Королевство на грани нервного срыва - Первухина Надежда Валентиновна - Страница 18

Родительская спальня заперта снаружи. Значит, мама и папа, как и много вечеров подряд, сидят в гостиной: папа пьет какой-то коричневый напиток со льдом, а мама сидит в кресле, плачет и приканчивает один за другим сигаретные симуляторы.

— Возьми себя в руки, Руби, что толку от твоих слез? — мрачно цедит отец. — Или ты думаешь слезами вернуть нашу девочку?

— Ее можно было спасти! — мама кричит, и лицо ее становится страшным.

— Нет, — ревет отец, и он тоже страшней, чем выродки в комиксах. — Ты своими глазами видела, что Оливия была заражена этой тварью. Дюжиной этих тварей. Они уже впивались в ее мозг, сознание, организм! Все, что я мог, — выстрелить из плазмомета!

— Ты убил собственную дочь, как же ты живешь с этим?

— Я не живу, Руби. Разве это жизнь? Горстка человечества спряталась за силовой стеной, пока всю планету заселяют эти уроды, твари, или, как они просили себя именовать, инсектоиды! Они, мол, тоже разум! И раса, равная в правах! Уму непостижимо! Всех, кто был против, они просто сожрали, никакие плазмометы, никакие лазерные веера, никакие магнитные бомбы не помогли. Этот поселок, в котором мы живем, — иллюзия жизни, конвенция между нами и ими. До тех пор, пока они не проголодаются как следует…

Я не замечаю, как вхожу в гостиную. Краска на нагревшемся полу почему-то начинает пузыриться под ногами.

— Мама, Оливии больше нет?

— Люций?! — мама с ужасом смотрит на меня. — Ты должен быть в постели!

— Я требую ответа, я уже большой мальчик! — кричу я, а в окнах-экранах начинают полосами идти помехи. Настенный шкаф с посудой срывается и разлетается на кусочки.

— Люций, успокойся, прошу тебя, — мой отец упал на одно колено, одежда на нем дымилась. — Мы скажем тебе все, клянусь, но ты должен быть спокойным, как я тебя учил. Иначе ты просто убьешь нас. Прошу. Дыши. Раз. Два. Три. Тишина. Раз, два, три, тишина.

Я успокаиваюсь и чувствую, как воздух вокруг меня перестает быть горячим. Это все моя Генетическая Способность, как называет мама. Раз, два, три.

Родители смотрят на меня, и в их глазах великая скорбь.

— Люций, ты знаешь, что нашу планету Одинокой Розы атаковали существа, которые называют себя инсектоидами. Их было невообразимое количество. И едва они коснулись земли, как принялись все пожирать — все живое на планете. Люди сначала пытались их уничтожить, но это было малоэффективно — яды только порождали новых выродков, а выжигающее оружие разрушало саму планету. Тогда люди стали просить выродков — они назвали себя инсектоидами — о том, чтобы мирно сосуществовать. Инсектоиды согласились. Они построили для людей резервации, но все, что находилось за пределами Стены Света, они поглощали немедленно. Так погибла Оливия. Она вышла за Стену, она нарушила их закон. Мы видели, как они пожирали ее, и ничего не могли сделать, кроме как убить. Прости, Люций. Прости, что так долго лгали тебе, мы хотели уберечь тебя.

— Для чего? — слезы текут у меня по щекам, но я стараюсь быть спокойным. Чтобы от злости и скорби не испепелить все вокруг. Родители не виноваты. Собака не виновата.

— Люций, у тебя парадоксальные генетические способности. Их очень, очень много в тебе, поверь, мы даже не в силах предположить, какая способность проявит себя в той или иной ситуации. Поэтому мы бережем тебя — в надежде, что настанет время, и с помощью своих способностей ты очистишь планету от этой дряни.

— Я понял, мама, я могу приступать хоть сейчас.

— Люций, подожди…

— Чего ждать?

— Ты еще совсем маленький мальчик, а если тебе не хватит сил?

— Хватит.

— Люций, пожалуйста, побудь пока с нами. Подрасти. Поиграй со своей Собакой, разве ты можешь взять ее в гибельный бой против инсектоидов?

— Верно, — говорю я. — Тогда я иду спать. Простите, что… напортил тут.

— Я провожу тебя, Люций. — Я чувствую, как осторожно мама кладет руку мне на плечо.

Я снова ложусь в постель и засыпаю…

…И просыпаюсь, изнемогая от холода и боли в сведенных руках!

— Где я? — кричу я, вглядываясь во тьму с белыми полосами снега.

— Да полно вам, герцогиня, дурочку-то ломать, — слышу я знакомый противно-пискляво-скрипучий голос. — Все здесь вы, с тем же благородным обчеством, и никто пока не скачет вас, проклятую ведьму, освобождать. Что и правильно, я считаю, ведьмой меньше, премией от начальства больше.

— И большие премии в ваших паскудных ведомствах дают? — осведомляюсь я исключительно от скуки и бездействия.

— На приличную жизнь хватает-с, — улыбается мне и моим стражам Патриццио. Вот он в каком месте мутировал — жвалы под подбородком и хитиновый ворот-панцирь вместо шеи. Омерзительнейшее зрелище.

— Как же вы проводите вашу приличную жизнь? — вяло улыбаюсь я. — Все балы небось да маскарады…

— Не до развлечений нам, слугам закона. Я, как первым помощником госпожи Раджины стал, все законоведческие книги читаю, философские тоже.

— Да вы просто молодец. Интеллектуал. Холодно, однако. Госпожа королевский следователь не замерзнет?

— Она в особой карете передвигаться изволит, с дровяным отоплением. Они впереди нас скачут.

— Много мы уже проехали?

— Достаточно, чтоб не ждать никакой помощи вдогонку от Кастелло ди ла Перла.

— Я не жду. Коль собственный… домоправитель показал на меня как на ведьму…

Верно, они там без меня устроили бал и дележ власти. Бедная Оливия, она даже не может постоять за себя, а ведь следующие по родословной ветви баронеты Травиоли, они ради власти и денег на все пойдут! Святая Мензурка, как все обернулось!

Мы въехали в огромную рощу. Каждое дерево здесь было как стена, и я вспомнила Бабульку, бросившую меня, исчезнувшую, пока мне связывали руки. Может быть, это такая политика Сопротивления, которым она руководит? Может быть, сейчас из-за могучих ветвей выскочат арбалетчики и раскрошат в мелкую пыль моих врагов?

— Как называются эти деревья? — спросила я.

— Дуб и самшит.

— «Посади в роще дуб и самшит, кто хочет жить, не будет убит», — проговорила я.

— Что это вы такое говорите? — напрягся Патриццио.

— Слова из детской считалки. Другие не помню, а эти вспомнила.

— Прямо уж! Наверняка тайный пароль! Только освободители ваши все позамерзли уже.

— Скоро и я замерзну, и вам нечего будет предоставить Святой Юстиции. Так что киньте, законолюбия ради, хоть ватное одеяло.

Мессер Патриццио не слишком любезно передал мне хлипковатое ватное одеяло. Я постаралась в него плотно закутаться.

— По какой дороге мы едем? — я снова начала пытать вопросами своего спутника.

— По казенной. Неужели вы считаете, что вас везут в столицу? Мы едем в Кастелло ди Долороза, Замок страданий, главную государственную тюрьму Старой Литании.

— Ух ты, — оптимистично шмыгнула носом я. — Респектабельно как звучит. Мелочь, а приятно.

Когда в наступающем рассвете нового дня я увидела Кастелло ди Долороза, я поняла, что мелочью тут и не пахнет.

Он занимал целый остров, меж ним и сушей были десятки миль воды, серой, холодной, свинцовой воды. Громадные стены из тесаных камней, высокие башни, никаких окон или лестниц — нечего было и думать сбежать из этого рукотворного ужаса. И найдись смельчак, что сбежит из тюрьмы, — его прикончат не стражи, его прикончит холод похлеще любой виселицы.

На берегу мы — стража, Патриццио и я — пересели в крытый баркас. Госпожа Раджина, видимо, отправилась с донесением к королю.

К холоду воздуха прибавился и холод от воды. Я, в своем праздничном платье с жестким корсажем, дрожала так, что зуб на зуб не попадал. Да, веселенько закончился для меня день рождения…

— Какое сегодня число? — спросила я Патриццио.

— Восьмое февруария.

— Как? Но ведь меня схватили пятого вечером, значит, мы столько времени уже в пути?!

— Совершенно верно, прелестная синьора. Вы почти проспали весь путь — этому способствует легкое снотворное, содержащееся в яде госпожи Раджины.

Все это время я ничего не ела и сейчас некстати ощутила жуткий голод.