Голова бога (Приазовский репортаж) (СИ) - Марченко Андрей Михайлович "Lawrence" - Страница 3

Ближе к полудню по Еслисаветградскому тракту прибыл дилижанс. Из него выходили измотанные дальней дорогой пассажиры.

Вдова бригадира Чебушидзе ждала их прибытия с нетерпением, но ожидание ее не оправдалось: никто из прибывших в квартире не нуждался. Ранее летом к морю съезжались небогатые помещики, не имевшие средств, да и времени ехать куда-то в Крым. Но из-за войны народ сразу стал тяжел на подъем, и в доме, где порой приходилось пускать постояльцев даже в летнюю кухню, нынче был только один квартирант. И, хотя вдова была уверена, что она знает толк в офицерах, этот ей не нравился. Всю неделю, что постоялец квартировал, возвращался за полночь и трезвым. Последнее более всего настораживало вдову.

Когда мадам вернулась, оказалось, что постоялец уже не спит, и требуется приготовить ему не то поздний завтрак, не то ранний обед. Впрочем, штабс-ротмистр был неприхотлив: попросил себе яичницу из трех яиц и крепкий чай.

— Желаете свежую газету? — спросила бригадирша.

— Свежую?… — через губу бросил штабс-ротмистр. — Откуда у вас тут свежие газеты? Из Екатеринослава? Пока их довезли, они ведь изрядно пропылились, свежесть потеряли.

— Обижаете, сударь. Мы свою газету печатаем.

— У вас даже есть своя газета?…

— Единственная типография на побережье…

Офицер задумчиво кивнул:

— Было бы любопытно.

Меж тарелкой и чашкой лег свернутый «Листок».

Офицер отправил в рот первый кусок яичницы, запил чаем. Поморщился: здесь просто волшебно готовили борщ, но кофе было редкостным пойлом, а в чае крепость будто пытались восполнить сладостью.

Под названием газетенки печатали высочайшую телеграмму:

Далее шли сообщения о разрушениях в приазовских городах, о сражающемся Севастополе.

Новость была не столь уж неожиданной. Первым боевым крещением бомбардировка была, пожалуй, только для Гайтаново. Еще в мае англо-французская эскадра прорвала заграждения в Керченском проливе, бомбардировала Таганрог, высаживала десант в Мариуполе. Тогда приазовские города были легкой целью — со здешних бастионов все пушки сняли еще при Александре Благословенном, передали на Кавказ. А вот весь июнь спешно с бору по сосенке, с миру по нитке пришлось разыскивать орудия, укреплять обветшавшие укрепления.

Штабс-ротмистр зевнул и перевернул листок. Вторую страницу занимала вполне безобидные статьи: рецепт малинового варенья, детский стишок. Офицер уж думал вовсе отложить чтение, но краем глаза уловил слово, которому будто не было места в этакой газетенке. Вчитался на свое горе: от удивления чай пошел не в то горло. Военный выплюнул напиток в газету, страшно закашлялся, глаза налились кровью, выступили слезы.

Перепуганная бригадирша стала хлопать постояльца по спине, но тот, продолжая кашлять начал отбиваться.

Собравшись, он схватил газету и заспешил из пансиона прочь.

Вдовая женщина лишь пожала плечами: все-таки офицер был странным.

Спеша с очередного урока на углу Екатерининской и Греческой улицы, у лавки, где торговали на разлив здешними винами, Аркадий налетел на шумную гурьбу. То были молодые офицеры, все больше кавалеристы, одетые в пестрые мундиры.

Аркадий хотел их обойти стороной, но один офицер с погонами поручика вдруг схватил юношу за руку, втянул в толпу, густо захохотал:

— Аркаша! Друг сердечный! Так-то ты не замечаешь друзей детства?

— Ники! — узнал офицера юноша и смутился: уж слишком провинциально заурядным он выглядел перед этими щеголями.

— Представьте, господа! Вот с этим человеком я сидел на одной лавке в школе! — улыбался поручик. — Можно сказать мой единственный приятель в здешних краях.

— Давно приехал? — спросил Аркадий.

— Да вчера под вечер прикатили! С неделю погостим и опять в Крым! Надо торопиться, пока война не закончилась. Там быстро можно устроить карьеру, если, разумеется, не дать себя убить.

— Ты и так, я погляжу, времени не теряешь. Я слышал, ты стал настоящим героем.

— Да как сказать, — сделал вид что затушевался Ники.

Николай Рязанин был старшим и единственным сыном здешнего городничего, в доме которого Аркадия принимали хорошо. Там сестра Дашенька много и часто рассказывала о подвигах брата.

И гордиться было чем: в прошлом году отряд Ники попал в бою около Балаклавы под огонь английских орудий. Когда убили командира, корнет Рязанин принял командование эскадроном. Во главе отряда ворвался в британский редут, развернул пушки и уже дважды раненый сдерживал контратаки противника. Редут все же пришлось оставить ввиду явного превосходства противника, и в эскадроне не осталось ни одного солдата, на ком бы вражеская пуля или сабля не оставила свою отметину. Сам Ники провалялся на излечении почти полгода.

За геройство корнет был представлен к ордену Святого Георгия четвертой степени и произведен в поручики.

Аркадий, верно, отдал бы свою левую руку, чтоб правой написать подобный, как входит сейчас в моду говорить — reportage. Но его написал кто-то другой, видимо, и не подозревающий о своем счастии.

А вдруг, — подумал Аркадий, — Ники мог бы вспомнить о том бое хоть что-то не попавшее в газеты…

— Ты же главного не знаешь! Дядя мой тоже получил назначение в Крым! Там грядут большие перемены. Отставка князя Горчакова — уже состоявшееся дело. Государь недоволен его нерешительностью. Да он и сам тяготиться своей должностью.

— И твой дядя будет вместо него?…

— Где там! Вместо Горчакова назначают генерала-фельдмаршала Колокольцева. Но дядю определили его заместителем. Я же говорю: большие перемены! Дядя меня терпеть не может, но так это не беда. Он станет посылать меня в самые опасные вылазки — и если кампания затянется на год, я стану полковником. А если дядю убьют — так еще лучше: я у него единственный наследник!

Ники засмеялся, и этот смех был поддержан его сослуживцами. В самом деле: убыль среди командующих в Крыму была значительной и мало кто, не взирая на высокий чин, не получал раны.

— Ну да что мы все о деле?… — очнулся Ники. — Пошли-ка выпьем.

— Не сейчас. Мне надо на работу…

— Вот как? Ты работаешь, а не служишь даже?… — удивился Ники. — Да бросай ты это! Поступай к нам в полк вольноопределяющимся! Я за тобой присмотрю — и к зиме получишь офицерский чин! Господа, ведь правда мы не оставим моего друга?

Господа шумно подтвердили.

— Я подумаю. А сейчас мне надо спешить, — отвечал Аркадий, хотя торопиться было решительно некуда. — Я буду в вторник. Твой батюшка звал меня на блины.

— Приходи, конечно! Только я не я буду, если блинами все и ограничится.

Еще спускаясь по лесенке в подвал, Аркадий услышал, что в типографии кто-то есть. Говорили громко, однако по простоте душевной юноша не принял это на свой счет: из-за пьянства грек часто халтурил, и ссоры с клиентурой были совсем не редкостью.

Иному благоразумие бы подсказало переждать, но по прежнему опыту Аркадий знал: спор может затянуться, а работу все равно придется делать.

Внутри типографии был тот самый заезжий штабс-ротмистр, которого еще вчера Аркадий заметил в городском саду. Он потрясал вчерашним выпуском газеты.

Судя по всему разговор начался совсем недавно, и не задержись Аркадий с другом детства, то попал бы он на самое начало спора.

— Что это? — вопрошал штабс-ротмистр, потрясая в воздухе «Листком». — Что это, я вас спрашиваю?…

— Газета… — дивился непонятливости офицера грек.

— Дагосподибожемой! Вижу что газета! Что в ней себе печатать позволили?

И перстом штабс-ротмистр ткнул в самый уголок второй и последней страницы, где была даже не заметка, а короткое сообщение в два предложения: