кажется, что ты очень взрослый… От ошибок никто ни в каком возрасте не застрахован.

Мы вышли из спортзала. Качались сосны. Ветер подвывал на разные голоса, гнал поземку. «Газик» командира полка стоял у нашей казармы.

— Спокойной ночи, Игнатов, — сказал Донской, открыв дверку.

— Будете писать… Передайте привет Лиле, — неожиданно осмелев, крикнул я.

Я же знал, что Лиля уже около месяца гостит в Ленинграде.

Но он ничего не ответил. Порыв ветра хлестнул мне в лицо. И возможно, мне лишь показалось, что я крикнул громко. Возможно, полковник Донской ничего не слышал.

Я сидел между ящиками, прижавшись спиной к кабине, зеленой и круглой, словно арбуз. Сура примостился выше меня на крышке ящика, нахохлившись и чуть поеживаясь, потому что температура была нулевая и ветер продувал кузов и наши ватные куртки и гнал над осинами тягучие облака. Дорога то выгибалась за бортом, то ныряла под колеса. И тогда я не видел вторую машину, которая ехала следом за нами. И тем более не видел Мишку Истру. Его тоже прикрывала кабинка; но странное дело, она не казалась мне похожей на арбуз, скорее напоминала простую солдатскую каску.

Покачивало. Глаза смыкались сами собой. И если бы хоть чуточку припекало солнце, мы, конечно, здорово бы вздремнули. Но солнце не хотело дружить с нами, и с деревьями, и с этой занудливой дорогой. И мне ничего не оставалось делать, как смежить ресницы и думать про обед, потому что это согревало.

Нас подняли рано. Еще на вечерней поверке старшина Радионов предупредил, что на весь следующий день рядовые Игнатов, Истру и Асирьян поступают в распоряжение заведующего складом оружия. Мы знали этот склад. Он находился в километре от городка, между озером и дорогой, обнесенный двумя рядами колючей проволоки. Это был пост под номером девятым. И я, и Мишка, и Сура уже стояли на этом посту. С Сурой тогда произошел забавный случай, который в нашей роте еще долго вспоминали с улыбкой.

Дело было зимой. Ночью. Завернувшись в тулуп, Сура ходил по территории поста. На этот раз организм изменил любимой привычке, спать не хотелось.

Сура проникся ответственностью и на всякий случай снял автомат с предохранителя. Он шел вдоль стены склада, повернул за угол и увидел человека с протянутой рукой. Сура крикнул: