Танкисты
(Повесть) - Баскаков Владимир Евтихианович - Страница 7

Сергей Кузнецов никогда не задумывался над тем, как он будет служить в армии. Приспеет время, пойдет, как все. Семья Кузнецовых жила трудно, хотя отец — рабочий промкомбината — не пил, вечера проводил дома, помогал матери по хозяйству. По воскресеньям старший Кузнецов усаживался на табуретку и, покуривая, смотрел, как Сережа готовит уроки. Он любовался парнем — крупным, с красивым «городским» лицом, в аккуратной, хотя и не новой, вельветовой курточке. Когда Сережа занимался, в маленькой комнате было тихо: мать стирала или штопала, младшая сестренка Люська возилась на полу с куклой, пятый член семьи кошка грелась у отца на коленях.

В самом начале войны отца призвали в армию. А в ноябре пришло известие, что красноармеец Иван Кузнецов погиб смертью храбрых под Великими Луками. Мать, поплакав с неделю, отнесла Люську к сестре, а сама поступила в школу уборщицей. Сергей оставил учебу в техникуме, пошел на завод, но проработал недолго, летом второго года войны и его вызвали в военкомат.

На станцию Киров-товарный провожать новобранцев пришли мать с Люськой, двое ребят из цеха и отцовский товарищ Мекешин Игнатий Павлович — маленький, щуплый, он мерз даже летом, ежась в своем старом, засаленном ватнике, и глухо покашливал в кулак.

Мать плакала и целовала Сергея. Люська хотела пить — разморилась на жаре — и тянула мать за юбку домой. Игнатий Павлович смахнул со щеки слезу и, сделавшись сразу серьезным, решил сказать подходящее случаю напутствие:

— Ты, Сергей, со старшиной перво-наперво поладь. Старшина в армии — главная сила. Это я по себе знаю. Ссориться с ним — что против ветра плевать. Завсегда отвечай ему «так точно» и поворачивайся себе через левое плечо. Он бугай, шея во, — Игнатий Павлович показал руками старшинскую шею, — будет доволен… Ну да ладно, — вдруг оборвал он себя, — хватит об этом. Будь здоров, Сережа. Возвращайся с победой!

И прижался небритой щекой к пухлой щеке Сергея.

За Сормовом, куда прибыл эшелон, в редком сосновом лесочке новобранцев встретил сутулый, немолодой дядька с длинными крестьянскими руками. Он назвался старшиной роты Бойцовым Иваном Акимовичем. Старшина построил молодых бойцов в одну шеренгу и попросту рассказал о себе: был, дескать, он председателем колхоза, коммунист, повоевал под Москвой, ранен. Потом поговорил с каждым: откуда прибыл, сколько классов кончил, не знает ли поварское дело, не шофер ли?

Сергей Кузнецов, стоявший правофланговым, видно, показался старшине — рослый, красивый парень. Его он тоже спросил тихим простуженным голосом:

— Ты из каких, сынок, будешь?

— Кировский я, — проокал Сергей.

— Фабричный?

— Да, из рабочих.

— Ну вот и хорошо… Будем вместе служить, — сказал старшина, обращаясь уже ко всем новобранцам. И уточнил: — А служить будем в двадцать пятой танковой бригаде полковника Куценко, в мотострелковом батальоне, в роте автоматчиков. В мехкорпусе генерала Шубникова. Понятно?

— Понятно, — нестройным хором ответили молодые бойцы.

— Ну, раз понятно, тогда расходитесь. Покурите малость, а потом будем с вами шалаши ладить.

Пришел командир роты, совсем юный лейтенант в щегольских, тщательно начищенных сапогах. Он показался Сергею этаким десятиклассником-отличником, из благополучной семьи, баловнем, каких чуть ли не до восьмого класса мама провожает в школу. Позже Сергей узнал, что лейтенант Карцев, и верно, из десятилетки, москвич, окончивший ускоренное военное училище, но успел уже повоевать где-то на юге и даже был ранен.

На людях ротный ходил пружинящей походкой, высоко задирая голову, говорил громко и только в пределах уставных формул.

Он принял от старшины доклад. Сергей удивился, что большерукий старшина доложил четко, по форме и повернулся, отдал честь тоже ловко, даже молодцевато. Вот тебе и колхозный дядька! Карцев бегло оглядел новобранцев, построил их в две шеренги, заставил промаршировать минут десять, потом распустил строй и ушел, сказав напоследок:

— Утром осмотрю шалаши. Делать прочно, не халтурить…

Формировка, которой Сергея пугали на заводе, не показалась тягостной. Строем гоняли мало, караульная служба была, но не очень строгая — охраняли лишь свое расположение. Три раза роту выводили на стрельбище, один раз подняли ночью по тревоге и приказали совершить десятикилометровый марш-бросок. Пришлось попотеть с полной выкладкой да еще вдобавок тащить километра три на спине тяжелую минометную плиту. Дважды «покатали» автоматчиков на танках. «На броне», — уточнил лейтенант Карцев, показывая, как нужно взбираться на танк и как с него спрыгивать на ходу.

В общем, служба как служба, только поджимала тыловая «пайка» — шестьсот пятьдесят граммов хлеба и суп-пюре гороховый из концентрата или «шрапнель» — ячневая каша с редкими прожилками мяса. Зато Сергей вдоволь наелся в эшелоне, когда отделенный командир сибиряк Анатолий Батьянов притащил в теплушку в плащ-палатке десяток теплых хлебных буханок, большой шматок сала и консервы в аккуратных голубеньких баночках с ключиками.

В вагоне выдали и теплую одежду. Она понравилась Сергею — две пары рукавиц — одни меховые, другие суконные с двумя пальцами, новенькие ватники, шапки, а главное, автоматчикам достались мягкие, уютно пахнущие овчиной полушубки.

— Комсоставские, — сказал Батьянов, разглаживая на себе просторную, не по росту одежку.

Явно лишним показался противогаз, и Сергей, памятуя советы повоевавших заводских ребят, вынул из сумки маску, зеленую жестяную коробку и бросил все это под нары. А в пустую брезентовую сумку сунул вафельное полотенце, вторую пару рукавиц, кусок мыла и сухари, выданные на дорогу, — получилась добрая хозяйственная торба.

Сержант Батьянов оказался веселым и говорливым парнем. Сперва он рассказывал про свой Якутск, а потом перешел на фронтовые истории — тоже уже успел повоевать прошлой зимой.

— Мы сейчас поездом едем. А вот как я в первый раз на фронт попал? Чудная история! Хотите, расскажу? — начал Батьянов, осторожно насыпая махорку в козью ножку.

— Расскажи, делать все равно нечего, — отозвался Сергей, слезая с нар и садясь на патронный ящик у распахнутой двери вагона.

Другие тоже сползались в кружок.

— Ну вот. Дело было в ту зиму. Гонят, значит, наши немцев. От Москвы гонят. А я в ту пору в авиадесантниках служил, мы в Рязани стояли. Прыжки там, строевая, огневая, все как положено. А в январе и нас — на грузовики, везут под Москву на аэродром. Не знаю даже, где тот аэродром, — привезли ночью и сразу по самолетам развели. А в самолетах холодно, стенки алюминиевые промерзли, сидим, зубами постукиваем. Погода плохая: ветер, снег.

— Вас в тыл к немцам? — спросил Сергей.

— Подожди, не перебивай, — отмахнулся от него сержант. — Полетели мы, значит. Самолет трясется, в воздушные ямки ныряет. Летим долго, часа полтора, наверное. Потом сигнал, команда, двери настежь, и мы, голубчики, спускаемся на своих зонтиках. Я так хорошо приладился на стропах, только, посвистывая, звезды считаю. А внизу — земля черная-пречерная. Думаю, только бы на деревья не угодить. Но сел хорошо, на поле, в рыхлый снег. Быстро, как учили, отстегнул парашют, автомат на изготовку и, нагибаясь, осторожненько вперед бегу, к деревне. А уж светать начало: деревня хорошо видна, аккуратненькая такая — избы рядком стоят, трубы печные курятся, палисадники целехонькие, и собаки лают. Я все ближе иду к домам, а сам наблюдаю, нет ли ракеты. Ее наш взводный должен был дать для сбора. Когда совсем к домам подошел, встречаю тетку с коромыслом. Я сразу, опять как учили, в снег и по-пластунски к ней. А у меня балахон белый, на снегу, значит, не видно. Подполз к тетке и говорю: «Немцы где, далеко ли?» Она, видать, напугалась, чуть ведра не бросила. Стоит и смотрит сверху вниз, слова сказать не может. Я ей снова: «Отвечай, говорю». Тетка опомнилась. «А ты чей такой?» — спрашивает. «Как, — говорю, — чей, не видишь, что ли? Немцы где?» — «Где им быть, немцам-то? На фронте они, под Москвой». — «А в деревне нет?» — «Что ты, парень, бог миловал, они к нам в Ярославскую область не дошли». — «Какую такую Ярославскую?» — «Ярославская область у нас одна, — говорит, — а ты откуда, милый, ползешь?»